Тут Тимур увидел, что старуха молочница с коромыслом и ведрами выходит из калитки за водой. Он юркнул за акацию и стал наблюдать. Вернувшись от колодца, старуха подняла ведро, опрокинула его в бочку и сразу отскочила, потому что вода с шумом и брызгами выплеснулась из уже наполненной до краев бочки прямо ей под ноги.

Охая, недоумевая и оглядываясь, старуха обошла бочку. Она опустила руку в воду и поднесла ее к носу. Потом побежала к крыльцу проверить, цел ли замок у двери. И, наконец, не зная, что и думать, она стала стучать в окно соседке.

Тимур засмеялся и вышел из своей засады. Надо было спешить. Уже поднималось солнце. Коля Колокольчиков не явился, и провода все еще исправлены не были.

...Пробираясь к сараю, Тимур заглянул в распахнутое, выходящее в сад окно.

У стола возле кровати в трусах и майке сидела Женя и, нетерпеливо откидывая сползавшие на лоб волосы, что-то писала.

Увидав Тимура, она не испугалась и даже не удивилась. Она только погрозила ему пальцем, чтобы он не разбудил Ольгу, сунула недоконченное письмо в ящик и на цыпочках вышла из комнаты.

Здесь, узнав от Тимура, какая с ним сегодня случилась беда, она позабыла все Ольгины наставления и охотно вызвалась помочь ему наладить ею же самой оборванные провода.

Когда работа была закончена и Тимур уже стоял по ту сторону изгороди, Женя ему сказала:

- Не знаю за что, но моя сестра тебя очень ненавидит.

- Ну вот, - огорченно ответил Тимур, - и мой дядя тебя тоже!

Он хотел уйти, но она его остановила:

- Постой, причешись. Ты сегодня очень лохматый.

Она вынула гребенку, протянула ее Тимуру, и тотчас же позади, из окна, раздался негодующий окрик Ольги:

- Женя! Что ты делаешь?

Li ekvidis, ke la olda laktoliverantino kun siteloj kaj vekto eliranta estis el la pordo por akvo. Li muse sin kashis post la akacio kaj kornencis observi. Revenintc de la puto la oldulino levis la sitelon, vershis ghin en la barelon kaj tuj desaltis, char la akvo kun bruo kaj shprucoj elvershighis el la jam ghisrande plenigita barelo.

Senkomprene aha-ante kaj chirkaurigardante la oldulino chirkauiris la barelon. Shi enakvigis la manon kaj alproksimigis ghin al la nazo. Poste shi kuris al la peroneto por kontroli la seruron de la pordo. Finline, ne sciante, kion pensi, shi frapis la fenestron de la najbarino.

Timur ekridis kaj eliris el sia kashejo. Necesis rapidi. Kolja Kolokolchikov ne venis, kaj la shnuroj ne estis riparitaj.

... Trapasante al la kabano, Tirnur rigardis en la malfermitan al la ghardeno fenestron.

Che la apudlita tablo en kalsoneto kaj chemizeto sidis Jhenja kaj senpacience reshovante falintajn sur la frunton harojn, ion skribis.

Ekvidinte Timuron, shi ne ektimis, kaj ech ne miris. Shi nur avertis lin per la fingro, ke li ne veku Olgan, metis la nefinitan leteron en tirkeston kaj piedfingre eliris el la chambro.

Tie, eksciinte de Timur, en kiun malfelichon li falis, shi forgesis chiujn admonojn de Olga, kaj volonte proponis helpi al li ripari la shiritajn far shi shnurojn.

Kiam la laboro estis finita kaj Timur jam estis staranta trans la barilo, Jhenja diris al li:

- Mi ne scias, pro kio, sed mia fratino tre malshatas vin.

- Jen — chagrenite respondis Timur — mia onklo vin same ne shatas.

Li jam estis forironta, sed Jhenja lin haltigis:

— Atendu, kombu vin. Vi hodiau estas tre hirta.

Shi eligis kombilon, etendis ghin al Timur kaj samtempe en la fenestro eksonis indigna ekkrio de Olga:

— Jhenja, kion vi faras!

- Я тебе знакомых не выбираю, - с отчаянием защищалась Женя. - Каких? Очень простых. В белых костюмах. "Ах, как ваша сестра прекрасно играет!" Прекрасно! Вы бы лучше послушали, как она прекрасно ругается. Вот смотри! Я уже обо всем пишу папе.

- Евгения! Этот мальчишка - хулиган, а ты глупа, - холодно выговаривала, стараясь казаться спокойной, Ольга. - Хочешь, пиши папе, пожалуйста, но если я хоть еще раз увижу тебя с этим мальчишкой рядом, то в тот же день я брошу дачу, и мы уедем отсюда в Москву. А ты знаешь, что у меня слово бывает твердое?

- Да... мучительница! - со слезами ответила Женя. - Это-то я знаю.

- А теперь возьми и читай. - Ольга положила на стол полученную ночью телеграмму и вышла.

В телеграмме было написано: "На днях проездом несколько часов буду Москве число часы телеграфирую дополнительно тчк Папа".

Женя вытерла слезы, приложила телеграмму к губам и тихо пробормотала:

- Папа, приезжай скорей! Папа! Мне, твоей Женьке, очень трудно.

- Mi ne elektas por vi amikojn — senespere defendis sin Jhenja. — Kiajn? Tre simplajn. Virojn en blanka kostumo. "Ha, kiel bele muzikas via fratino!" Belege! Oni audus shin bele insulti. Jen rigardu! Mi jam pri chio skribas al la pachjo.

- Eugenia! Tiu knabacho estas liuligano kaj vi: stultulino - malvarme parolis Olga, penante esti trankvila. — Se vi volas, skribu al la pachjo, bonvolu, se tamen mi nur unufoje vidos vin kune kun la knabacho, mi samtage lasos la somerdomon kaj ni forveturos al Moskvo. Kaj vi scias, ke mia vorto estas forta.

- Jes ... turmentulino! — larmante respondis Jhenja.- Ghuste tion mi scias.

- Kaj nun jen, prenu kaj legu! - Olga metis sur la tablon la nokte ricevitan telegramon, kaj eliris.

Tie estis skribita jeno: "Proksimtempe traveturante mi estos en Moskvo. La daton kaj horon mi telegrafos aldone. Pachjo."

Jhenja vishis la larmojn, almetis la telegramon al la lipoj kaj mallaute balbutis:

- Pachjo, venu rapide! Pachjo! Al mi, al via Jhenja estas tre malfacile.

Ругая беспечных возчиков, которые свалили дрова как попало, кряхтя и охая, бабка начала укладывать поленницу. Но эта работа была ей не под силу Откашливаясь, она села на ступеньку, отдышалась, взяла лейку и пошла в огород. Во дворе остался теперь только трехлетний братишка Нюрки - человек, как видно, энергичный и трудолюбивый, потому что едва бабка скрылась, как он поднял палку и начал колотить ею по скамье и по перевернутому кверху дном корыту.

Тогда Сима Симаков, только что охотившийся за беглой козой, которая скакала по кустам и оврагам не хуже индийского тигра, одного человека из своей команды оставил на опушке, а с четырьмя другими вихрем ворвался во двор.

Он сунул малышу в рот горсть земляники, всучил ему в руки блестящее перо из крыла галки, и вся четверка рванулась укладывать дрова в поленницу.

Сам Сима Симаков понесся кругом вдоль забора, чтобы задержать на это время бабку в огороде. Остановившись у забора, возле того места, где к нему вплотную примыкали вишни и яблони, Сима заглянул в щелку.

Бабка набрала в подол огурцов и собиралась идти во двор.

Сима Симаков тихонько постучал по доскам забора. Бабка насторожилась. Тогда Сима поднял палку и начал ею шевелить ветви яблони. Бабке тотчас же показалось, что кто-то тихонько лезет через забор за яблоками. Она высыпала огурцы на межу, выдернула большой пук крапивы, подкралась и притаилась у забора.

Сима Симаков опять заглянул в щель, но бабки теперь он не увидел. Обеспокоенный, он подпрыгнул, схватился за край забора и осторожно стал подтягиваться.

Но в то же время бабка с торжествующим криком выскочила из своей засады и ловко стегнула Симу Симакова по рукам крапивой. Размахивая обожженными руками, Сима помчался к воротам, откуда уже выбегала закончившая свою работу четверка.

Во дворе опять остался только один малыш. Он поднял с земли щепку, положил ее на край поленницы, потом поволок туда же кусок бересты.

За этим занятием и застала его вернувшаяся из огорода бабка. Вытаращив глаза, она остановилась перед аккуратно сложенной поленницей и спросила:

- Это кто же тут без меня работает?

Малыш, укладывая бересту в поленницу, важно ответил:

- А ты, бабушка, не видишь - это я работаю.

Во двор вошла молочница, и обе старухи оживленно начали обсуждать эти странные происшествия с водой и с дровами. Пробовали они добиться ответа у малыша, однако добились немногого. Он объяснил им, что прискочили из ворот люди, сунули ему в рот сладкой земляники, дали перо и еще пообещали поймать ему зайца с двумя ушами и с четырьмя ногами. А потом дрова покидали и опять ускочили.

В калитку вошла Нюрка.

- Нюрка, - спросила ее бабка, - ты не видала, кто к нам сейчас во двор заскакивал?

- Я козу искала, - уныло ответила Нюрка. - Я все утро по лесу да по оврагам сама скакала.

- Украли! - горестно пожаловалась бабка молочнице. - А какая была коза! Ну, голубь, а не коза. Голубь!

- Голубь, - отодвигаясь от бабки, огрызнулась Нюрка. - Как почнет шнырять рогами, так не знаешь, куда и деваться. У голубей рогов не бывает.

- Молчи, Нюрка! Молчи, разиня бестолковая! - закричала бабка. - Оно, конечно, коза была с характером. И я ее, козушку, продать хотела. А теперь вот моей голубушки и нету.

Калитка со скрипом распахнулась. Низко опустив рога, во двор вбежала коза и устремилась прямо на молочницу. Подхватив тяжелый бидон, молочница с визгом вскочила на крыльцо, а коза, ударившись рогами о стену, остановилась.

И тут все увидали, что к рогам козы крепко прикручен фанерный плакат, на котором крупно было выведено:

Я коза-коза,
Всех людей гроза
Кто Нюрку будет бить,
Тому худо будет жить.

А на углу за забором хохотали довольные ребятишки. Воткнув в землю палку, притопывая вокруг нее, приплясывая, Сима Симаков гордо пропел:

Мы не шайка и не банда,
Не ватага удальцов,
Мы веселая команда
Пионеров-молодцов
У-ух, ты!

И, как стайка стрижей, ребята стремительно и бесшумно умчались прочь.

...Работы на сегодня было еще немало, но, главное, сейчас надо было составить и отослать Мишке Квакину ультиматум.

Как составляются ультиматумы, этого еще никто не знал, и Тимур спросил об этом у дяди.

Тот объяснил ему, что каждая страна пишет ультиматум на свой манер, но в конце для вежливости полагается приписать: "Примите, господин министр, уверение в совершеннейшем к Вам почтении". Затем ультиматум через аккредитованного посла вручается правителю враждебной державы.

Но это дело ни Тимуру, ни его команде не понравилось Во-первых, никакого почтения хулигану Квакину они передавать не хотели; во-вторых, ни постоянного посла, ни даже посланника при этой шайке у них не было. И, посоветовавшись, они решили отправить ультиматум попроще, на манер того послания запорожцев к турецкому султану, которое каждый видел на картине, когда читал о том, как смелые казаки боролись с турками, татарами и ляхами.

Insultante la senzorgajn charistojn, kiuj faligis la brullignon senorde, ghemante kaj veante, la oldulino komencis kunmeti la brullignon kolone. Sed la laboro ne estis lau shiaj fortoj. Tusante, shi sidighis sur stumpon, reakiris la spiradon, prenis aspergilon kaj iris en la legomghardcnon. En la korto restis nun nur la trijara frateto de Njurka — persono, kiel evidentis, energia kaj laborema, char apenau malaperis la oldulino, li levis bastonon kaj komencis frapi per ghi la benkon kaj la renversitan trogon.

Tiam Sima Simakov, jhus chasanta la fughintan kaprinon, kiu galopis tra arbustoj kaj ravinoj ne malpli bone ol hinda tigro, unu homon li restigis che la arbarrando kaj kun la aliaj li impetis en la korton.

Li shovis al la etulo en la bushon plenmanon da frago kaj en la manon brilantan plumon de monedo, la tuta kvaropo verve komencis kunmeti la brullignon kolone.

Mem Sima Simakov fluge kuris malantau la barilo por deteni dum tiu tempo la oldulinon en la ghardeno. Haltinte che la barilo, apud tiu loko, kie al ghi tushe staris cheriz- kaj pomarboj, Sima rigardis tra fendo.

La olduiino kolektis kukumojn en la juprandon kaj jam intencis iri en la korton.

Tiam Simakov delikate frapis la tabulojn che la barilo. La oldulino strechis la atenton. Tiam Sima levis bastonon kaj movetis per ghi branchojn de pomarbo. Al la avino ekshajnis, ke iu senbrue grimpas trans la barilon por la pomoj. Shi elshutis la kukumojn sur bedon, elshiris grandan faskon da urtiko, shtelvenis kaj embuskis che la barilo.

Sima Simakov denove rigardis en la fendon, sed la avinon nun li ne vidis. Maltrankvilighinte, li saltis, kaptis la barilrandon kaj singarde komencis suprentiri sin.

Sed en la sama tempo la oldulino kun triumfa krio elsaltis el sia embuskejo kaj lerte vipis Siman sur la manojn per la urtiko. Svingante per la brulumitaj manoj, Sima kuregis al la pordego, de kiu jam estis elkuranta la kvaropo, fininta sian laboron.

En la korto denove restis sola la etulo. Li levis de la tero spliton, metis ghin sur la randon de la lignokolono, poste li trenis tien pecon de betulshelo.

Dum tiu okupado lin la avino trovis reveninta el la legom-ghardeno. Malfermeginte la okulojn, shi haltis antau la kunmetita lignokolono kaj demandis:

— Kiu chi tie sen mi laboras?

La etulo, metante la betulshelon, gravmiene respondis:

— Chu vi, avino, ne vidas - mi laboras.

En la korton eniris la laktistino kaj ambau oldulinoj vive komencis pridiskuti la strangajn eventojn pri la akvo kaj brulligno. Ili provis atingi respondon de la etulo, tamen sukcesis nemulton. Li klarigis al ili, ke alkuris el la pordego homoj, shovis al li en la bushon dolchan fragon, donis al li plumon de monedo kaj ankorau promesis kapti por li leporon kun du oreloj kaj kvar piedoj. Poste ili jhetadis la brulshtipojn kaj denove forkuris.

Tra la kortopordo eniris Njurka.

— Njurka — demandis shin la oldulino — chu vi ne vidis, kiu en nian korton venis?

- Mi serchadis la kaprinon - malgajmiene respondis Njurka. — Dum la tuta mateno mi saltadis tra arbaro kaj ravinoj.

- Estas shtelita! — malghoje plendis la oldulino al la laktistino. — Sed kia kaprino shi estis. Nu, kolombo tiu estis, ne kaprino. Kolombo!

- Kolombo! - flankenighante de la avino kolerreplikis Njurka. — Kiam ghi komencas kornpiki, oni ne scias, kien kashi sin. La kolomboj ne havas kornojn.

— Silentu, Njurka! Silentu, klachulino, sensprita! - ekkriis la avino. - Certe, tiu kaprino havis fieran karakteron. Mi volis vendi shin, la kaprineton. Kaj jen, nun mia kolombinjo malestas.

La pordo kun knaro larghe malfermighis. Malaltiginte la kornojn, en la korton engalopis la kaprino kaj direktis sin ghuste al la laktoliverantino, kiu kun jelpo sursaltis la peroneton, kaj la kaprino, frapigante per la kornoj kontrau la muro, haltis.

Tuj chiuj vidis, ke al la kornoj de la kaprino estis firme ligita plakajho, sur kiu grandlitere estis skribite:

Estas mi kaprino
Fulmotondrulino.
Kiu Njurka'n batos,
Tiu ache fartos.

Kaj che la angulo, post la barilo ridegis la kontentaj knaboj. Enpikinte bastonon teren, tretante chirkau ghi, dancante, Sima Simakov fiere trakantis:

Ni ne estas iu bando,
Nek achule fia ar'.
Gajaj estas ni helpantoj,
Pionira kunular'.
Ho! Ho!

Kaj kiel hirundo, la knaboj impete kaj senbrue kuris for.

Laboro por hodiau estis multa ankorau, sed chefe necesis verki kaj ekspedi ultimaton al Mishka Kvakin.

Neniu sciis, kiel verki ultimaton, kaj Timur demandis onklon pri tio.

Tiu lasta klarigis al li, ke chiu lando verkas ultimaton lau sia maniero, sed en la fino por ghentileco konvenas alskribi: "Akceptu, sinjoro ministro, certigon pri profunda estimo al vi." Poste la ultimato pere de la akreditita ambasadoro estas enmanigita al la estro de la malamika regno.

Sed la afero nek al Timur nek al lia grupo plachis. Unue, neniun estimon al la huligano Kvakin ili volis montri, due, nek konstantan ambasadoron, nek reprezentanton che la bando ili havis. Do interkonsilighinte, ili decidis sendi ultimaton simplan, lau maniero de la mesagho de la kozakoj al la turka sultano, kiun chiu vidis sur la fama pentrajho, kaj chiu legis pri tio, kiel ili batalis kontrau siaj malamikoj.