В Пекин

    Во вступительной статье к сборнику "Стон одинокой души", в который вошли "Рассказы увядшего листка", Ху Юй-чжи предсказывал, что "изящный талант слепого  поэта и на Западе получит такое же широкое признание, каким он уже пользуется на Востоке". И действительно, этот небольшой по объему цикл рассказов положил начало долгой известности писателя Ерошенко. На протяжении десятилетий "Рассказы" печатались в японских и китайских журналах, выходили отдельными изданиями в сборниках Ерошенко на русском, японском, китайском языках и на эсперанто. В чем же причина популярности этого произведения на Востоке, и особенно в Китае?
    Здесь, видимо, сказалось то, что Ерошенко был писателем-романтиком, а романтизм (так же, как и натурализм), по замечанию академика В. М. Алексеева, "уже давно отжившие свое в Европе, оказались на китайской почве чем-то чрезвычайно новым, внесшим в литературу снова жизнь и волнение, хотя уже на иной почве, в иной среде и на ином языке".
    И все же популярность этого произведения была определена прежде всего его идейным содержанием. Китайский литературовед и переводчик Гэ Бао-цюань считал, что "Рассказы увядшего листка" проникнуты "безграничной симпатией к китайскому народу" - и в этом он видел их главное достоинство. Такасуги добавлял, что Ерошенко ярко "показал антиколониальный Китай под гнетом империализма". В те же годы, писал он, Китай посетило немало значительных японских литераторов, обладавших большим, чем Ерошенко, талантом, например Танидзаки Дзюнъитиро, Сато Харуо, Акутагава Рюноскэ. Они тоже писали о Китае, но Ерошенко и увидел, и отобразил жизнь народа лучше и глубже их.
    "Если никто не любит нас, - писал Ху Юй-чжи, - если никому на свете более не жаль нашего несчастного народа, что ж, будем считать, что автор "Стона одинокой души" - наш единственный верный друг". Китайский читатель почувствовал родственную душу в этом гонимом и униженном слепом русском человеке, который, сам страдая от тоски по родине, открыл свое сердце навстречу боли и страданиям простых китайцев.
    К "Рассказам увядшего листка" примыкает по теме "Колыбельная" Ерошенко - очень русское по своему ритму стихотворение, напоминающее стихи М. Ю. Лермонтова. В нем автор пытается успокоить китайчонка, которому в ночной тьме чудится то ли японец с ружьем, то ли белый с палкой.
Милый мой, в года глухие
Свой закон и суд:
Если мы не бьем - другие
Нас с тобою бьют...
    И предрекая мальчику беспросветную жизнь рикши в стране, где бесчинствуют иностранцы, грустно заключает:
Говорят, на свете волчий
Царствует закон -
Телом, духом правит молча
И жестоко он.
Над тобою вечной тенью
Будет он витать,
Ты оплачешь день рожденья
И родную мать.
Ты не первый в этом мире...
Видно, в черный час
Нас с тобой на свет родили,
Не спросив у нас.
Перевод с эсперанто К. Гусева
    Ерошенко не знал ответов на мучившие его вопросы. Ему было так же тяжело, как и китайскому рикше - "человеку-лошади", и нищенке-горбунье или девочке с маленькими ножками - он ведь не понаслышке знал о своих героях. И здесь снова на помощь ему приходят друзья.
    Оказавшись в Китае, Ерошенко сразу же попал в поле зрения великого китайского писателя Лу Синя. Русский изгнанник еще только приехал в Харбин, а прогрессивный пекинский журнал "Синь циннянь" ("Новая молодежь") уже поместил на своих страницах его сказки "Тесная клетка" и "На берегу" в переводах Лу Синя. 22 октября 1921 года, когда Ерошенко был уже в Шанхае, вышло из печати литературное приложение к пекинской газете "Чэньбао", целиком посвященное руссскому гостю: Ху Юй-чжи знакомил читателя с судьбой слепого писателя, а переведенная Лу Синем сказка "Сон в весеннюю ночь" - с его творчеством.
    Что же привлекло внимание Лу Синя к судьбе русского скитальца? Словно отвечая на этот вопрос, Лу Синь писал в 1925 году: "Пока г-на Ерошенко не выдворили из Японии, я не знал ни его имени, ни фамилии. Произведения его я прочитал уже после того, как он был выслан. Из статьи г-на Кана в "Иомиури симбун" мне стали известны более подробно обстоятельства позорного изгнания слепого русского писателя из Японии. Тогда-то я и перевел его детские сказки и пьесу "Персиковое облако". Дело в том, что тогда я думал только об одном: мне хотелось, чтобы был услышан страдальческий крик гонимого, чтобы у моих соотечественников пробудилась ярость и гнев против тех, кто попирает человеческое достоинство, и, право, не больше. Я вовсе не собирался протягивать руку за редкостным заморским цветком и пересадить его в благоухающий искусствами цветник "Государства цветов"" (5).
    "Я люблю этого наивного поэта Ерошенко", - писал Лу Синь еще за полгода до встречи со своим будущим русским другом. Узнав, что Ерошенко оказался в Шанхае, Лу Синь принял горячее участие в судьбе изгнанника. Из дневника китайского писателя следует, что в ноябре и декабре 1921 года он обменялся письмами с шанхайским товарищем Ерошенко Ху Юй-чжи и писателем Мао Дунем.
    Видимо, Лу Синь беспокоился о слепом писателе: он понимал, что над головой Ерошенко снова собираются тучи. Ерошенко жил в Шанхае под надзором полиции. Ему снова грозила высылка. Только куда? Ведь из британских и японских владений его уже изгнали. Быть может, власти посадили бы его в тюрьму... И Лу Синь пригласил Ерошенко немедленно переехать в Пекин.
    24 февраля 1922 года Ерошенко уже выходил из поезда на Пекинском вокзале. Его встречали младший брат Лу Синя Чжоу Цзо-жэнь (6) и друг китайского писателя Цянь Сюань-тун - оба профессора Пекинского университета, куда по их рекомендации был приглашен и Ерошенко.
    - Добро пожаловать, дорогой Эро-сан! - приветствовал Ерошенко Чжоу Цзо-жэнь на эсперанто.
    - Здравствуйте. Кто вы? - настороженно спросил писатель: всю дорогу он чувствовал, что за ним следят, и опасался случайных знакомств.
    - Ваши друзья, Эро-сан. Ваши друзья, - успокоил его Чжоу Цзо-жэнь.
    Он представил Цянь Сюань-туна, сказал, что здесь они по просьбе Лу Синя, который, к сожалению, не смог прийти.
    - Мой брат и я приглашаем вас пожить у нас в доме, - сказал профессор Чжоу. Ерошенко широко улыбнулся: теперь он среди своих. Он понял, что друзья решили укрыть его от преследований.
    - Как вам нравится у нас, в Китае? - спросил Цзоу Цзо-жэнь русского гостя, когда они вышли на нривокзальную площадь. Ерошенко, боясь, что их могут услышать, сдержанно ответил:
    - Мне здесь все нравится, но только не рикши: не могу привыкнуть, что один человек ездит на другом, как на скотине.
    - Понятно, - рассмеялся Цянь Сюань-тун. - Но если не взять рикшу, нам придется идти пешком - в Пекине еще нет трамваев.
    - А ведь рикш придумали не китайцы, - сказал Цжоу Цзо-жэнь. - Само это слово японского происхождения, по-китайски оно звучит "янчэ" - "Заморская коляска". А ввел в употребление двухколесную коляску с гянущим ее человеком один разбитый параличом европеец.
    - Вот видите, - обрадовался Ерошенко, - а мы с вами здоровые люди. Поэтому предлагаю идти пешком. Я хотел бы познакомиться с Пекином.
    Оба китайца нехотя двинулись в дорогу: путь предстоял неблизкий. К тому же дул обычный для этого времени года ветер с песком.
    - А ведь вам как профессору университета будет положен персональный рикша, - сказал Цянь Сюань-тун. - Что же, вы откажетесь от него? Но тогда этот человек останется без хлеба, умрет с голоду его семья.
    - Нет, почему же, - замялся Ерошенко, - мы будем ходить с ним рядом... разговаривать. Он будет учить меня говорить по-китайски.
    - Наш друг просто не знает местных условий, заметил Чжоу Цзо-жэнь. - Когда в одном городе провели  трамвай, то рикши легли на рельсы: трамвай лишал их работы, а для рикши это равносильно голодной смерти.
    Так, беседуя, все трое дошли до тихого пустынного переулка Бадаовань, где стоял дом Лу Синя. Писатель купил его, продав дом в Шаосине, и поселил здесь всю семью: мать, жену, обоих братьев с их женами, свояченицами и детьми.
    Приведя гостя, Чжоу Цзо-жэнь ознакомил его с будущим жилищем. Лу Синь с матерью и женой жил в доме, окна которого выходили в сад. В строении поодаль обитали его братья и их семьи. Работал писатель во флигеле для гостей, неподалеку от которого поместили и Ерошенко, так что окна его комнаты были расположены как раз напротив кабинета Лу Синя.
    - Я не знаю, как смогу объясняться с вашей семьей, - смущенно сказал Ерошенко, - ведь я совсем плохо разговариваю по-китайски.
    - О, пусть это вас не беспокоит, - ответил Чжоу Цзо-жэнь. - Мы со старшим братом говорим на эсперанто. Впрочем, если вам угодно, можете разговаривать с нами и по-японски. И не только с нами. Моя жена Хато Нобуко - японка, так же как и ее сестра. Свободно болтают по-японски все пятеро ребятишек, мои и младшего брата. Кстати, разрешите познакомить вас со старшим братом. Он только что вернулся с работы.
    Лу Синь протянул Ерошенко руку и приветливо сказал:
    - Здравствуйте. Давно ждал вас и рад, что вижу, наконец, живым и здоровым.
    - Спасибо... - В Лу Сине Ерошенко сразу же почувствовал друга. - Спасибо, что пригласили в дом человека вам еще совсем незнакомого.
    Глядя на усталого от скитаний писателя, Лу Синь сказал:
    - Дорогой Эро-сан, я читал ваши сказки и знаю кое-что о вашей судьбе. Наверно поэтому мне кажется, что мы с вами знакомы уже давно.
    - И мне тоже, - радостно отозвался Ерошенко.
    Лу Синь сделал все, чтобы жизнь гостя в его доме была интересной и приятной. Слепому помогал студент У Кэ-ган, который читал ему книги, составлял вместе с ним конспекты будущих лекций. Члены семьи Лу Си-ня, и прежде всего его старушка-мать, тоже отнеслись к Ерошенко с большим участием.
    Особенно подружился Ерошенко с четырехлетним сыном Чжоу Цзо-жэня. Завидев гостя, мальчик кричал: "Эротинко!" - он не выговаривал трудную для китайца русскую фамилию. Дети вообще так и льнули к этому доброму человеку. Но даже жена Чжоу Цзо-жэня относилась к Ерошенко неплохо, хотя тот был гостем Лу Синя, которого она ненавидела и всячески изводила. Лу Синь по этому поводу грустно шутил: "Трачу энергию девяти волов и двух тигров, чтобы хоть немного переделать членов своей семьи".
    Китайскому писателю было неуютно в собственном доме: братья не всегда его понимали. Ерошенко чувствовал это и всем сердцем тянулся к Лу Синю. Как раз в это время У Кэ-ган познакомил русского гостя с опубликованной незадолго до того лусиневской "Подлинной историей А-кью", и Ерошенко показалось, что он начинает понимать душу китайского писателя. Но поговорить с Лу Синем ему все время не удавалось - тот был круглые сутки занят. Утром, сидя в плетеном кресле, он просматривал газеты и отвечал на письма, днем работал в министерстве, вечером преподавал в университете, ночью, надев халат, садился к столу писать.
    Ночь для Лу Синя была заполнена радостью творчества, и как ни хотелось Ерошенко поговорить с ним, он, конечно же, не решался отвлечь писателя от его занятий. К тому же и сам он тоже работал ночами: писал при зеленой лампе, хотя ему, разумеется, свет был не нужен. Но лампу он всегда зажигал, словно приглашал Лу Синя зайти к нему на огонек. И вот однажды ночью Ерошенко услышал, как заскрипела дверь его комнаты. По походке он узнал Лу Синя.

(5) "Государство цветов" - образное название Китая.
(6) Лу Синь - псевдоним писателя. Настоящее имя - Чжоу Шу-жэнь. Чжоу Цзо-жэнь - литератор, переводчик с немецкого, японского и русского языков. В 20-е годы сотрудничал с Лу Синем. В 30-е годы запятнал себя работой на японских оккупантов.

<< >>