The Snow QueenIN SEVEN STORIESby Hans Christian Andersen |
Negha reghinoFABELO EN SEP RAKONTOJde Hans Christian Andersen |
Second Story. A Little Boy And A Little Girl. In a large town, full of houses and people, there is not room for everybody to have even a little garden, therefore they are obliged to be satisfied with a few flowers in flower-pots. In one of these large towns lived two poor children who had a garden something larger and better than a few flower-pots. They were not brother and sister, but they loved each other almost as much as if they had been. Their parents lived opposite to each other in two garrets, where the roofs of neighboring houses projected out towards each other and the water-pipe ran between them. In each house was a little window, so that any one could step across the gutter from one window to the other. The parents of these children had each a large wooden box in which they cultivated kitchen herbs for their own use, and a little rose-bush in each box, which grew splendidly. Now after a while the parents decided to place these two boxes across the water-pipe, so that they reached from one window to the other and looked like two banks of flowers. Sweet-peas drooped over the boxes, and the rose-bushes shot forth long branches, which were trained round the windows and clustered together almost like a triumphal arch of leaves and flowers. The boxes were very high, and the children knew they must not climb upon them, without permission, but they were often, however, allowed to step out together and sit upon their little stools under the rose-bushes, or play quietly. In winter all this pleasure came to an end, for the windows were sometimes quite frozen over. But then they would warm copper pennies on the stove, and hold the warm pennies against the frozen pane; there would be very soon a little round hole through which they could peep, and the soft bright eyes of the little boy and girl would beam through the hole at each window as they looked at each other. Their names were Kay and Gerda. In summer they could be together with one jump from the window, but in winter they had to go up and down the long staircase, and out through the snow before they could meet. “See there are the white bees swarming,” said Kay's old grandmother one day when it was snowing. “Have they a queen bee?” asked the little boy, for he knew that the real bees had a queen. “To be sure they have,” said the grandmother. “She is flying there where the swarm is thickest. She is the largest of them all, and never remains on the earth, but flies up to the dark clouds. Often at midnight she flies through the streets of the town, and looks in at the windows, then the ice freezes on the panes into wonderful shapes, that look like flowers and castles.” “Yes, I have seen them,” said both the children, and they knew it must be true. “Can the Snow Queen come in here?” asked the little girl. “Only let her come,” said the boy, “I'll set her on the stove and then she'll melt.” Then the grandmother smoothed his hair and told him some more tales. One evening, when little Kay was at home, half undressed, he climbed on a chair by the window and peeped out through the little hole. A few flakes of snow were falling, and one of them, rather larger than the rest, alighted on the edge of one of the flower boxes. This snow-flake grew larger and larger, till at last it became the figure of a woman, dressed in garments of white gauze, which looked like millions of starry snow-flakes linked together. She was fair and beautiful, but made of ice – shining and glittering ice. Still she was alive and her eyes sparkled like bright stars, but there was neither peace nor rest in their glance. She nodded towards the window and waved her hand. The little boy was frightened and sprang from the chair; at the same moment it seemed as if a large bird flew by the window. On the following day there was a clear frost, and very soon came the spring. The sun shone; the young green leaves burst forth; the swallows built their nests; windows were opened, and the children sat once more in the garden on the roof, high above all the other rooms. How beautiful the roses blossomed this summer. The little girl had learnt a hymn in which roses were spoken of, and then she thought of their own roses, and she sang the hymn to the little boy, and he sang too: – “Roses bloom
and cease to be, Then the little ones held each other by the hand, and kissed the roses, and looked at the bright sunshine, and spoke to it as if the Christ-child were there. Those were splendid summer days. How beautiful and fresh it was out among the rose-bushes, which seemed as if they would never leave off blooming. One day Kay and Gerda sat looking at a book full of pictures of animals and birds, and then just as the clock in the church tower struck twelve, Kay said, “Oh, something has struck my heart!” and soon after, “There is something in my eye.” The little girl put her arm round his neck, and looked into his eye, but she could see nothing. “I think it is gone,” he said. But it was not gone; it was one of those bits of the looking-glass – that magic mirror, of which we have spoken – the ugly glass which made everything great and good appear small and ugly, while all that was wicked and bad became more visible, and every little fault could be plainly seen. Poor little Kay had also received a small grain in his heart, which very quickly turned to a lump of ice. He felt no more pain, but the glass was there still. “Why do you cry?” said he at last; “it makes you look ugly. There is nothing the matter with me now. Oh, see!” he cried suddenly, “that rose is worm-eaten, and this one is quite crooked. After all they are ugly roses, just like the box in which they stand,” and then he kicked the boxes with his foot, and pulled off the two roses. “Kay, what are you doing?” cried the little girl; and then, when he saw how frightened she was, he tore off another rose, and jumped through his own window away from little Gerda. When she afterwards brought out the picture book, he said, “It was only fit for babies in long clothes,” and when grandmother told any stories, he would interrupt her with “but;” or, when he could manage it, he would get behind her chair, put on a pair of spectacles, and imitate her very cleverly, to make people laugh. By-and-by he began to mimic the speech and gait of persons in the street. All that was peculiar or disagreeable in a person he would imitate directly, and people said, “That boy will be very clever; he has a remarkable genius.” But it was the piece of glass in his eye, and the coldness in his heart, that made him act like this. He would even tease little Gerda, who loved him with all her heart. His games, too, were quite different; they were not so childish. One winter's day, when it snowed, he brought out a burning-glass, then he held out the tail of his blue coat, and let the snow-flakes fall upon it. “Look in this glass, Gerda,” said he; and she saw how every flake of snow was magnified, and looked like a beautiful flower or a glittering star. “Is it not clever?” said Kay, “and much more interesting than looking at real flowers. There is not a single fault in it, and the snow-flakes are quite perfect till they begin to melt.” Soon after Kay made his appearance in large thick gloves, and with his sledge at his back. He called up stairs to Gerda, “I've got to leave to go into the great square, where the other boys play and ride.” And away he went. In the great square, the boldest among the boys would often tie their sledges to the country people's carts, and go with them a good way. This was capital. But while they were all amusing themselves, and Kay with them, a great sledge came by; it was painted white, and in it sat some one wrapped in a rough white fur, and wearing a white cap. The sledge drove twice round the square, and Kay fastened his own little sledge to it, so that when it went away, he followed with it. It went faster and faster right through the next street, and then the person who drove turned round and nodded pleasantly to Kay, just as if they were acquainted with each other, but whenever Kay wished to loosen his little sledge the driver nodded again, so Kay sat still, and they drove out through the town gate. Then the snow began to fall so heavily that the little boy could not see a hand's breadth before him, but still they drove on; then he suddenly loosened the cord so that the large sled might go on without him, but it was of no use, his little carriage held fast, and away they went like the wind. Then he called out loudly, but nobody heard him, while the snow beat upon him, and the sledge flew onwards. Every now and then it gave a jump as if it were going over hedges and ditches. The boy was frightened, and tried to say a prayer, but he could remember nothing but the multiplication table. The snow-flakes became larger and larger, till they appeared like great white chickens. All at once they sprang on one side, the great sledge stopped, and the person who had driven it rose up. The fur and the cap, which were made entirely of snow, fell off, and he saw a lady, tall and white, it was the Snow Queen. “We have driven well,” said she, “but why do you tremble? here, creep into my warm fur.” Then she seated him beside her in the sledge, and as she wrapped the fur round him he felt as if he were sinking into a snow drift. “Are you still cold,” she asked, as she kissed him on the forehead. The kiss was colder than ice; it went quite through to his heart, which was already almost a lump of ice; he felt as if he were going to die, but only for a moment; he soon seemed quite well again, and did not notice the cold around him. “My sledge! don't forget my sledge,” was his first thought, and then he looked and saw that it was bound fast to one of the white chickens, which flew behind him with the sledge at its back. The Snow Queen kissed little Kay again, and by this time he had forgotten little Gerda, his grandmother, and all at home. “Now you must have no more kisses,” she said, “or I should kiss you to death.” Kay looked at her, and saw that she was so beautiful, he could not imagine a more lovely and intelligent face; she did not now seem to be made of ice, as when he had seen her through his window, and she had nodded to him. In his eyes she was perfect, and she did not feel at all afraid. He told her he could do mental arithmetic, as far as fractions, and that he knew the number of square miles and the number of inhabitants in the country. And she always smiled so that he thought he did not know enough yet, and she looked round the vast expanse as she flew higher and higher with him upon a black cloud, while the storm blew and howled as if it were singing old songs. They flew over woods and lakes, over sea and land; below them roared the wild wind; the wolves howled and the snow crackled; over them flew the black screaming crows, and above all shone the moon, clear and bright, – and so Kay passed through the long winter's night, and by day he slept at the feet of the Snow Queen. |
Dua rakonto Malgranda knabo kaj malgranda knabino. En la granda urbo, kie ekzistas tiom multe da domoj kaj da homoj, ke ne chiuj homoj havas sufiche da loko por ghardeneto kaj kie la plimulto tial devas kontentighi je floroj en florpotoj, estis tamen du malrichaj infanoj, kiuj havis ghardenon iom pli grandan ol florpoto. Ili ne estis gefratoj, sed ili sin reciproke tiel amis, kvazau ili estus gefratoj. Iliaj gepatroj loghis tute apude unuj de la aliaj. Ili loghis en du subtegmentaj chambroj, tie, kie la tegmento de unu najbara domo kuntushighis kun la tegmento de la alia domo kaj laulonge inter la du tegmentoj kushis la defluilo. Tien el chiu el la du domoj rigardis fenestro. Oni bezonis nur transpashi la defluilon, por veni el unu fenestro en la alian. Chiu el la gepatraj paroj aranghis ekstere lignan keston, en kiu kreskis la plej necesaj kuirejaj kreskajhoj. En chiu el la kestoj ankau trovighis malgranda rozarbetajho, kaj ambau kreskis kaj prosperis belege. La gepatroj ekhavis la ideon starigi la kestojn transverse super la defluilo tiamaniere, ke ili preskau atingis de unu fenestro ghis la dua kaj tute aspektis kiel du florkovritaj remparoj. Volvotrunkoj de pizoj pendis malsupren de la kestoj, kaj la rozarbetajhoj etendis longajn branchojn, fleksis sin chirkau la fenestroj kaj alklinighis unu al la alia; chio aspektis preskau kiel honora pordo el floroj kaj verdajho. Char la kestoj trovighis tre alte kaj la infanoj sciis, ke al ili ne estas permesite grimpi supren, tial ili ofte ricevadis la permeson eliri unu al la alia, sidi sur siaj malgrandaj benketoj sub la rozoj, kaj tie ili tiam belege ludadis. En la vintro tiu plezuro ne ekzistis. La fenestroj tiam ofte estis tute glacikovritaj. Sed tiam ili varmigadis sur la forno kuprajn monerojn, almetadis ilin al la glacikovrita vitro, kaj tiam tie formighadis bonega trarigarda truo, tiel ronda, ho, tiel ronda, kaj tra ghi briladis felicha milda okulo, po unu malantau chiu fenestro. Tio estis la malgranda knabo kaj la malgranda knabino. Li estis nomata Kay, kaj shi estis nomata Gerda. En somero ili per unu salto povis veni unu al la alia, sed en vintro ili devis iri multe da shtupoj malsupren kaj multe da shtupoj supren. Ekstere turnighadis la negho. “Jen svarmas la blankaj abeloj!” diris la maljuna avino. “Chu ili ankau havas reghinon?” demandis la malgranda knabo, char li sciis, ke inter la efektivaj abeloj trovighas reghino. “Ili ghin havas!” diris la avino; “ghi flugas chiam tie, kie ili svarmas plej dense. Ghi estas la plej granda el chiuj negaj flokoj, kaj neniam ghi ripozas sur la tero, ghi flugas tuj returne supren al la nigra nubo. Ofte en vintra nokto ghi flugas tra la stratoj de la urbo kaj enrigardas tra la fenestroj, kaj tiam chi tiuj glaciighas tiel mirinde, kvazau ili estus prisemitaj per floroj.” “Jes, tion mi vidis!” ekkriis ambau infanoj, kaj nun ili sciis, ke tio estas vera. “Chu la negha reghino povas veni en la chambron?” demandis la malgranda knabino. “Ghi nur venu,” diris la knabo, “tiam mi metos ghin sur la varman fornon, kaj ghi devos disfandighi!” Sed la avino glatigis al li la harojn kaj rakontis aliajn historiojn. Vespere, kiam la malgranda Kay estis hejme kaj duone senvestigita, li grimpis sur la seghon che la fenestro kaj rigardis tra la malgranda truo. Kelke da neghaj flokoj falis ekstere, kaj unu el ili, la plej granda, alkrochighis al la rando de unu el la florkestoj. La nega floko kreskis kaj kreskis, ghis ghi fine ricevis la formon de efektiva virino, vestita per plej delikata blanka gazo, kiu kvazau estis kunmetita el milionoj da stelformaj flokoj. Shi estis bela kaj delikata, sed el glacio, el blindiga, brilanta glacio; shi tamen estis vivanta. La okuloj brilis kiel du helaj steloj, sed ili maltrankvile rulighadis tien kaj reen senhalte kaj senripoze. Shi kapsignis al la fenestro kaj voksignis per la mano. La malgranda knabo timegighis kaj desaltis de la segho. Tiam shajnis al li, ke granda birdo ekstere preterflugis la fenestron. En la sekvanta tago estis serena frosta vetero, kaj poste komencis degeli; la printempo venis, la suno lumis, la pintoj de la herbotrunketoj elshovighis el la tero, la hirundoj konstruis nestojn, la fenestroj estis malfermitaj, kaj la malgrandaj infanoj denove sidis en sia ghardeneto alte supre en la tegmenta defluilo, super chiuj etaghoj. La rozoj en tiu somero floris eksterordinare bele. La malgranda knabino ellernis kanton, en kiu ankau estis parolate pri rozoj, kaj che la kantado pri la rozoj shi pensis pri siaj propraj; kaj shi kantis tion al la malgranda knabo, kaj li kantis kune: “Mi
amas la rozojn, la florojn de Dio, Kaj la infanoj tenis sin reciproke je la manoj, kisis la rozojn kaj rigardis en la serenan Dian sunlumon kaj parolis al ghi, kvazau tie estus la infano Jesuo. Kiaj belegaj someraj tagoj tio estis, kiel agrablege estis sidi che la fresaj rozarbetajhoj, kiuj shajne neniam chesos flori! Kay kaj Gerda sidis kaj rigardis la bildolibron kun la multaj bestoj kaj birdoj, kaj subite – la horlogho sur la granda pregheja turo jhus batis la kvinan horon – Kay diris: “Ha! mi eksentis kvazau pikon tra la koro! Kaj nun io enflugis al mi en la okulon!” La malgranda knabino prenis lin je la kolo; li palpebrumadis per la okuloj, sed oni nenion povis tie vidi. “Mi opinias, ke ghi malaperis!” li diris, sed ghi ne malaperis. Ghi estis ghuste unu el tiuj vitropecetoj, kiuj derompighis de la spegulo, de la sorcha spegulo, kiun ni kredeble ankorau memoras kaj kiu havis tian efikon, ke chio granda kaj bona, kio en ghi speguligis, farighis malgranda kaj malbela, kaj chiu malbonajho en ia objekto tuj farighis plene videbla. La malfelicha Kay, al li tia vitropeceto penetris ankau rekte en la koron. Ghi devis nun baldau farighi bulo da glacio. Estas vero, ke ghi plu ne doloris; sed ghi tie estis. “Kial vi ploras?” li demandis. “Tiel vi aspektas malbele. Al mi ja nenio mankas! Fi!” li subite ekkriis, “la rozo estas ja difektita de vermo! Kaj vidu, tiu ne kreskas rekte. En efektiveco tio estas sufiche malbelaj rozoj. Ili estas tiel same malbelaj kiel la kestoj, en kiuj ili staras!” Kaj li forte ekpushis per la piedo la keston kaj deshiris ambau rozojn. “Kay, kion vi faras!” ekkriis la malgranda knabino; kaj kiam li rimarkis sian fortan timegighon, li deshiris ankorau unu rozon kaj post tio ensaltis en sian fenestron kaj forlasis la malgrandan afablan Gerdan. Kiam shi poste venis kun la bildolibro, li diris, ke tio estas nur por suchinfanoj; kaj kiam la avino rakontis historiojn, li chiam elpashadis kun ia sed; kiam li tion povis faris nerimarkite, li ech shteligadis malantau sin, surmetadis okulvitrojn kaj imitadis shian vochon. Li tion faradis tiel lerte, ke oni ne povis ne ridi. Baldau li povosciis mokimiti la manieron de parolado kaj de irado de chiuj homoj sur la tuta strato. Chion strangan kaj malbelan Kay povosciis kopii tre trafe, kaj la homoj diris: “La knabo havas bonegajn kapablojn!” Sed kauzo de tio estis la vitro, kiu enflugis al li en la okulon, kaj la vitro, kiu sidis en lia koro. Tio estis la kauzo, pro kia li incitetadis ech la malgrandan Gerdan, kiu lin amis el la tuta koro. Liaj ludoj ricevis nun tute alian karakteron, ili farighis pli raciaj. En unu vintra tago, kiam komencighis negha blovado, li venis kun pligrandiga vitro, metis eksteren anguleton de sia surtuto kaj lasis fali sur ghin la neghajn flokojn. “Rigardu iom en la vitron, Gerda!” li diris; kaj chiu negha floko farighis multe pli granda kaj aspektis kiel belega floro au dekpinta stelo. La vidajho estis tre bela. “Chu vi vidas, kiel artoplene!” ekkriis Kay; “tio donas multe pli da plezuro kaj da materialo por pripensado, ol la efektivaj floroj! Krom tio en ili trovighas nenia eraro, ili estas tute regulaj; se ili nur ne disfandighus!” Mallonge post tio Kay venis kun grandaj pugnogantoj kaj kun sia glitveturileto sur la dorso. Li flustris al Gerda en la orelojn: “Mi ricevis permeson veturi al la granda placo, kie la aliaj ludas!” Kaj li forkuris. Tie sur la placo de tempo al tempo la plej petolemaj knaboj alligadis siajn glitveturilojn al la veturiloj de la vilaghanoj kaj tiel kunveturadis sufiche longan distancon. Tio estis tre gaja. Kiam la amuzighado estis en plena vigleco, venis unu granda, blanke kolorigita glitveturilo. En ghi sidis unu persono, envolvita en blanka kruda pelto kaj kovrita per blanka pelta chapo. La glitveturilo dufoje chirkauveturis la placon, kaj Kay sukcesis alligi al ghi sian malgrandan glitveturilon, kaj jen li ekveturis kune. Chiam pli kaj pli ili veturis rekte sur la plej proksiman straton. La kondukanto de la glitveturilo turnis la kapon kaj tiel afable kapjesis al Kay, kvazau ili konus unu la alian. Chiufoje, kiam Kay volis deligi sian malgrandan glitveturilon, la persono denove balancadis la kapon, kaj tiam Kay restis. Tuj kiam ili elveturis ekster la urban pordegon, la negha blovado farighis tiel forta, ke la malgranda knabo ne povis plu rekoni la manon antau la okuloj, dum li tamen veturis pluen. Tiam li fine ellasis el la manoj la shnuron, por liberigi sin de la granda glitveturilo, sed nenio helpis, lia veturileto pendis fortike, kaj la veturado estis rapida kiel vento. Tiam li ekkriis tre laute, sed neniu lin audis, kaj la negho turnighadis kaj la glitveturilo flugis antauen. De tempo al tempo oni sentis pushon, kvazau oni veturus super kavojn au arbetajhojn. La knabo estis tute terurita, li volis ekpreghi Patronian, sed li memoris nenion krom la tabelo de multobligo. La neghaj flokoj farighadis chiam pli kaj pli grandaj, fine ili aspektis kiel grandaj blankaj kokinoj. Subite la chevaloj saltis flanken, la glitveturilo haltis, kaj la veturiganto levighis; la pelto kaj chapo estis el pura negho. Tio estis sinjorino, alta kaj gracia, blindige blanka, tio estis la negha reghino. “Ni veturis sufiche rapide”, shi diris. “Sed chu en tia vetero oni devas frostosuferi? Venu, enrampu en mian ursan pelton!” Kaj shi sidigis lin en la glitveturilo apud si kaj metis chirkau lin la pelton, tiel ke li havis la impreson, kvazau li enighas en amason da negho. “Chu vi ankorau frostosuferas?” shi demandis, kisante lin sur la frunto, Hu, tio estis ankorau pli malvarma ol glacio, tio tuj penetris ghis lia koro, kiu ja sen tio estis jam duone bulo da glacio. Li havis la senton, kvazau li tuj mortos; sed nur unu momenton dauris tiu sento, poste al li farighis tute bone. Li plu tute ne sentis la malvarmon chirkau si. “Mian glitveturilon! Ne forgesu mian glitveturilon!” Tion li rememoris antau chio. Ghi estis alligita al unu el la blankaj kokinoj, kiu flugis malantaue kun la veturileto sur la dorso. La negha reghino kisis Kayon ankorau unu fojon, kaj tiam li forgesis la malgrandan Gerdan kaj la avinon kaj chiujn el la hejmo. “Nun vi plu ne ricevos kisojn!” shi diris, “char alie mi povus vin kismortigi!” Kay rigardis shin, shi estis bela, pli saghan kaj pli charman vizaghon li ne povis imagi al si. Nun shi ne shajnis al li formitajho el glacio, kiel tiam kiam shi sidis ekstere antau la fenestro kaj faris al li kapsignojn. En liaj okuloj shi estis estajho perfekta. Li tute ne sentis timon antau shi, li rakontis al shi, ke li povoscias kalkuli en la kapo, ech kun nombronoj, li sciis la nombron de la kvadrataj mejloj kaj de la loghantoj de la lando, kaj shi ridetis che chio. Tiam ekshajnis al li, ke tio, kion li scias, ne estas suficha, kaj li ekrigardis supren en la grandan, grandan spacon da aero, kaj shi flugis kun li, flugis alte supren, al la nigra nubo, kaj la ventego bruis, kvazau ghi kantus malnovajn kantojn. Ili flugis super arbaroj kaj lagoj, super maroj kaj landoj. Malsupre en la profundo siblis la malvarma vento, kriis la lupoj, briletis la negho kaj super tio flugis la nigraj kriantaj kornikoj; sed super ili brilis la luno, granda kaj klara, kaj al ghi Kay rigardadis en la dauro de la tuta longa, longa vintra nokto. En la tago li dormis che la piedoj de la negha regino. |
В большом городе, где столько домов и людей, что не всем хватает места хотя бы на маленький садик, а потому большинству жителей приходится довольствоваться комнатными цветами в горшках, жили двое бедных детей, и садик у них был чуть побольше цветочного горшка. Они не были братом и сестрой, но любили друг друга, как брат и сестра.
Родители их жили в каморках под крышей в двух соседних домах. Кровли домов сходились, и между ними тянулся водосточный желоб. Здесь-то и смотрели друг на друга чердачные окошки от каждого дома. Стоило лишь перешагнуть через желоб, и можно было попасть из одного окошка в другое.
У родителей было по большому деревянному ящику. в них росла зелень для приправ и небольшие розовые кусты - по одному в каждом ящике, пышно разросшиеся. Родителям пришло в голову поставить эти ящики поперек желоба, так что от одного окна к другому тянулись словно две цветочные грядки. Зелеными гирляндами спускался из ящиков горох, розовые кусты заглядывали в окна и сплетались ветвями. Родители позволяли мальчику и девочке ходить друг к другу в гости по крыше и сидеть на скамеечке под розами. Как чудесно им тут игралось!
А зимой эти радости кончались. Окна зачастую совсем замерзали, но дети нагревали на печи медные монеты, прикладывали их к замерзшим стеклам, и сейчас же оттаивало чудесное круглое отверстие, а в него выглядывал веселый, ласковый глазок - это смотрели, каждый из своего окна, мальчик и девочка, Кай и Герда. Летом они одним прыжком могли очутиться в гостях друг у друга, а зимою надо было сначала спуститься на много-много ступеней вниз, а потом подняться на столько же вверх. На дворе перепархивал снежок.
- Это роятся белые пчелки! - говорила старая бабушка.
- А у них тоже есть королева? - спрашивал мальчик. Он знал, что у настоящих пчел есть такая.
- Есть! - отвечала бабушка. - Снежинки окружают ее густым роем, но она больше их всех и никогда не присаживается на землю, вечно носится в черном облаке. Часто по ночам пролетает она по городским улицам и заглядывает в окошки, вот оттого-то и покрываются они морозными узорами, словно цветами.
- Видели, видели! - говорили дети и верили, что все это сущая правда.
- А сюда Снежная королева не может войти? - спрашивала девочка.
- Пусть только попробует! - отвечал мальчик. - Я посажу ее на теплую печку, вот она и растает.
Но бабушка погладила его по голове и завела разговор о другом.
Вечером, когда Кай был дома и почти совсем разделся, собираясь лечь спать, он вскарабкался на стул у окна и поглядел в оттаявший на оконном стекле кружочек. За окном порхали снежинки. Одна из них, побольше, упала на край цветочного ящика и начала расти, расти, пока наконец не превратилась в женщину, закутанную в тончайший белый тюль, сотканный, казалось. из миллионов снежных звездочек. Она была так прелестна и нежна, но изо льда, из ослепительно сверкающего льда, и все же живая! Глаза ее сияли, как две ясных звезды, но не было в них ни теплоты, ни покоя. Она кивнула мальчику и поманила его рукой. Кай испугался и спрыгнул со стула. А мимо окна промелькнуло что-то похожее на большую птицу.
На другой день было ясно к морозно, но потом настала оттепель, а там и весна пришла. Заблистало солнце, проглянула зелень, строили гнезда ласточки. Окна растворили, и дети опять могли сидеть в своем садике в водосточном желобе над всеми этажами.
Розы в то лето цвели пышно, как никогда. Дети пели, взявшись за руки, целовали розы и радовались солнцу. Ах, какое чудесное стояло лето, как хорошо было под розовыми кустами, которым, казалось, цвести и цвести вечно!
Как-то раз Кай и Герда сидели и рассматривали книжку с картинками - зверями и птицами. На больших башенных часах пробило пять.
- Ай! - вскрикнул вдруг Кай. - Меня кольнуло прямо в сердце, и что-то попало в глаз!
Девочка обвила ручонкой его шею, он часто-часто моргал, но в глазу как будто ничего не было.
- Должно быть, выскочило, - сказал он. Но это было не так. Это были как раз осколки того дьявольского зеркала, о котором мы говорили вначале.
Бедняжка Кай! Теперь его сердце должно было стать как кусок льда. Боль прошла, но осколки остались.
- О чем ты плачешь? - спросил он Герду. - Мне совсем не больно! Фу, какая ты некрасивая! - вдруг крикнул он. - Вон ту розу точит червь. А та совсем кривая. Какие гадкие розы! Не лучше ящиков, в которых торчат.
И он пнул ящик ногою и сорвал обе розы.
- Кай, что ты делаешь! - закричала Герда, а он, видя ее испуг, сорвал еще одну розу и убежал от милой маленькой Герды в свое окно.
Принесет ли теперь ему Герда книжку с картинками, он скажет, что эти картинки хороши только для грудных ребят: расскажет ли что-нибудь старая бабушка - придерется к ее словам. А то дойдет даже до того, что начнет передразнивать ее походку, надевать ее очки, говорить ее голосом. Выходило очень похоже, и люди смеялись. Скоро Кай научился передразнивать и всех соседей. Он отлично умел выставлять напоказ все их странности и недостатки, и люди говорили:
- Удивительно способный мальчуган! А причиной всему были осколки, что попали ему в глаз и в сердце. Потому-то он и передразнивал даже милую маленькую Герду, а ведь она любила его всем сердцем.
И забавы его стали теперь совсем иными, такими мудреными. Раз зимою, когда шел снег, он явился с большим увеличительным стеклом и подставил под снег полу своей синей куртки.
- Погляди в стекло, Герда, - сказал он. Каждая снежинка казалась под стеклом куда больше, чем была на самом деле, и походила на роскошный цветок или десятиугольную звезду. Это было так красиво!
- Видишь, как хитро сделано! - сказал Кай. - Гораздо интереснее настоящих цветов! И какая точность! Ни единой неправильной линии! Ах, если б только они не таяли!
Немного спустя Кай явился в больших рукавицах, с санками за спиною, крикнул Герде в самое ухо: “Мне позволили покататься на большой площади с другими мальчиками!” - и убежал.
На площади каталось множество детей. Кто посмелее, привязывал свои санки к крестьянским саням и катился далеко-далеко. Это было куда как занятно. В самый разгар веселья на площади появились большие сани, выкрашенные в белый цвет. В них сидел кто-то укутанный в белую меховую шубу и в такой же шапке. Сани объехали вокруг площади два раза. Кай живо привязал к ним свои санки и покатил. Большие сани понеслись быстрее, затем свернули с площади в переулок. Сидевший в них человек обернулся и приветливо кивнул Каю, точно знакомому. Кай несколько раз порывался отвязать свои санки, но человек в шубе все кивал ему, и он продолжал ехать за ним.
Вот они выбрались за городские ворота. Снег повалил вдруг хлопьями, и стало темно, хоть глаз выколи. Мальчик поспешно отпустил веревку, которою зацепился за большие сани, но санки его точно приросли к ним и продолжали нестись вихрем. Кай громко закричал - никто не услышал его. Снег валил, санки мчались, ныряя в сугробы, перескакивая через изгороди и канавы. Кай весь дрожал.
Снежные хлопья все росли и обратились под конец в больших белых кур. Вдруг они разлетелись в стороны, большие сани остановились, и сидевший в них человек встал. Это была высокая, стройная, ослепительно белая женщина - Снежная королева; и шуба и шапка на ней были из снега.
- Славно проехались! - сказала она. - Но ты совсем замерз - полезай ко мне в шубу!
Посадила она мальчика в сани, завернула в свою медвежью шубу. Кай словно в снежный сугроб опустился.
- Все еще мерзнешь? - спросила она и поцеловала его в лоб.
У! Поцелуй ее был холоднее льда, он пронизал его насквозь и дошел до самого сердца, а оно и без того уже было наполовину ледяным. Каю показалось, что еще немного - и он умрет... Но только на минуту, а потом, напротив, ему стало так хорошо, что он даже совсем перестал зябнуть.
- Мои санки! Не забудь мои санки! - спохватился он.
Санки привязали на спину одной из белых кур, и она полетела с ними за большими санями. Снежная королева поцеловала Кая еще раз, и он позабыл и Герду, и бабушку, и всех домашних.
- Больше не буду целовать тебя, - сказала она. - Не то зацелую до смерти.
Кай взглянул на нее. Как она была хороша! Лица умней и прелестней он не мог себе и представить. Теперь она не. казалась ему ледяною, как в тот раз, когда сидела за окном и кивала ему.
Он совсем не боялся ее и рассказал ей, что знает все четыре действия арифметики, да еще с дробями, знает, сколько в каждой стране квадратных миль и жителей, а она только улыбалась в ответ. И тогда ему показалось, что на самом-то деле он знает совсем мало.
В тот же миг Снежная королева взвилась с ним на черное облако. Буря выла и стонала, словно распевала старинные песни; они летели над лесами и озерами, над морями и сушей; студеные ветры дули под ними, выли волки, искрился снег, летали с криком черные вороны, а над ними сиял большой ясный месяц. На него смотрел Кай всю долгую-долгую зимнюю ночь, а днем заснул у ног Снежной королевы.