АРХИВ ПЕТЕРБУРГСКОЙ РУСИСТИКИ
От редакции: Мы, разумеется, публикуем здесь эти тексты не как научные рецензии, а как иллюстрацию ситуации, сложившейся в советской лингвистике 30-х годов, и как характерный образец «погромного» стиля, занявшего в это время ведущие позиции в научной периодике.
Рецензии 1931 года на книгу Е. Д. Поливанова «За марксистское языкознание»:
КУЛАЦКИЙ ВОЛК В ШКУРЕ
СОВЕТСКОГО ПРОФЕССОРА
О КНИЖКЕ Е. ПОЛИВАНОВА
"МАРКСИСТСКОЕ ЯЗЫКОЗНАНИЕ" //
Международный язык, 1931, №8–9. С.
357–358.
Предвзятость в отношении МЯ, в частности эсперанто, у большинства наших лингвистов настолько велика, принимает настолько анекдотический характер, что вероятно со временем, когда ВМЯ войдет во всеобщее употребление и станет вторым языком каждого ребенка, — это явление войдет в поговорку. Чтобы отметить архитупое, архикосное отношение ко всему новому, будут наверно говорить: «это для него второе эсперанто», или «противоэсперантская слепота», или что-нибудь в этом роде.
В настоящее время — надо сказать правду — уже довольно редки случаи обычной в дореволюционную эпоху полной атрофии зрения в отношении МЯ. Эпидемия идет понемногу на прекращение. Однако даже в самом оздоровлении взглядов на МЯ зачастую еще выпирают наружу следы вчерашней «атрофии языкового зрения».
Вот самый свежий пример.
В недавно вышедшей книге Е. Поливанов «За марксистское языкознание» («Федерация», 1931 г., стр. 182, ц. 2 р. 25 к.) автор, подчеркивая социальный момент в своем определении языка, говорит: «Система словесных знаков, выдуманная одним только индивидуумом и никем другим не употребляющаяся, не есть язык, хотя бы даже эта система и была гениальной выдумкой. Тут просто отсутствует социальный заказ. В эсперанто мы видим, конечно, уже другое: это, действительно, язык и здесь налицо все признаки вышеприведенного определения: эсперанто объединяет собой коллектив людей, связанных специфическими кооперативными потребностями общения во всем своем объеме. Этот коллектив не может обслуживаться никаким другим языком, кроме данного (противное означало бы ненадобность в эсперанто и в самой идее искусственного международного языка), а это и дает почву для социального существования данной системы в качестве языка».
В приведенной цитате, конечно, многое (но далеко не все ), правильно. Однако для нас, эсперантистов, более чем странно звучит глубокомысленное признание лингвиста, что эсперанто есть действительно язык в самом обычном смысле этого слова.
Впрочем не следует особенно утешаться этой «новой победой эсперанто». Определение автора настолько широко, что он тут же рядом признает такое же значение языка, как социального явления, и за выдуманным Д. Лондоном человеко-собачьим языком, на котором говорило между собою «общество», состоящее всего из двух особ: человека и собаки:
«В одном из романов Джека Лондона повествуется о человеко-собачьем языке, изобретенном слепым стариком меланезийцем: собака видела за своего слепого хозяина и "рассказывала" ему о виденном. Здесь мы имеем коллектив-минимум из двух лиц и их кооперативная связь, конечно, вполне специфическая... И, наконец, никаким другим языком... этот коллектив-минимум не может обслуживаться уже потому, что у собаки "рот не так устроен", чтобы суметь повторять звуки человеческого языка».
Так как нигде в своей книжке ниже автор не говорит более ничего ни об МЯ вообще, ни об эсперанто, то остается, к сожалению, неизвестным, делает ли автор из своего трезвого определения эсперанто, как действительно языка, какие-нибудь менее банальные выводы о будущем МЯ, или же он, действительно, признавая эсперанто, как и человеко-собачий язык Д. Лондона, за язык, вполне подходящий под его определение языка, считает и тот и другой просто наносными или патологическими явлениями многогранной языковой жизни человечества.
Для этого вопроса, да и вообще для вопроса о будущем всеобщем языке, у автора книги «О марксистском языкознании» не нашлось места. Зато целых две главы он посвятил «блатному» языку воров, хулиганскому языку дореволюционных гимназистов и прочим «мудростям», из которых Поливанов пробует делать «научные» выводы. Очевидно эта же специализация в блатном и хулиганском языке привела автора к тому, что он в своей полемике против яфетидологии не находит ничего лучшего, как характеризовать академика Марра такой грубо-клеветнической цитатой из одного из своих иностранных единомышленников-реакционеров:
«Весь марксизм к яфетидологии только скверно приклеен, и основан, вероятно, на том, что Марр, как это он высказал с глазу на глаз одному иностранному ученому, принужден "с волками жить, по-волчьи выть"». Чего же ожидать от этакого «ученого» лингвиста здравых мыслей о будущем всеобщем языке, если он сам настолько зарос контрреволюционной коростой и так глубоко погряз в «хулиганском языке» прошлого, что не в состоянии понять, кого именно его слова бьют.
Е. С-ч.
|
|