- Через полчаса я уеду, - сказал он Ольге. - Жаль, что так и не пришлось мне повидать Женьку. Оля, ты плачешь?

- Я не знаю, почему она не приехала. Мне ее так жалко, она тебя так ждала. Теперь она совсем сойдет с ума. А она и так сумасшедшая.

- Оля, - вставая, сказал отец, - я не знаю, я не верю, чтобы Женька могла попасть в плохую компанию, чтобы ее испортили, чтобы ею командовали. Нет! Не такой у нее характер.

- Ну вот! - огорчилась Ольга. - Ты ей только об этом скажи. Она и так заладила, что характер у нее такой же, как у тебя. А чего там такой! Она залезла на крышу, спустила через трубу веревку. Я хочу взять утюг, а он прыгает кверху. Папа, когда ты уезжал, у нее было четыре платья. Два - уже тряпки. Из третьего она выросла, одно я ей носить пока не даю. А три новых я ей сама сшила. Но все на ней так и горит. Вечно она в синяках, в царапинах. А она, конечно, подойдет, губы бантиком сложит, глаза голубые вытаращит. Ну конечно, все думают - цветок, а не девочка. А пойди-ка. Ого! Цветок! Тронешь и обожжешься. Папа, ты не выдумывай, что у нее такой же, как у тебя, характер. Ей только об этом сказки! Она три дня на трубе плясать будет.

- Ладно, - обнимая Ольгу, согласился отец. - Я ей скажу. Я ей напишу. Ну и ты, Оля, не жми на нее очень. Ты скажи ей, что я ее люблю и помню, что мы вернемся скоро и что ей обо мне нельзя плакать, потому что она дочь командира.

- Все равно будет, - прижимаясь к отцу, сказала Ольга. - И я дочь командира. И я буду тоже.

Отец посмотрел на часы, подошел к зеркалу, надел ремень и стал одергивать гимнастерку. Вдруг наружная дверь хлопнула. Раздвинулась портьера. И, как-то угловато сдвинув плечи, точно приготовившись к прыжку, появилась Женя.

Но, вместо того чтобы вскрикнуть, подбежать, прыгнуть, она бесшумно, быстро подошла и молча спрятала лицо на груди отца. Лоб ее был забрызган грязью, помятое платье в пятнах. И Ольга в страхе спросила:

- Женя, ты откуда? Как ты сюда попала?

Не поворачивая головы, Женя отмахнулась кистью руки, и это означало: "Погоди!.. Отстань!.. Не спрашивай!.."

Отец взял Женю на руки, сел на диван, посадил ее к себе на колени. Он заглянул ей в лицо и вытер ладонью ее запачканный лоб.

- Да, хорошо! Ты молодец человек, Женя!

- Но ты вся в грязи, лицо черное! Как ты сюда попала? - опять спросила Ольга.

Женя показала ей на портьеру, и Ольга увидела Тимура.

Он снимал кожаные автомобильные краги. Висок его был измазан желтым маслом. У него было влажное, усталое лицо честно выполнившего свое дело рабочего человека. Здороваясь со всеми, он наклонил голову.

- Папа! - вскакивая с колен отца и подбегая к Тимуру, сказала Женя. - Ты никому не верь! Они ничего не знают. Это Тимур - мой очень хороший товарищ.

Отец встал и, не раздумывая, пожал Тимуру руку. Быстрая и торжествующая улыбка скользнула по лицу Жени - одно мгновение испытующе глядела она на Ольгу. И та, растерявшаяся, все еще недоумевающая, подошла к Тимуру:

- Ну... тогда здравствуй...

Вскоре часы пробили три.

- Папа, - испугалась Женя, - ты уже встаешь? Наши часы спешат.

- Нет, Женя, это точно.

- Папа, и твои часы спешат тоже. - Она подбежала к телефону, набрала "время", и из трубки донесся ровный металлический голос:

- Три часа четыре минуты!

Женя взглянула на стену и со вздохом сказала:

- Наши спешат, но только на одну минуту. Папа, возьми нас с собой на вокзал, мы тебя проводим до поезда!

- Нет, Женя, нельзя. Мне там будет некогда.

- Почему? Папа, ведь у тебя билет уже есть?

- Есть.

- В мягком?

- В мягком.

- Ох, как и я хотела бы с тобой поехать далеко-далеко в мягком!..

- Post duonhoro mi forveturos — li diris al Olga. — Domaghe estas, ke mi ne havis eblecon vidi Jhenjan. Olja, chu vi ploras?

- Mi ne scias, kial shi ne venis. Mi tiel kompatas shin, shi tiel vin atendis! Nun shi frenezighos! Shi ja estas sen tio iom freneza.

- Olja — ekstarinte diris la patro - mi ne scias, mi ne kredas, ke Jhenja trafis fikompanion, ke oni shin difektis, ke oni komandu shin! Ne! Ne estas tia shia karaktero.

- Nu, jen! — chagrenighis Olga. — Vi nur diru al shi pri tio. Shi konstante ripetadas, ke shia karaktero estas la sama, kiel la via. Sed chu vere la sama? Shi grimpis la tegmenton, tralasis tra tubo shnuron. Mi volis preni la gladilon, sed ghi eksaltis. Pachjo, kiam vi forveturis, shi havis kvar robojn. Du jam estas chifonighintaj. El la tria shi jam elkreskis, unu mi ne permesas al shi surmeti. Tri novajn robojn mi al shi kudris. Sed chio sur shi kvazau forbrulas. Konstante shi ie kaptas bluajhojn, gratajhojn. Kaj shi alvenadas certe kun korforme faritaj lipetoj, malfermante shiajn bluajn okuletojn. Nu, certe chiuj opinias, shi estas vera floreto, ne knabino. Tamen proksimighu! Aha! La floro! Tushu shin kaj tuj vi brulumos vin. Pachjo, ne elpensu, ke shi havas vian karakteron. Se oni diros tion al shi, shi saltos tri tagojn sur la kamentubo.

- Bone — brakumante Olgan, konsentis la patro. — Mi al shi diros, mi al shi skribos. Viaflanke, Olga, ne premu shin tro. Diru al shi, ke mi amas shin kaj memoras. Mi baldau revenos kaj shi ne ploru pro mi, char shi estas filino de komandanto.

- Tamen shi ploros — alpremighante al la patro, diris Olga. - Mi ankau estas filino de komandanto. Kaj ankau mi ploros.

La patro rigardis la horloghon, alproksimighis al la spegulo, surmetis la rimenon, kaj ordigis la uniforman chemizon. Subite che la ekstera pordo oni frapis. Disighis la kurteno. Kaj iel angule forminte la shultrojn, kvazau preparinte sin al salto, aperis Jhenja.

Sed anstatau ekkrii, alkuri kaj alsalti shi senbrue rapide alvenis kaj kashis sian vizaghon sur la brusto de la patro. shia frunto estis shprucita per koto, la chifita robo estis makulita. Olga time demandis:

— Jhenja, vi de kie aperis? Kiel vi venis tien chi?

Ne turnante la kapon, Jhenja svingis per la mano, kaj tio signifis: " Atendu! Lasu min! Ne demandu!"

La patro levis Jhenjan sur la brakojn, sidighis sur la kanapon, sidigis shin sur siajn genuojn. Li rigardis al shia vizagho kaj vishis shian malpurigitan frunton.

— Jes, bone! Vi estas brava homo, Jhenja!

— Sed vi estas tute kovrita, la vizagho estas nigra! Kiel vi trafis tien chi? - redemandis Olga.

Jhenja montris la pordokurtenon, kaj Olga ekvidis Timuron.

Li estis demetanta la ledajn shoforajn gantojn. Lia tempio estis shmirita per flava oleo. Li havis malsekan, lacan vizaghon de laborinta homo, honeste plenuminta sian devon. Salutinte chiujn, li klinis д a kapon.

- Pachjo! — desaltante de la patraj genuoj, kaj alkurante al Timur, diris Jhenja. — Al neniu kredu! Oni nenion scias. Tiu Timur estas mia tre bona kamarado.

La patro ekstaris kaj senhezite premis al Timur la manon. Rapida kaj triumfa rideto glitis tra la vizagho de Jhenja — unu momenton ekzamene shi rigardis al Olga. Tiu konfuzighinte, ankorau ne komprenante venis al Timur.

— Nu ... tiuokaze saluton ...

B a l dau la horlogho batis la trian horon.

- Pachjo — ektimis Jhenja — chu vi jam starjghas? Nia horlogho rapidas.

- Ne, Jhenja, ghi estas preciza.

- Pachjo, ankau via horlogho rapidas. — Shi alkuris al la telefono, diskumis la " precizan tempon" kaj el la parolilo sonis senemocia metala vocho:

- La tria kaj kvar minutoj.

Jhenja rigardis la muron kaj kun ghemspiro diris:

- La nia rapidas, sed nur je unu minuto. Pachjo, prenu nin al la stacidomo, ni akompanos vin ghis la trajno.

- Ne, Jhenja, estas malpermesite. Mi ne havos tie tempon.

- Kial? Chu vi havas jam bileton?

- Jes.

- Chu en litvagono?

- En litvagono.

- Ho, kiel ankau mi volus kun vi veturi foren-foren, en litvagono!

- Товарищ командир, разрешите отправляться?

- Да! - Полковник смотрит на часы: три часа пятьдесят три минуты. - Приказано отправляться в три часа пятьдесят три минуты.

Полковник Александров подходит к вагону и смотрит. Светает, но в тучах небо. Он берется за влажные поручни. Перед ним открывается тяжелая дверь. И, поставив ногу на ступеньку, улыбнувшись, он сам себя спрашивает:

- В мягком?

- Да! В мягком...

Тяжелая стальная дверь с грохотом захлопывается за ним. Ровно, без толчков, без лязга вся эта броневая громада трогается и плавно набирает скорость. Проходит паровоз. Плывут орудийные башни. Москва остается позади. Туман. Звезды гаснут. Светает.

- Kamarado kolonelo, chu vi permesas ekveturi?

- Jes! — la kolonelo rigardas horloghon: la tria kaj kvindek minutoj. — Estas ordonite ekveturi je kvindek post la tria.

Kolonelo Aleksandrov proksimighas al vagono kaj rigardas. Matenighas, sed la chielo estas nube kovrita. Li prenis la malsekajn tenilojn. Antau li malfermighas la peza pordo. Metinte la piedon sur la shtupon, ridetante li demandas sin mem:

- Chu en litvagono?

- Jes, en litvagono ...

La peza shtala pordo kun bruego fermighas post li. Regule, sen pushoj, sen klakoj la tuta kirasita amasego ekmovas sin, glate altigante rapidecon. Preterpasas la lokomotivo. Fluas la kanon-turetoj. Moskvo malaperas. Nebulo. La steloj estinglghas. Matenighas.

Красноармеец вынул пакет и спросил:

- Товарищ Гараев?

- Да.

- Георгий Алексеевич?

- Да.

- Примите пакет и распишитесь.

Красноармеец ушел. Георгий посмотрел на пакет и понимающе свистнул. Да! Вот и оно, то самое, чего он уже давно ждал. Он вскрыл пакет, прочел и скомкал начатое письмо. Теперь надо было не отсылать Тимура, а вызывать его мать телеграммой сюда, на дачу.

В комнату вошел Тимур - и разгневанный Георгий стукнул кулаком по столу. Но следом за Тимуром вошли Ольга и Женя.

- Тише! - сказала Ольга. - Ни кричать, ни стучать не надо. Тимур не виноват. Виноваты вы, да и я тоже.

- Да, - подхватила Женя, - вы на него не кричите. Оля, ты до стола не дотрагивайся. Вон этот револьвер у них очень громко стреляет.

Георгий посмотрел на Женю, потом на револьвер, на отбитую ручку глиняной пепельницы. Он что-то начинает понимать, он догадывается, и он спрашивает:

- Так это тогда ночью здесь была ты, Женя?

- Да, это была я. Оля, расскажи человеку все толком, а мы возьмем керосин, тряпку и пойдем чистить машину.

La rugharmeano elprenis koverton kaj demandis:

- Chu vi estas kamarado Garajev?

- Jes.

- Chu Georgij Aleksandrovich?

- Jes.

- Bonvolu ricevi la koverton kaj kvitanci.

La rugharmeano foriris. Georgij rigardis la kowrton kaj fajfis kompreneme. Jes! Jen ghi estas ghuste tio, kion li atendis jam delonge. Li malfermis la koverton, tralegis kaj chifis bule la komencitan leteron. Nun necesas ne forsendi Timuron, sed voki la patrinon chi tien, en la somerdomon.

En la chambron eniris Timur, kaj kolerighlnte Geo r gij frapis la tablon per la pugno. Sed tuj post Timur eniris Olga kaj Jhenja.

- Pli mallaute! — diris Olga. — Nek krii, nek pugnofrapi necesas. Timur ne kulpas. Kulpas vi kaj mi ankau.

- Jes — subtenis shin Jhenja — ne kriu al li. Olja, vi ne tushi la tablon. Jen tiu chi ilia revolvero laute pafas.

Georgij rigardas al Jhenja, poste la revolveron, la derompitan tenilon de la cindrujo. Li komencas ion kompreni, li divenas kaj demandas:

- Tio signifas, tiam nokte chi tie estis vi, Jhenja?

- Jes, tio estis mi. Olja, rakontu al li chion klarige, kaj ni prenos kerosenon, chifonon kaj iros por purigi la motociklon.

- Это что же? - тихо спросила Ольга. - Это опять... новая роль оперы?

- Нет, - отвечал Георгий. - Я на минуту зашел проститься. Это не новая роль, а просто новая форма.

- Это, - показывая на петлицы и чуть покраснев, спросила Ольга, - то самое?.. "Мы бьем через железо и бетон прямо в сердце"?

- Да, то самое. Спойте мне и сыграйте, Оля, что-нибудь на дальнюю путь-дорогу.

Он сел. Ольга взяла аккордеон:

...Летчики-пилоты! Бомбы-пулеметы!
Вот и улетели в дальний путь.
Вы когда вернетесь?
Я не знаю, скоро ли,
Только возвращайтесь. . хоть когда-нибудь.
Гей! Да где б вы ни были,
На земле, на небе ли,
Над чужими ль странами -
Два крыла,
Крылья краснозвездные,
Милые и грозные,
Жду я вас по-прежнему,
Как ждала.

- Вот, - сказала она. - Но это все про летчиков, а о танкистах я такой хорошей песни не знаю.

- Ничего, - попросил Георгий. - А вы найдите мне и без песни хорошее слово.

Ольга задумалась, и, отыскивая нужное хорошее слово, она притихла, внимательно поглядывая на его серые и уже не смеющиеся глаза.

- Kio ghi estas? — mallaute demandis Olga. — Chu tio estas denove ... nova rolo en opero?

- Ne — respondis Georgij. — Mi por minuto venis por adiaui. Tio ne estas nova rolo, sed simple nova uniformo.

- Chu tio chi — montrante la kolumninsignojn, kaj iom rughighante, demandis Olga — estas ghuste tio? Chu " ni batas tra la fero kaj betono ghuste en la koron"?

- Jes, estas ghuste tio. Kantu al mi kaj muziku, Olja, ion por longa vojo mia.

Li sidighis. Olga prenis la akordionon:

Hej, aviadistoj, bomboj kaj mitraloj!
Jen vi jam forflugis al la malproksim'.
K i am vi revenos?
Chu en temp' baldaua?
Iam ajn reflugu por revidi nin!
Hej, kie ajn vi restados,
C hu sur ter' au en chiel',
Super fremdaj maroj, landoj -
Aloj du kun rugha stel',
Hej terura kaj plej kara,
Plej amata ala paro,
Mi atendis, mi atendas
Vin sen ches'
Kaj sen forges'.

— Jen — diris shi. — Sed chio chi estas pri aviadistoj, pri tankistoj mi tiel bonan kanton ne scias.

— Ne gravas — diris Georgij. - Vi trovu por mi sen kanto bonan vorton.

Olga enpensighis kaj, serchante bonan vorton, eksilentis, atente rigardante liajn kaj jam ne ridantajn okulojn.

- Слушайте, - предложила Женя. - Георгий сейчас уезжает. Давайте соберем ему на проводы всю команду. Давайте грохнем по форме номер один позывной сигнал общий. То-то будет переполоху!

- Не надо, - отказался Тимур.

- Почему?

- Не надо! Мы других так никого не провожали.

- Ну, не надо так не надо, - согласилась Женя. - Вы тут посидите, я пойду воды напиться.

Она ушла, а Таня рассмеялась.

- Ты чего? - не понял Тимур. Таня рассмеялась еще громче.

- Ну и молодец, ну и хитра у нас Женька! "Я пойду воды напиться"!

- Внимание! - раздался с чердака звонкий, торжествующий голос Жени. - Подаю по форме номер один позывной сигнал общий.

- Сумасшедшая! - подскочил Тимур. - Да сейчас сюда примчится сто человек! Что ты делаешь?

Но уже закрутилось, заскрипело тяжелое колесо, вздрогнули, задергались провода: "Три - стоп", "три - стоп", остановка! И загремели под крышами сараев, в чуланах, в курятниках сигнальные звонки, трещотки, бутылки, жестянки. Сто не сто, а не меньше пятидесяти ребят быстро мчались на зов знакомого сигнала.

- Оля, - ворвалась Женя на террасу, - мы пойдем провожать тоже! Нас много. Выгляни в окошко.

- Эге, - отдергивая занавеску, удивился Георгий. - Да у вас команда большая. Ее можно погрузить в эшелон и отправить на фронт.

- Нельзя! - вздохнула, повторяя слова Тимура, Женя. -
Крепко-накрепко всем начальникам и командирам приказано гнать оттуда нашего брата по шее. А жаль! Я бы и то куда-нибудь там... в бой, в атаку. Пулеметы на линию огня!.. Пер-р-вая!

- Пер-р-вая... ты на свете хвастунишка и атаман! - передразнила ее Ольга, и, перекидывая через плечо ремень аккордеона, она сказала. - Ну что ж, если провожать, так провожать с музыкой.

Они вышли на улицу. Ольга играла на аккордеоне. Потом ударили склянки, жестянки, бутылки, палки - это вырвался вперед самодельный оркестр, и грянула песня.

Они шли по зеленым улицам, обрастая все новыми и новыми провожающими.

Сначала посторонние люди не понимали: почему шум, гром, визг? О чем и к чему песня? Но, разобравшись, они улыбались и кто про себя, а кто и вслух желали Георгию счастливого пути.

Когда они подходили к платформе, мимо станции, не останавливаясь, проходил военный эшелон.

В первых вагонах были красноармейцы. Им замахали руками, закричали.

Потом пошли открытые платформ с повозками, над которыми торчал целый лес зеленых оглобель. Потом - вагоны с конями. Кони мотали мордами, жевали сено. И им тоже закричали "ура". Наконец промелькнула платформа, на которой лежало что-то большое, угловатое, тщательно укутанное серым брезентом. Тут же, покачиваясь на ходу поезда, стоял часовой.

Эшелон исчез, подошел поезд. И Тимур попрощался с дядей.

К Георгию подошла Ольга.

- Ну, до свиданья! - сказала она. - И, может быть, надолго?

Он покачал головой и пожал ей руку:

- Не знаю... Как судьба!

Гудок, шум, гром оглушительного оркестра. Поезд ушел.

Ольга была задумчива. В глазах у Жени большое и ей самой непонятное счастье.

Тимур взволнован, но он крепится.

- Ну вот, - чуть изменившимся голосом сказал он, - теперь я и сам остался один. - И, тотчас же выпрямившись, он добавил: - Впрочем, завтра ко мне приедет мама.

- А я? - закричала Женя. - А они? - Она показала на товарищей. - А это? - И она ткнула пальцем на красную звезду.

- Будь спокоен! - отряхиваясь от раздумья, сказала Тимуру Ольга. - Ты о людях всегда думал, и они тебе отплатят тем же.

Тимур поднял голову. Ах, и тут, и тут не мог он ответить иначе, этот простой и милый мальчишка!

Он окинул взглядом товарищей, улыбнулся и сказал:

- Я стою... я смотрю. Всем хорошо! Все спокойны, Значит, и я спокоен тоже!

- Auskultu - proponis Jhenja. - Georgij nun forveturas. Ni kolektu por adiauo la tutan tachmenton. Ni donu la gheneralan voksignalon numero unu. Jen estos tumulto!

- Ne necesas — rifuzis Timur.

- Kial?

- Ne necesas! Ni la aliajn ne tiel.adiauis.

- Nu, se ne necesas, do ne necesas — konsentis Jhenja. — Vi chi tie sidu kaj mi iras por trinki akvon.

Shi foriris kaj Tanja ekridis.

— Pro kio vi? — ne komprenis Timur.

Tanja ekridis plu laute.

- Ho, laudinda, ho, ruza estas nia Jhenja. " Mi iras por trinki"!

- Atenton! — eksonis de la subtegmento sonora, triumfa vocho de Jhenja. - Mi donas la gheneralan signalon numero unu!

- Freneza! - eksaltis Timur. — Ja tuj chi tien alkuros cent homoj! Kion vi faras?

Sed jam ekrotaciis, ekknaris la peza rado, ektremis, ektirighis la shnuroj: Tri-stop, tri-stop, halto! Kaj ektintis sub la teg-mentoj, en kameroj, en kokejoj signalaj sonoriloj, krakiloj, boteloj, ladskatoloj. Ne cent, sed tamen ne malpli ol kvindek geknaboj rapide kuris je la voko de la konata signalo.

— Olja — pafis sin Jhenja en la terason — ni iros por adiaui ankau! Ni estas multaj. Rigardu tra la fenestro!

- Aha — fortirante la kurtenon, miris Georgij. — Ja via tachmento estas granda. Vin eblas envagonigi kaj sendi ai la militfronto.

- Estis malpermesite! — suspiris, ripetante la vortojn de Timur, Jhenja. — Al chiuj chefoj kaj komandantoj estas rigore ordonite nin vangofrapi kaj resendi. Sed estas domaghe. Mi ien irus al la batalo, atake. Automatpafiloj preparighu! La unua!

- La unua en la mondo vi estas fanfaronulino kaj bandestrino! — mokete imitis shin Olga kaj metinte la rimenon de la akordiono trans la shultron, shi diris: - Nu, kion fari, se adiaui, ni adiauu kun muziko.

Ili eliris sur la straton. Olga ludis akordionon. Poste ektintis sonoriloj, ladskatoloj, boteloj, bastonoj, antaue iris la orkestro kaj eksonis kanto.

Ili iris tra la verdaj stratoj, plimultighis adiauantoj.

Komence flankaj homoj ne estis komprenantaj: kial oni bruas, tondras, krias? Pri kio kaj pro kio estas la kanto? Sed, kompreninte, ili ridetis kaj pense au voche deziris al Georgij felichan vojon.

Kiam ili estis alvenantaj al la kajo, preter la stacio, ne haltante, estis pasanta militista vagonaro.

En la unuaj vagonoj estis rugharmeanoj. Al ili chiuj mansvingis, kriadis.

Poste preteriris sentegmentaj vagonoj kun charoj, sup e r kiuj staris arbaro el verdaj timonoj. Poste estis vagonoj kun chevaloj. La chevaloj svingis per la muzeloj, machis fojnon. Al ili chiuj ankau kriis huraon. Fine preterkuris vagono, sur kiu staris io granda, angula, bone kovrita per griza krudtolo. Tie staris gardanta soldato.

Alvenis la trajno de Georgij. Timur adiauis la onklon.

Olga pashis al Georgij.

- Nu, ghis revido! — shi diris. — Kaj eble por longa tempo .

Li balancis la kapon kaj prenis shian manon:

- Mi ne scias ... Kiel volas la sorto!

Signalo, bruo, tondro de la surdiga orkestro. La trajno forveturis.

Olga enpensighis. En la okuloj de Jhenja estis granda felicho, kiun ech shi ne plene komprenis.

Timur estis emociita, sed li regis sin.

- Do, jen - per iom sanghighinta vocho li diris - nun ankau mi restis sola. — Sed tuj rektighinte li plusis: — Tamen morgau al mi venos la panjo.

- Sed mi! — ekkriis Jhenja. — Sed ili! — shi montris la kamaradojn. — Sed tio chi! — kaj shi fingromontris la rughan stelon.

- Estu trankvila! — forigante la mediton, diris Oiga ai Timur. — Vi pri homoj chiam zorgis kaj ili al vi repagos same.

Timur levis la kapon.

- Ho, kaj chi tie li ne povis respondi alie, tiu simpla kaj aminda knabo!

Li levis la rigardon al la kamaradoj, ekridetis kaj diris:

- Mi staras ... mi rigardas. Al chiuj estas bone! Chiuj estas trankvilaj. Tio signifas, ke mi ankau estas trankvila!