 |
Mihhail
Bulgakov
Fatalaj
ovoj
Novelo
tradukis
Ludmila Novikova
Presita en: Almanako
"Impeto'89"
Eldonejo "Progreso",
Moskvo, 1990
|
Chapitro
I
Curriciuum vitae de
Profesoro Persikov
La 16-an de aprilo 1928,
vespere, Persikov, profesoro pri zoologio de la
4-a Shtata Universitato kaj direktoro de Moskva
Zoologia Instituto eniris sian kabineton,
situantan en Zoologia Instituto en la
Hercen-strato. La profesoro lumigis la supran
duondiafanan globon kaj chirkaurigardis.
Necesas konsideri ghuste tiun
malfavoran vesperon kiel komencon de la teruriga
katastrofo, samkiel ghuste la profesoron Vladimir
Ipatjevich Persikov ni konsideru kiel la unuan
kauzon de tiu katastrofo.
Li havis plenajn 58 jarojn. Lia
kapo estis rimarkinda, pistilforma, kalva, kun
tufoj da flavetaj haroj, hirtighantaj sur la
flankoj. La vizagho estis glate razita, la
malsupra lipo elstaris antauen. Pro tio la
vizagho de Persikov eterne surportis iom kaprican
nuancon. Sur la rugha nazo estis eksmodaj
malgrandaj okulvitroj en arghentaj kadroj, la
okuloj estis brilaj, etaj, la staturo alta,
kurbeta. Li parolis per strida, alta, kvakanta
vocho kaj inter aliaj strangajhoj havis jenan:
kiam li diris ion solide kaj certece, li faris la
montran fingron de la dekstra mano hokforma kaj
duonfermis la okuletojn. Do, char li parolis
chiam certece pro tio, ke li havis absolute
fenomenan erudicion en sia sfero, la fingrohoko
tre ofte aperis antau okuloj de kunparolantoj de
Profesoro Persikov. Sed ekster sia sfero, tio
estas zoologio, embriologio, anatomio, botaniko
kaj geografio, Profesoro Persikov preskau nenion
diris.
Profesoro Persikov ne legis
jhurnalojn, nek vizitadis teatrojn, kaj la edzino
de la profesoro fughis for de li kun tenorulo de
la operteatro de Zimin en la jaro 1913, lasinte
por li skribajon de jena enhavo:
"Viaj ranoj kauzas en mi
neelteneblan tremon de abomeno. Mi la tutan vivon
malfelichos pro ili".
La profesoro ne plu edzighis
kaj ne havis infanojn. Li estis tre eferveska,
sed retrankvilighema, shatis teon kun moroshko*,
loghis en la Prechistenka-strato, en apartamento
el 5 chambroj, unu el kiuj estis okupata de magra
oldulineto, mastrumantino Maria Stepanovna, kiu
flegis la profesoron, kiel vartistino.
En la jaro 1919 oni forprenis 3
el la 5 chambroj de la profesoro. Tiam li diris
al Maria Stepanovna:
- Se oni ne chesigos tiujn
fiagojn, Maria Stepanovna, mi forveturos
eksterlanden.
Sendube, se la profesoro
efektivigus tiun planon, li tre facile sukcesus
ricevi laboron en katedro de zoologio en ajna
universitato de la rnondo, char li estis ege
eminenta sciencisto, kaj en tiu sfero, kiu tiel
au alie rilatas al amfibioj, au nudhautuloj, ne
havis samgradulojn, ekskluzive Profesoron William
Wekkl en Kembrigho kaj Profesoron Ghiakomo
Bartolomeo Bekkari en Romo. La profesoro legis en
4 lingvoj, krom la rusa, france kaj germane
parolis samkiel ruse. Persikov ne plenumis sian
intencon koncerne la eksterlandon, kaj la jaro
20-a rezultis ankorau pli malbona ol la 19-a.
Okazis eventoj, unu tuje post la alia. Oni
renomis la straton "Bolshaja
Nikitskaja" je Hercen-strato. Poste la
horlogho, muntita en doma muro sur la angulo de
la Hercen-strato kaj la Mohovaja-strato, haltis
je 11.15 kaj, fine, en terarioj de la Zoologia
Instituto, ne elteninte chiujn perturbojn de la
fama jaro, mortis komence 8 superbaj ekzempleroj
de hiloj, poste 15 vulgaraj bufoj kaj, fine, la
unikega ekzemplero de Bufo Surinama.
Tuje post la bufoj, likvidintaj
tiun unuan ordon de nud-hautuloj, kiu juste estis
nomita ordo de amfibioj senvostaj, translokighis
en la plibonan mondon la senshangha pedelo de la
instituto maljunulo Vlas, ne apartenanta al la
klaso de nudhautuloj. La kauzo de lia morto estis
tamen la sama, kiel tiu de la kompatindaj
amfibioj, kaj Persikov tuje klarigis ghin:
- Sennutreco!
La sciencisto estis absolute
prava: Vlason necesis nutri per faruno kaj la
bufojn per farunaj vermoj, sed pro malapero de la
unua pereis ankau la duaj. Persikov provis
reorientigi la restintajn 20 ekzemplerojn de
hiloj al nutrado per blatoj, sed ankau la blatoj
trafalis ien, montrinte sian sabotan rilaton al
la milita periodo de komunismo. Do, ankau la
lastajn ekzemplerojn oni estis devigitaj forjeti
en rubujon sur la instituta korto.
Efikon de la mortoj al
Persikov, kaj precipe tiu de Bufo Surinama, ne
eblas priskribi. Li ial plene kulpigis pri la
mortoj la tiaman popolkomisaron pri klerigo.
Starante en felchapo kaj
galoshoj en koridoro de la malvarmighanta
instituto, Persikov diris al sia asistanto
Ivanov, rafineca ghentlemano kun akrapinta blonda
barbeto:
- Ja pro tio, Pjotr
Stepanovich, ne sufichas mortigi lin! Kion do oni
faras? Ja oni pereigos la instituton! Chu ne? La
senkompara virbesto, la eksterordinara ekzemplero
de Pipa americana, 13 centimetrojn longa...
Plue malplibonighis. Post morto
de Vlas fenestroj en la instituto trafrostis
tiel, ke buntkolora glacio algluighis al la
interna suprajho de la vitroj. Mortis kunikloj,
vulpoj, lupoj, fishoj kaj chiuj kolubroj ghis la
lasta. Persikov ighis silenta dum tutaj tagoj,
poste ekmalsanis je pneumonio, sed ne mortis.
Kiam li resanighis, li frekventis 2-foje en
semajno la instituton kaj en la rondforma halo,
kie chiam estis, ial senshanghe 5 gradoj sub nulo
sendepende de la strata temperaturo, prelegis en
galoshoj, en felchapo kun orelshirmiloj kaj en
kolshaleto, elspirante blankan vaporon, al 8
auskultantoj ciklon de lekcioj pri la temo:
"Reptilioj de la varma zono". La tutan
alian tempon Persikov kushis sur divano hejme en
la Prechistenka-strato en la chambro, plenigita
per libroj ghis la plafono, sub plejdo, tusis kaj
rigardis en bushegon de la fajra forneto, kiun
hejtis Maria Stepanovna per orumitaj seghoj, kaj
rememoradis pri Bufo Surinama.
Sed chio finighas en la mondo.
Finighis la jaroj 20-a kaj 21-a, kaj en la 22-a
komencighis iu retromovigho. Unue, anstatau la
mortinta Vlas aperis Pankrat, ankorau juna, sed
tre esperiga zoologia pedelo, oni komencis poiome
hejti la instituton. Kaj somere Persikov kun
helpo de Pankrat, kaptis en Klazjma 14
ekzemplerojn de vulgaraj bufoj. En la terarioj
denove ekbolis la vivo. En la jaro 23-a Persikov
jam prelegis 8-foje en semajno - 3 en la
instituto kaj 5 en la universitato, en la jaro
24-a 13-foje en semajno kaj krome en la
laboristaj fakultatoj, kaj en la 25-a, printempe,
famighis pro tio, ke dum ekzamenoj fiaskigis 76
studentojn kaj chiujn el ili pro la nudhautuloj.
- Chu, vi ne scias, per kio
diferencas la nudhautuloj disde la rampuloj? -
demandadis Persikov. - Tio estas simple ridinde,
junsinjoro. Pelvajn renojn ne havas la
nud-hautuloj. Ili malestas. Jen. Hontu. Chu vi,
vershajne, estas marksisto?
- Marksisto, - malesperighante,
respondis fiaskigato.
- Do, bonvolu autune, -
ghentile diris Persikov kaj vigle kriis al
Pankrat: - Bonvolu la sekvan!
Simile al tio, kiel la amfibioj
revivighas post longa senakveco sub unua abunda
pluvo, Profesoro Persikov revivighis en la jaro
1926, kiam la unuigita usona-rusia kompanio
konstruis, komencinte de la angulo de la
Gazetnij-strato kaj la Tverskaja-strato, en
centro de Moskvo, 15 dek-kvinetaghajn domojn kaj
en la urboperiferioj 300 laboristajn vilaojn,
chiu el 8 apartamentoj, por chiam chesiginte tiun
teruran kaj ridindan loghejan krizon, kiu tiel
turmentis la moskvanojn en la jaroj 1919-1925.
Ghenerale tiu somero estis
rimarkinda en la vivo de Persikov, kaj foje li
kun mallauta kaj kontenta rideto frotis la
manojn, rememorante, kiel li malvastumis kun
Maria Stepanovna en 2 chambroj. Nun la profesoro
rericevis chiujn 5 chambrojn, plivastumis,
lokigis 2,5 milojn da libroj, remburitajn
bestofigurojn, diagramojn, preparajojn, lumigis
verdan lampon sur la tablo en la kabineto.
Ankau la instituton ne eblis
rekoni: oni kovris ghin per kremkolora farbo,
alkondukis per speciala akvotubaro akvon en la
chambron de amfibioj kaj reptilioj, shanghis
chiujn vitrojn je glacoj, alsendis 5 novajn
mikroskopojn, vitrajn sekcajn tablojn, globojn
kun 2000 lampoj kun reflektata lumo,
reflektilojn, shrankojn por la muzeo.
Persikov revivighis, kaj la
tuta mondo subite eksciis pri tio post kiam en
decembro 1926 estis publikigita la broshuro:
"Ankorau suplemente al la demando pri
reproduktigho de amfineuroj, au hhitonoj'. 126
paghoj. "Informoj de la 4-a
Universitato".
Kaj en 1927, autune, la
fundamenta verko kun 350 paghoj, tradukita al 6
lingvoj, inkluzive la japanan: "Embriologio
de pipaoj, pelobatedoj kaj ranoj". Prezo 3
rubloj. Shtateldonejo.
Kaj somere de 1928 okazis tio
nekredebla, terura...
* Moroshko - specio de rubuso
kun flavrughaj beroj (Rubus chamaemorus) (Trad.).
 |
Михаил
Булгаков
Роковые
яйца
Повесть
|
Глава 1.
Куррикулюм витэ
профессора Персикова
16 апреля 1928 года,
вечером, профессор
зоологии IV
государственного
университета и директор
зооинститута в Москве
Персиков вошел в свой
кабинет, помещающийся в
зооинституте, что на
улице Герцена. Профессор
зажег верхний матовый шар
и огляделся.
Начало ужасающей
катастрофы нужно
считать заложенным
именно в этот
злосчастный вечер, равно
как первопричиною этой
катастрофы следует
считать именно профессора
Владимира Ипатьевича
Персикова.
Ему было ровно 58 лет.
Голова замечательная,
толкачом, лысая, с пучками
желтоватых волос,
торчащими по бокам.
Лицо гладко выбритое,
нижняя губа выпячена
вперед. От этого
персиковское лицо вечно
носило на себе несколько
капризный отпечаток. На
красном носу старомодные
маленькие очки в
серебряной оправе,
глазки блестящие,
небольшие, росту
высокого, сутуловат.
Говорил скрипучим, тонким,
квакающим голосом и среди
других странностей имел
такую: когда говорил
что-либо веско и
уверенно, указательный
палец правой руки
превращал в крючок и щурил
глазки. А так как он
говорил всегда уверенно,
ибо эрудиция в его области
у него была совершенно
феноменальная, то крючок
очень часто появлялся
перед глазами
собеседников профессора
Персикова. А вне своей
области, т.е. зоологии,
эмбриологии, анатомии,
ботаники и географии,
профессор Персиков почти
никогда не говорил.
Газет профессор
Персиков не читал, в театр
не ходил, а жена
профессора сбежала от
него с тенором оперы
Зимина в 1913 году, оставив
ему записку такого
содержания:
"Невыносимую дрожь
отвращения возбуждают
во мне твои лягушки. Я
всю жизнь буду несчастна
из-за них".
Профессор больше не
женился и детей не имел.
Был очень вспыльчив, но
отходчив, любил чай с
морошкой, жил на
Пречистенке, в квартире из
5 комнат, одну из которых
занимала сухонькая
старушка, экономка Марья
Степановна, ходившая за
профессором как нянька.
В 1919 году у
профессора отняли из 5
комнат 3. Тогда он заявил
Марье Степановне:
- Если они не
прекратят эти
безобразия, Марья
Степановна, я уеду за
границу.
Нет сомнения, что
если бы профессор
осуществил этот план,
ему очень легко удалось бы
устроиться при кафедре
зоологии в любом
университете мира, ибо
ученый он был совершенно
первоклассный, а в той
области, которая так или
иначе касается
земноводных или голых
гадов, и равных себе не
имел за исключением
профессоров Уильяма
Веккля в Кембридже и
Джиакомо Бартоломео
Беккари в Риме. Читал
профессор на 4 языках,
кроме русского, а
по-французски и немецки
говорил как по-русски.
Намерения своего
относительно заграницы
Персиков не выполнил, и
20-й год вышел еще хуже 19-го.
Произошли события, и
притом одно за другим.
Большую Никитскую
переименовали в улицу
Герцена. Затем часы,
врезанные в стену дома на
углу Герцена и Моховой,
остановились на 11 с 1/4, и,
наконец, в террариях
зоологического института,
не вынеся всех
пертурбаций знаменитого
года, издохли
первоначально 8
великолепных экземпляров
квакшей, затем 15
обыкновенных жаб и,
наконец,
исключительнейший
экземпляр жабы
Суринамской.
Непосредственно
вслед за жабами,
опустошившими тот первый
отряд голых гадов,
который по
справедливости назван
классом гадов
бесхвостых, переселился
в лучший мир
бессменный сторож
института старик Влас,
не входящий в класс голых
гадов. Причина смерти его,
впрочем, была та же, что и у
бедных гадов, и ее Персиков
определил сразу:
- Бескормица!
Ученый был
совершенно прав: Власа
нужно было кормить
мукой, а жаб мучными
червями, но поскольку
пропала первая,
постольку исчезли и
вторые. Персиков
оставшиеся 20
экземпляров квакш
попробовал перевести на
питание тараканами, но
и тараканы куда-то
провалились, показав
свое злостное отношение
к военному коммунизму.
Таким образом, и
последние экземпляры
пришлось выкинуть в
выгребные ямы на дворе
института.
Действие смертей и
в особенности
Суринамской жабы на
Персикова не поддается
описанию. В смертях он
целиком почему-то
обвинил тогдашнего
наркома просвещения.
Стоя в шапке и
калошах в коридоре
выстывающего института,
Персиков говорил своему
ассистенту Иванову,
изящнейшему джентльмену
с острой белокурой
бородкой:
- Ведь за это же его,
Петр Степанович, убить
мало! Что же они делают?
Ведь они ж погубят
институт! А? Бесподобный
самец, исключительный
экземпляр Пипа американа,
длиной в 13 сантиметров...
Дальше пошло хуже. По
смерти Власа окна в
институте промерзли
насквозь, так что
цветистый лед сидел на
внутренней поверхности
стекол. Издохли кролики,
лисицы, волки, рыбы и все
до единого ужи. Персиков
стал молчать целыми
днями, потом заболел
воспалением легких, но не
умер. Когда оправился,
приходил два раза в
неделю в институт и в
круглом зале, где было
всегда, почему-то не
изменяясь, 5 градусов
мороза, независимо от
того, сколько на улице,
читал в калошах, в шапке с
наушниками и в кашне,
выдыхая белый пар, 8
слушателям цикл лекций на
тему "Пресмыкающиеся
жаркого пояса". Все
остальное время Персиков
лежал у себя на
Пречистенке на диване, в
комнате, до потолка
набитой книгами, под
пледом, кашлял и
смотрел в пасть огненной
печурке, которую
золочеными стульями
топила Марья Степановна,
вспоминал Суринамскую
жабу.
Но все на свете
кончается. Кончился 20-й и
21-й год, а в 22-м началось
какое-то обратное
движение. Во-первых: на
месте покойного Власа
появился Панкрат, еще
молодой, но подающий
большие надежды
зоологический сторож,
институт стали топить
понемногу. А летом
Персиков, при помощи
Панкрата, на Клязьме
поймал 14 штук вульгарных
жаб. В террариях вновь
закипела жизнь... В 23-м
году Персиков уже
читал 8 раз в неделю - 3
в институте и 5 в
университете, в 24-м году 13
раз в неделю и, кроме того,
на рабфаках, а в 25-м,
весной, прославился тем,
что на экзаменах срезал 76
человек студентов и всех
на голых гадах:
- Как, вы не знаете,
чем отличаются голые
гады от пресмыкающихся? -
спрашивал Персиков. - Это
просто смешно, молодой
человек. Тазовых почек
нет у голых гадов. Они
отсутствуют. Так-то-с.
Стыдитесь. Вы, вероятно,
марксист?
- Марксист, - угасая,
отвечал зарезанный.
- Так вот,
пожалуйста, осенью, -
вежливо говорил
Персиков и бодро кричал
Панкрату: - Давай
следующего!
Подобно тому, как
амфибии оживают после
долгой засухи, при
первом обильном дожде,
ожил профессор Персиков
в 1926 году, когда
соединенная
американо-русская
компания выстроила,
начав с угла Газетного
переулка и Тверской, в
центре Москвы, 15
пятнадцатиэтажных домов, а
на окраинах - 300 рабочих
коттеджей, каждый на 8
квартир, раз и навсегда
прикончив тот страшный и
смешной жилищный кризис,
который так терзал
москвичей в годы 1919-1925.
Вообще это было
замечательное лето в
жизни Персикова, и порою
он с тихим и довольным
хихиканьем потирал руки,
вспоминая, как он жался с
Марьей Степановной в 2
комнатах. Теперь
профессор все 5
получил обратно,
расширился, расположил
две с половиной тысячи
книг, чучела, диаграммы,
препараты, зажег на столе
зеленую лампу в кабинете.
Институт тоже узнать
было нельзя: его покрыли
кремовою краской, провели
по специальному
водопроводу воду в
комнату гадов, сменили
все стекла на зеркальные,
прислали 5 новых
микроскопов, стеклянные
препарационные столы,
шары по 2000 ламп с
отраженным светом,
рефлекторы, шкапы в музей.
Персиков ожил, и
весь мир неожиданно
узнал об этом, лишь
только в декабре 1926 года
вышла в свет брошюра:
"Еще к вопросу о
размножении бляшконосых
или хитонов", 126 стр.,
"Известия IV
Университета".
А в 1927-м, осенью,
капитальный труд в 350
страниц, переведенный на 6
языков, в том числе и
японский: "Эмбриология
пип, чесночниц и
лягушек". Цена 3 руб.
Госиздат.
А летом 1928 года
произошло то невероятное,
ужасное...
|