Вадим Тринчий

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЛИНГВИСТИКА, ИЛИ ЕЕ БОРЬБА

• Лариса Масенко. Мова і політика.–
  К.: Соняшник, 1999. – 100 с.

Начальный ход мысли. Все просто и мифологично. Для существования государства необходима “консолидация нации”. Нация, по заверениям “целого ряда ученых и писателей”, лучше всего консолидируется на основе единого языка. Мешает консолидации украинской нации на украиноязычной основе – русский язык. Дальнейшее проговаривается в терминах “борьбы языков”, “уничтожения”, “останется только один”. Хуже всего, что это ход мысли лингвиста.

Великие предшественники. Вообще, из украинских работ такого же направления, но исполненных языковедами высокого класса можно вспомнить разве что “Науку о родноязычных обязанностях” проф. И. Огиенко. Существуют также статьи и высказывания Олександра Потебни, но писаны они в духе Гербертова еще национализма, как раз “толерантного”, не такого судорожного и убогого, как огиенковский, а тем более масенковский.

Проблематика в отношении к автору. Выступление “специалиста” (хотя и в несколько иных вопросах), бичующего “языковую толерантность”, многих впечатляет. Притом, специальные знания Масенко никак не пригодились, кроме тривиальных цитат “из мировой лингвистики” – не могли пригодиться. Потому что “украино-русский языковой вопрос” – не вопрос языкознания и даже не вопрос социологии или политики. Сейчас это вопрос личный. Впервые он перешел в вопрос, решаемый каждым для себя или в общении между людьми без участия государства. Масенко это видит и понимает, но не радуется. Свое мышление она осуществляет в терминах борьбы на уничтожение, в терминах “антагонизма”, в терминах “наций и коллективов” – никогда в терминах “человека”. Масштабно. Парадоксально: вполне советский человек пытается устранять “советизацию” из языковой политики.

Техника доказательности. Обыкновенная: натяжки и передержки. Если речь идет о статистике упадка украиноязычной прессы от начала независимости, то ни словом не говорится, что так произошло со всей прессой, и русскоязычной тоже. Если обличается ренегат Кочубей, убеждавший некогда Репнина в неполезности идеи украинских воинских формирований, то не указывается, что первой их сферой применения должно было стать подавление польского восстания. Если речь заходит о третировании городскими подростками украиноязычных сверстников, то не добавляется, что собственный корень проблемы не в языке, а в общей подростковой психологии. Или много сказано о суржике (русско-украинской речевой смеси) как о “разрушении структуры украинского языка”.– Ну, а для русского языка суржик что? Усовершенствование?

Структура, особенности стиля. Десять главок, из них выделяются две “вставные новеллы”. Первая – о Гоголе… Здесь мы лучше смолчим. Вторая – душеведческий комментарий к “Воспоминаниям” П. Скоропадского: предвзятость, субъективность, граничащая с непониманием текста и маниакальностью (подозрительностью, выдаваемой за прозорливость и проч.), отчего-то именуемые “психолингвистическим анализом”. Этим болезненным психологизмом проникнуты не только комментарии к Скоропадскому, но и весь текст Л. Масенко.

Игнорируемый аспект проблемы. Количественное соотношение русско- и украиноговорящих в Украине определяется обычно как приблизительно равное, т. е. 50% на 50%. Считается, что это очень дурно, а будет хорошо, когда число украиноговорящих дойдет “хотя бы до 99%”. И вот: личные судьбы и личное языковое мышление этих 49% должны быть принесены в жертву великим фикциям “нации” и “единого национального языка”. Но ведь все хотят осуществиться в своем языке. Почему, зачем человек должен отречься от родного языка,– Масенко этого не объясняет, даже не задумывается. “Потому что он ест украинский хлеб”? “Чтобы все у нас переменилось к лучшему”?

Два аргумента Масенко в пользу более решительной украинизации. Аргумент первый: руссификация была беспощадной.– Так, но это ведь не должно означать, что теперь развязаны руки. Нужно еще дойти до того прагматизма и той жестокости, до которых доходят нечасто. В том, что не дошли, Масенко видит главный недостаток украинской языковой политики. Второй аргумент она плавно готовит рассуждением о “языковой устойчивости”. Незаметно рассказ о том, как защищаются языковые коллективы, переходит в тезис о необходимости нападения. Сам аргумент заключается в том, что некорректное интерлингвистическое поведение случается и в развитых странах.

Первое петушиное слово Масенко: толерантность в украино-русском языковом вопросе вообще недопустима, ибо ее последствия предусмотрены самой Масенко и “большинством социолингвистов”: гибель украинского языка.– При этом автор вовсе не утверждает, что украинский язык нынче в упадке. Официально-деловой стиль принят повсеместно. Художественная литература роскошествует. Высшая школа говорит по-украински. Остается главная проблема: повседневная живая речь. Ее невозможно украинизировать административно. Россия несколько веков проводила свою языковую политику, пока добилась результатов. Учитывая размах украинизации, в последние 10 лет коснувшейся школы, телевидения, радио и шоу-бизнеса, успехи новой языковой политики скажутся намного быстрее: уже сегодня украинец, отвергая украинский язык, отказывается и от каких-либо шансов на нормальную социализацию. Т. е. 99% ждать осталось недолго, но все же придется. Между тем, Масенко не терпится. Она считает, что меры нужно принимать “более решительные” и без церемоний. Одна такая мера и составляет второе петушиное слово Масенко.

Второе петушиное слово Масенко: необходима полная украинизация массовой культуры.– Логика в этом, на первый взгляд, есть. Массовая культура во многом создает сегодняшнего “массового человека”. Но, во-первых, и без того все возможное в ней уже украинизировано. Продолжать “дальше” скоро будет некуда, остается обрубить российские телеканалы и закрыть границу перед гастролерами – кажется, этого автор и ждет от правительства. Во-вторых: что хорошего, если всякие глупости и гнусности в пределах Украины будут исполняться только по-украински? И зачем нужны Масенко эти потребители маскульта, о “мещанстве” которых с таким раздражением она тут же и отзывается?– Почти затем, зачем нужны были Чичикову мертвые души. Заложить, а капитал пустить в оборот. Образовать “настоящую нацию” и написать об этом книгу. Нация, консолидированная на началах желтой прессы… Шоу-бизнес как национальная идея… В массовой культуре видит Масенко выход к настоящей жизни языка, когда любой филолог или философ заметит там его страшную смерть. Масскульт не создает новых речевых форм, а лишь эксплуатирует наличные штампы. Какая разница, трупом какого языка пользуется массовая культура и на чьем трупе объединяется народ? “Нация им. Билык” лучше “Нации им. Аллегровой”? Чем? Только недостаток брезгливости позволяет чуять эти оттенки.

В заключение. Вообще говоря, всякая возможная на языковой основе консолидация нации уже состоялась. Отношение к проблемам украинского языка и среди русскоязычных, и среди украиноязычных равно сочувственное. Даже идеология этого отношения родственная. Украинский языковой национализм своим истоком имел когда-то народничество. Нынешнее показательное “непротивление” русскоязычных украинизации тоже народническое, из “осознания вины”, пусть и давней, чужой. И надо же: настолько не увидеть, не понять, что русскоязычный на Украине именно “терпит”, терпит сознательно – все, что над ним совершают и произносят “украинские украинцы”. И что сам “вопрос об украинском языке” давно перешел уже из сферы дискуссий и “боевитого слова” в сферу повседневного, максимально тактичного и осторожного поведения. Эту рецензию можно не принимать во внимание. Продиктована она не претензиями к украинизации, а только раздражением против плохо выполненной работы.