К СОЦИОЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ХАРАКТЕРИСТИКЕ ЭСПЕРАНТО

О.Б.Ткаченко

Созданный 100 лет назад, эсперанто продолжает успешно развиваться в отличие от других плановых языков, оставшихся на стадии проектов (реже - малоразвитых языков) и в таком виде вышедших из употребления или близких к этому. Вместе с внутренним совершенствованием происходит неуклонное распространение этого языка и расширение его функций, что говорит о его больших потенциях и открывающихся перед ним перспективах. Уникальность лингвистического эксперимента, который представляет собой возникновение и столетнее развитие эсперанто, требует осмысления причин его успеха, выяснения преопределившего этот успех внутреннего и внешнего своеобразия эсперанто, взаимосвязанных вопросов его типологического и социолингвистического места среди языков мира.

В настоящее время наука еще не готова дать исчерпывающий ответ на эти вопросы. Если структура эсперанто, хотя и не исследованная в достаточной степени, все же представлена с надлежащей полнотой в существующих словарях и грамматиках, то относительно социолингвистического положения эсперанто и языковой общности его носителей в разных странах мира сделано мало. Соответствующая работа, требующая прежде всего сбора социолингвистического материала, только начинается. Ввиду этого недостаточно достоверны даже наиболее элементарные данные, оценки числа возможных носителей эсперанто: 1) 500 тыс. - 1 млн. чел.: "Число знающих и практически использующих эсперанто не может быть точно установлено. Наиболее часто его оценивают в границах от 500.000 до 1 млн. говорящих в 80 странах" (3б 99); 2) 30 млн.: "В настоящее время во всем мире имеется, пожалуй, 30.000.000 эсперантистов ..." (6, 322); 3) 72.086.486 чел.: "О числе сочувствующих идее вспомогательного международного языка в мире можно судить по числу подписавшихся под обращением УЭА (Всеобщей эсперантской ассоциации - О.Т.) к ООН. Его подписали через свои организации 71.165.532 человека и индивидуально 920.954 человека" (1, 20). Видимо, хотя речь идет только о сочувствующих, подавляющее большинство из них должны были быть, хотя бы пассивно, знакомы с эсперанто, чтобы судить о нем и, вследствие этого, сочувствовать идее его распространения. Следовательно, и эта цифра в какой-то степени может быть ориентиром при установлении числа знающих эсперанто. Очевидно, причиной столь разных оценок стали не только ошибки в определении пользющихся эсперанто, сколько разные критерии языковой компетентности, лежащие в основе оценок. Следовательно, даже в этих данных, исходных при социолингвистическом анализе функционирования эсперанто, нет желательной точности. Тем более не может ее быть при выяснении более сложных явлений. В связи с этим все, что теперь можно сказать по поводу социолингвистической характеристики эсперанто, будет невольно носить только общий, во многом предварительный, характер.

Сугубо лингвистический анализ эсперанто позволяет обнаружить в нем сходство с целым рядом языков мира, как индоевропейских, так и других, не связанных с ними. По основам своей лексики это язык романский. Однако многочисленные включения из других языков, прежде всего германских и славянских, большое количество латино-греческих международных элементов и интернационализмов другого происхождения лишают его романской исключительности, делая доступным большинству носителей европейских языков и знающих хотя бы один из них у неевропейских по происхождению народов (60-70% потенциально понятной лексики). Еще более интернациональным характером обладает грамматическая структура эсперанто, система его словопроизводства. Здесь обнаруживается связь не только с индоевропейскими языками Европы, но и с другими языками мира - уральскими и алтайскими (агглюнативность), семитскими (корень как основа лексики), китайским (отсутствие резкого деления морфем на корневые и аффиксальные: всюду, в сущности, имеем дело с корнями, только тяготеющими к одной из этих ролей, однако способных выполнить обе) и т.д. Тем самым эсперанто в наибольшей степени среди других плановых языков оправдывает свое назначение быть международным языком. Именно международный характер эсперанто и открытость его лексики для заимствования новых интернационализмов самого различного происхождения вместе с простотой и четкостью основ его фонетики (с орфографией) и грамматики приобрели ему сразу же сторонников во всем мире. В немалой степени этому способствовала и убедительная демонстрация его органичности и возможностей в оригинальном и переводном литературном творчестве уже в первой книге на эсперанто.

Успех эсперанто зиждется на том, что его основоположник Л.Л.Заменгоф из всех создателей международных вспомогательных плановых языков в наибльшей степени учел потребности, которым должен удовлетворять подобный язык, и нашел для их отражения и выражения наиболее адекватную языковую форму. Именно максимальный учет требований международной языковой практики, - в том числе и опыта неудач предыдущих проектов, авторы которых недостаточно с этой практикой считались, - помог ему избежать излишней теоретической предвзятости составителей других проектов. Сочетая теоретическое конструирование нового планового языка с одновременной разносторонней практической проверкой своего проекта, - чему помогла и несомненная одаренность Л.Л.Заменгофа как оригинального писателя и переводчика, - он смог найти наиболее оптимальное сочетание его элементов.

Конструируя свой язык, его инициатор исходил из нескольких наиболее важных в данном случае постулатов: 1) нейтральность и интернациональность языка; 2) его демократизм (доступность); 3) универсальность функций; 4) гибкость и способность к беспрерывному обогащению как за счет внутренних ресурсов, так и заимствований; 5) (в связи с последним) открытость лексики для заимствований; 6) эстетичность (благозвучие); 7) незыблемость основ. Дальновидность основоположника эсперанто проявилась, однако, не только в конструировании своего языка в соответствии с возможными требованиями к нему его будущих носителей. Много такта и чуткости к запросам потенциальных носителей языка, не расходившихся в то же время с требованиями к условиям его нормального развития, было обнаружено им и при введении языка в жизнь. Это проявилось, в частности, в том, что Л.Л.Заменгоф: 1) заложил только основы языка, предоставив его развивать в дальнейшем всей общности его носителей; 2) с самого начала отказался от каких-либо особых прав на него, передав его в распоряжение человечества; 3) соласился подвергнуть свой проект обсуждению, результатом которого было принятие первоначального проекта (1887 г.), а не поступивших предложений, собираемых Л.Л.Заменгофом в течение трех лет (1890-1893 гг.) и поставленных на голосование (в 1894 г.); 4) установил после этого вместе с другими носителями языка принцип неприкосновенности (netushebleco) его основ, что обеспечило нормальное естественное развитие языка, его непрерывную преемственность.

При определении социолингвистического статуса эсперанто допустимо исходить из того, что при всей его уникальности он имеет определенные аналоги и предпосылки в истории целого ряда языков мира. Эсперанто задуман как своего рода общий для всех народов мира нейтральный иностранный язык. В более узких границах употребление подобных нейтральных языков этнического или вторичного крелизированного происхождения уже наблюдалось в прошлом и частично имеет место в настоящем: применение латыни в странах Западной Европы, церковнославянского языка у восточных и южных славян, румын и молдаван, санскрита и пали в Индии и смежных странах Юго-Восточной Азии, возникновение и употребление креольских языков (типа пиджин-инглиша, ток-писина и некоторых других) в Азии и Америке и т.п. Билингвизм и полилингвизм был характерен и в прошлом для целого ряда народов и регионов, вызывая потребность в подобных языках. В связи с насущной необходимостью в появлении и использовании, в качестве международного, нейтрального планового языка, - функцию которого не может успещно выполнять ни один национальный живой или нейтральный мертвый язык типа латыни как в основном ограниченные зонально или функционально, - возник эсперанто, в наибольшей степени могущий удовлетворить эту потребность. Общность эсперантистов, рассеянных по всему миру, представляется той частью человечества, которая первая, ощутив эту необходимость, взяла на себя миссию поддержания, развития и распространения нового типа двуязычия, не национально-зонального, - связанного с так называемыми мировыми (живыми или мертвыми) языками этнического происхождения, - а национально-интернационального. Именно в плановом характере языка и масштабах его применения, в качестве средства международного общения тяготеющего к роли общемирового и универсального по функциям, заключается беспрецедентность социолингвистического явления эсперанто, хотя, как видим, известные предпосылки для его возникновения имелись уже в прошлом. Эсперанто - это только новая, в настоящее время наиболее высокая, ступень, достигнутая человечеством в интернационализации его языковой жизни.

Социолингвистическая специфика эсперанто в значительной степени связана со своеобразием его функции в целом как нейтрального вспомогательного международного языка среди языков мира. Как всякий язык, эсперанто имеет общее, связывающее его с другими языками, и свою специфику, вытекающую из своеобразия его функции среди них, обусловленную в том числе и характером обслуживаемой им общности его носителей. В качестве нейтрального международного языка, на почве которого представители всех народов могут ощущать себя совершенно равноправно, эсперанто способствует сближению народов, возникновению чувства братства между ними. Это чувство поддерживается и демократичностью эсперанто, его доступностью для широких масс, а не только для элитарных слоев, имеющих возможность посвящать много времени и средств изучению языков. Видимо, именно чувство общечеловеческого братства, связывающееся с эсперанто, и побудило Л.Л.Заменгофа говорить о присущей эсперанто некой особой внутренней идее, содержанием которой являлось это чувство. Впрочем, не исключена и противоположная связь, поскольку инициатор эсперанто, еще начиная работу над ним, мыслил его как средство, способствующее миру и гармонии между народами. Внутреннюю идею человеческого братства, стоящую выше этнических, расовых, языковых и религиозных предубеждений, разделяющих народы, он пытался развить в нейтральную общечеловеческую религию - гомаранизм (или гиллелизм), связанную с эсперанто. Хотя замысел создания подобной религии в отличие от самого языка не оказался жизнеспособным, - так же, впрочем, как и другие попытки связать эсперанто надолго или исключительно с какой-либо другой религиозной или утопической идеологией (язык явно не вмещался в их рамки)*, - все же в обобщенном виде идея эсперанто как языка дружбы между народами, их братства, способствующего развитию мирных контактов между ними, продолжает существовать в эсперантском движении. Разумеется, разные политические группы в эсперанто-движении вкладывают в эту идею неодинаковое содержание, но тем не менее она объединяет и до сих пор значительную часть эсперантистов. Этим, по-видимому, объясняется и то обстоятельство, что эсперантское движение с самого своего начала до сих пор выступает как активная миролюбивая сила.

Наряду с чисто практической полезностью знания эсперанто эта его несколько "туманная"*, но тем не менее несомненная, внутренняя идея являлась и является едва ли не наиболее важной притягательной силой, способствующей появлению всех новых его сторонников. Именно она оказалась наиболее действенным достоинством эсперанто в глазах сторонников языка в первый период его развития, когда практическое его значение по сравнению с наиболее распространенными мировыми этническими языками было совершенно ничтожно. Только с течением времени, когда в результате развития и распространения эсперанто становилась все яснее практическая применимость и ценность этого языка, процент эсперантистов, увлеченных относительно бескорыстно (идейно) его достоинствами как языка братства и дружбы между народами, стал постепенно снижаться. Так, если вначале, очевидно, практически все эсперантисты должны были быть подобными энтузиастами, то, например, уже в 1928 г. анкетирование по США дало следующую картину: эсперанто изучали в связи с причинами, связанными с международными делами (дело мира, человеческое братство и т.п.) - 29%, с целью знания как языка - 24, для переписки - 14, для путешествий - 13, для политической и религиозной пропаганды - 8, для развлечений - 4, коллекционирования - 3, радио - 2, с другими целями - 3% (5, 301). Хотя цифра 29% еще достаточно велика (свыше четверти всего числа), все же она отражает явное меньшинство. Однако до сих пор потребность в определенном энтузиазме среди эсперантистов сохраняется, так как знание языка эсперанто не стало еще настолько массовым и практически важным во всех областях, чтобы могло привлечь только непосредственной практической полезностью. В связи с этим сохраняется и известная замкнутость эсперантизма как движения, позволяющая неэсперантистским кругам воспринимать его в известной степени, особенно в странах, где оно мало распространено, как род какой-то языковой секты. Ср. выражение "странная секта маленькая" ("stranga sekto eta"), которое известный эсперантский поэт К.Калочай в стихотворении "En amara horo" ("В горький час") приводит как характеристику эсперантского движения со стороны скептически по отношению к нему настроенных неэсперантистов (2, 87).

По-видимому, развитие эсперанто, завоевывающего себе общее признание в качестве международного языка, и в данном случае (с известными оговорками) можно сравнить с функциональным развитием других языков. Для любого этнического языка, не получившего общепризнанного статуса официального (литературного), свойствен, видимо, вначале известный уклон в сторону той функции, которая в наибольшей степени для него типична на фоне других языков, в частности, в области экономики данного народа, носителя языка (наибольшее применение его в земледелии, скотоводстве, мореходстве, торговле и т.п.). Только с превращением языка в общепризнанный официальный (литературный) функции его постепенно расширяются, распределяются более равномерно (и в связи с внутренним развитием соответствующего народа, и как следствие контактов с внешним миром), и он становится все более универсальным. Нечто подобное происходит и с эсперанто с той разницей, что если этнические языки шли от отражения конкретной жизни к развитию все более абстрактных сфер, то эсперанто проделывает во многом противоположный путь. По мере того, как этот язык применяется все шире для отражения конкретных областей бытовой, деловой и научной жизни народов разных стран, он все больше выходит за рамки первоначальных невольных абстракций и банальностей, связанных с отражением жизни отдельных народов и их контактов в самых общих чертах. Все это делает эсперанто все более живым и полнокровным языком, что находит выражение как в эсперантской научной и публицистической, так и в оригинальной и переводной художественной литературе. Тем самым все более ясной становится эффективность этого языка как гибкого орудия для передачи конкретных мыслей и чувств в самых разнообразных областях человеческой жизни и деятельности, что не может не привлекать к нему все более широкие круги людей, в особенности в связи со все большей интернационализацией повседневной языковой жизни мира. Их работа в области языка эсперанто, заключающаяся прежде всего в разнообразном его использовании, не может не способствовать, в свою очередь, как его усовершенствованию, так и - как следствие этого - привлечению к нему внимания тех, кто до того им еще не интересовался и не пользовался. Тем самым эсперантизм, находя все большее применение в языковой практике народов мира с их многообразными интернациональными связями и выходя далеко за рамки породившей его во многом идеи общечеловеческого братства (гомаранизма)*, все больше приближается к его определению, данному в специальной декларации еще во время первого конгресса эсперантистов в Булони-сюр-мер (1905 г.): "Эсперантизм является стремлением распространить во всем мире употребление нейтрально-человеческого языка ... Всякая другая идея или надежда, которую тот или иной эсперантист связывает с эсперантизмом, будет его сугубо частным делом, за которое эсперантизм не отвечает" (5, 101).

В случае широкого распространения эсперанто в мире, - а на подобную перспективу указывают все факты его истории, особенно ее последних десятилетий, - эсперантисты должны будут полностью утратить характер своеобразной секты, что вызывалось историческими обстоятельствами развития их движения, которое было вынуждено постепенно преодолевать инерцию сложившихся стереотипов языкового развития человечества, одновременно все больше выходя из своей временной изоляции. Тем самым должно будет измениться и социолингвистическое положение эсперанто так же, как и содержание и форма связанного с ним эсперантского движения.

 

Литература

1. Исаев М.И. Язык эсперанто. - М.: Наука, 1981.
2. Baza literatura krestomatio. - Budapest, 1986.
3. Blanke D. Pri la stato de la internacia aplikado de Esperanto. - In: Esperanto. Lingvo, movado, instruado. Berlin, 1977.
4. Corsetti R., La Torre M. Celoj kaj politikoj en la Esperanto-movado. - In: Hungara vivo, Budapest, 1982, N 5.
5. Enciklopedio de Esperanto. I-II. - Budapest, 1986.
6. Szerdahelyi I. Babeltol a vilagnyelvig. - Budapest, 1977.

* Ср. такие течения религиозной мысли, прибегавшие к эсперанто, как христианское учение мариавитов, возникший из ответвления мусульманства бахаизм, японское религиозное движение оомото или антинационально-нигилистическое политическое течение сеннациищсв ("безнациональности"), развивавшееся французским деятелем рабочего движения Пьером Ланти (5, 37, 359, 423-424, 488). (наверх)

* Выражение "туманная внутренняя идея" (nebula interna ideo) взято из содержательной статьи (4, 174-179), с частью положений которой автор данной работы солидаризируется. (наверх)

* В этом можно найти известную аналогию с таким нейтральным мировым языком, как латынь. В начале Средневековья всецело связанная с католической церковью и ее идеологией, в конце Средних веков и во времена Ренессанса она стала приобретать все более универсальный характер, служа выражению самых разнообразных, иногда диаметрально противоположных, мыслей и идейных направлений. (наверх)

Напечатано в сб. "Interlinguistica Tartuensis", Тарту, 1989