Николай Васильевич Гоголь

Вечера на хуторе близ Диканьки (отрывок)

Чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь леса и горы
полные воды свои. Ни зашелохнет; ни прогремит. Глядишь, и не знаешь, идет
или не идет его величавая ширина, и чудится, будто весь вылит он из стекла,
и будто голубая зеркальная дорога, без меры в ширину, без конца в длину,
реет и вьется по зеленому миру. Любо тогда и жаркому солнцу оглядеться с
вышины и погрузить лучи в холод стеклянных вод и прибережным лесам ярко
отсветиться в водах. Зеленокудрые! они толпятся вместе с полевыми цветами к
водам и, наклонившись, глядят в них и не наглядятся, и не налюбуются светлым
своим зраком, и усмехаются к нему, и приветствуют его, кивая ветвями. В
середину же Днепра они не смеют глянуть: никто, кроме солнца и голубого
неба, не глядит в него. Редкая птица долетит до середины Днепра. Пышный! ему
нет равной реки в мире. Чуден Днепр и при теплой летней ночи, когда все
засыпает - и человек, и зверь, и птица; а бог один величаво озирает небо и
землю и величаво сотрясает ризу. От ризы сыплются звезды. Звезды горят и
светят над миром и все разом отдаются в Днепре. Всех их держит Днепр в
темном лоне своем. Ни одна не убежит от него; разве погаснет на небе. Черный
лес, унизанный спящими воронами, и древле разломанные горы, свесясь, силятся
закрыть его хотя длинною тенью своею, - напрасно! Нет ничего в мире, что бы
могло прикрыть Днепр. Синий, синий, ходит он плавным разливом и середь ночи,
как середь дня; виден за столько вдаль, за сколько видеть может человечье
око. Нежась и прижимаясь ближе к берегам от ночного холода, дает он по себе
серебряную струю; и она вспыхиваете будто полоса дамасской сабли; а он,
синий, снова заснул. Чуден и тогда Днепр, и нет реки, равной ему в мире!
Когда же пойдут горами по небу синие тучи, черный лес шатается до корня,
дубы трещат и молния, изламываясь между туч, разом осветит целый мир -
страшен тогда Днепр! Водяные холмы гремят, ударяясь о горы, и с блеском и
стоном отбегают назад, и плачут, и заливаются вдали. Так убивается старая
мать козака, выпровожая своего сына в войско. Разгульный и бодрый, едет он
на вороном коне, подбоченившись и молодецки заломив шапку; а она, рыдая,
бежит за ним, хватает его за стремя, ловит удила, и ломает над ним руки, и
заливается горючими слезами.

Дико чернеют промеж ратующими волнами обгорелые пни и камни на выдавшемся
берегу. И бьется об берег, подымаясь вверх и опускаясь вниз, пристающая
лодка. Кто из козаков осмелился гулять в челне в то время, когда рассердился
старый Днепр? Видно, ему не ведомо, что он глотает, как мух, людей.


Ravas Dnepro dum milda vetero, kiam flue senbare igas ghi impeti plenajn
akvojn siajn tra arbaroj kaj montoj. Senskuete; sen bruo. Rigardas oni kaj
ne scias, chu iras, chu ne iras ghia majesta largho, kaj shajnas kvazau tuta
ghi estas fandita el vitro, kaj kvazau hele blua spegula vojo sen mezuro lau
vasto, sen fino lau longo, fiere avancas, serpentante tra la verda mondo.
Plachas tiam ankau al la arda suno chirkaurigardi desupre kaj trempi radiojn
en fridon de vitraj ondoj, kaj al bordaj arbaroj hele reflekti sin en la
akvoj. Verdekrispaj! ili svarmas kune kun kampaj floroj che la akvoj kaj,
klinighinte, rigardas en ilin kaj ne povas satrigardi, kaj ne povas
satadmiri serenan aspekton sian, kaj ridetas al ghi, kaj salutas ghin,
svingante branchojn. Sed en la mezon de Dnepro ili ne rajtas rigardi: neniu
krom la suno kaj blua chielo rigardas ghin. Rara birdo ghisflugas la mezon
de Dnepro. Pompa! en la mondo ne ekzistas rivero, egala al ghi. Ravas Dnepro
ankau dum varma somera nokto, kiam chio estas ekdormanta - kaj homo, kaj
besto, kaj birdo; kaj sola dio majeste pririgardas chielon kaj teron kaj
majeste skuas sian ornaton. De la ornato shutighas steloj. La steloj brilas
kaj lumas super la mondo, kaj chiuj are reflektas sin en Dnepro. Chiujn ilin
tenas Dnepro en la obskura sino sia. Neniu el ili fughos de ghi; escepte se
nur estingighos sur la chielo. Nigra arbaro, supersidigita de dormantaj
kornikoj, kaj deantikve fenditaj montoj, konzolante strebas kovri ghin
almenau per longa sia ombro, - vane! Ekzistas nenio en la mondo, kio povus
kovri Dnepron. Blua, blua, iras ghi per flua disvershigho kaj meze de nokto,
kaj meze de tago; ghi estas vidata tiom malproksimen, kiom povas distingi la
homa okulo. Sindorlote alpremighante intime al bordoj pro nokta malvarmo,
ghi strekas arghentan linion, kiu scintilas kvazau strio de Damaska sabro;
kaj ghi, la blua, ree ekdormas. Ravas ankau tiam Dnepro, kaj forestas
rivero, egala al ghi en la mondo! Sed kiam lau chielo kiel montoj elmarshas
bluaj nimbusoj, nigra arbaro baskulas ghisradike, kverkoj krakas, kaj fulmo,
zigzagante inter la nuboj, bruske lumigas la tutan mondon - terura tiam
estas Dnepro! Akvaj remparoj tondras, sin batante kontrau bordaj rokoj, kaj
kun brilo kaj ghemo retrokuras kaj ploras kaj larmas en foro. Same tristegas
maljuna patrino de kozako, akompanante la filon al armeo. Dibochema kaj
vigla, rajdas li sur nigra chevalo, metinte manojn che femuroj kaj bravule
chifinte la chapon; kaj shi postkuras lin kun plorego, kaptas piedingon,
jungilojn, kaj kurbigas la brakojn super li kaj inundas sin per amaraj
brogaj larmoj.

Sovaghe nigras meze de surfaj ondegoj bruligitaj arbostumpoj kaj shtonoj sur
elstarajhoj de bordo. Kaj batas sin kontrau bordo, levante sin supren kaj
sinkante malsupren, boato dum albordigho. Kiu el kozakoj audacis kanoti dum
ekkoleris la maljunulo Dnepro? Evidente, al li ne estas sciate, ke ghi
glutas homojn kiel mushojn!

перевод Н.Дановского