Психологическое сопротивление международному языку
Клод Пирон

Piron Claude. La psikologia rezisto al la lingvo internacia.
En: "Heroldo de Esperanto", 1980, NN 1666-1668

Лекция, появившаяся на страницах газеты "Герольдо де Эсперанто" (NN 1666-1668, 1980 г.)

Представьте себе заседание некоей межведомственной комиссии, на которой рассматриваются проблемы междугородной связи. Участниками ее много говорится о затратах на курьеров, об экономии, которую можнодостичь, группируя те или иные послания друг с другом, о том, как предпочтительней посылать сообщения - по железной дороге, автомобилем или вертолетом. И вдруг в ходе этой серьезной дискуссии раздается голос: "Но почему вы не рассматриваете возможность использования телефона?" Тут все начинают смеяться, даже не думая о том, что этот вопрос был задан серьезно. Но вскоре на задавшего его человека обрушивается град насмешек, причем все присутствующие обращаются к нему как к глупому малому дитяте: "Да, мы слышали об этой "блестящей" идее, но ведь каждый знает, чем кончилась эта затея с мыльными пузырями". "Телефон - это искусственный прибор, как вы можете с его помощью, скажем, позвать на помощь?" "Телефон - это нечто искусственное и холодное. Мы говорим о связи между людьми, о передаче человеком своих чувств: любви, поэзии, а также сложных технических деталей" и т.д. и т.п. Когда же этот человек пробует защищаться: "Я клянусь вам, что телефон годится для всего этого, я его сам неоднократно использовал", - то все отвечают: "Мы собрались здесь вовсе не для того, чтобы обсуждать этот детский вздор, а чтобы серьезно рассмотреть серьезную проблему".

Такое отношение характеризуется честным, искренним и вытекающим из самых серьезных мотивов, неприятием утверждения, вполне поддающегося проверке. Однако какой бы удивительной ни была такого рода позиция с логической точки зрения, в настоящее время она фактически наблюдается в обществе по отношению к международным языковым связям. Эсперанто существует. Он прекрасно служит тем, кто пользуется им, но возможности его использования для решения проблемы коммуникации между различными странами и народами практически сводятся к нулю: фактически такая возможность серьезно и не рассматривается.

Этому способствуют многие факторы. Мы не будем здесь касаться политических, экономических, педагогических, социальных и других аналогичных аспектов, а сконцентрируем свое внимание на психологических механизмах этого явления; во-первых, потому, что ни один из этих факторов не будет играть важной роли, если одновременно он не будет увязан с психологическими установками, направленными в ту же сторону, а во-вторых, потому, что психология - основная специальность автора данной статьи.

Наши выводы базируются на тщательном и всестороннем исследовании имеющихся фактов. Вначале у нас не было особого желания научно анализировать проблему сопротивления языку эсперанто, однако потом сама жизнь подвела нас к изучению этого вопроса. Мне приходилось жить одновременно как бы в двух разных мирах. В одном мире - мире эсперанто - в котором связи между представителями различных культур осуществлялась без каких-либо затруднений. В другом мире - мире международных организаций (в ту пору я работал в ООН) - несмотря на огромные средства, затрачиваемые на письменный и устный перевод, такого рода связь постоянно наталкивалась на всякого рода препятствия. Другими словами, я оказался в положении человека, живущего в мире, где использование телефона было бы полезным во всех отношениях, однако окруженного людьми, которые смеялись над идеей о возможности его использования и даже отрицали его существование. Я был поражен тем обстоятельством, что эти люди, ведущие себя столь странно, тем не менее являются весьма интеллигентными, образованными людьми, и меня очень интересовали мотивы, блокирующие их интеллигентность, когда они рассматривали реальность, которая для меня самого не представляла никаких проблем.

Я бросил прежнюю работу, переменив сферу деятельности профессионального переводчика на карьеру психолога (моя специализация - личностная и глубинная психология), поскольку мне хотелось проводить исследования в той области, которая могла бы пролить некоторый свет на то, что я считаю "неинтеллигентным поведением" столь многих интеллигентных людей.

Клиническая речь

В рамках моей подготовки я познакомился с методом так называемой "клинической речи", в ходе которой один из участников непрерывно изобретает гипотезы о тех или иных психологических факторах и проверяет эти гипотезы, поощряя собеседника высказываться по этим вопросам, развивать далее ту или иную мысль. Таким путем я обсуждал языковую проблему примерно с 70 людьми, случайно встретившимися мне. Конечно, я делал это с их согласия. Мне никогда не доводилось встретить человека, который отказал бы в следующей просьбе: "Я провожу психологическое исследование, и мне хотелось бы знать, что вы думаете о проблеме коммуникации с помощью международного языка и каково ваше мнение по такому-то и такому-то вопросу".

Поскольку нашей темой является сопротивление международному языку, я не беседовал с людьми, которые благоприятно относились к этой идее, а уделял внимание тем, кто высказывал противоположные взгляды. Кроме того, я не делал различий между теми, кто отвергал идею международного языка вообще, и теми, критика которых была направлена только против одного из них, а именно: эсперанто.

Более всего в людях, выражающих скептицизм по отношению к эсперанто, меня поражало их чувство уверенности, т.е. они были уверены, абсолютно уверены в том, что от языков типа эсперанто ни в коем случае не следует ожидать никакого проку. И именно в силу такой "железной" уверенности они не утруждали себя проверкой фактов, не давали себе труда хотя бы на минуту задуматься над этой проблемой, и именно по этой же причине они смотрели на тех, кто думал иначе, как на чудаков, к которым не следует относиться серьезно.

Поэтому им было трудно представить, что кто-то может серьезно предлагать эсперанто в качестве способа решения проблем международной коммуникации. Такая идея вызывает у них такое же раздражение, как если бы маленький ребенок стал отрывать их от дела, что-то там лепеча о каких-то только что найденных им сокровищах, в то время, как они были бы заняты сложными вычислениями, стараясь свести концы с концами.

При этом их позицию можно сформулировать следующим образом: "От эсперанто не может быть никакого проку, так как язык - это нечто иное, эсперантисты не могут понять чего-то такого тонкого, трудно выразимого и определимого, что и составляет сущность языка и полностью отсутствует в плановом языке".

Погружаясь в исследования, начинаешь осознавать, что именно эта позиция и составляет часть того, что принято обозначать понятием "миф о языке", и когда исследуешь вопрос о возникновении данного мифа, становится ясно, что он гнездится в каждом из нас. На самом деле это очень старая, можно сказать, древняя концепция, и истоки ее прослеживаются от самого раннего детства.

Феномен языка

Как это часто случается со многими другими понятиями, способ, с помощью которого средний взрослый человек воспринимает феномен "язык", представляется как метод наращивания структурированных элементов, появляющихся по мере развития личности, к начальному ядру, которое сложилось в раннем детстве. Это начальное ядро формируется под влиянием магической атмосферы первых лет жизни. В сравнении с грудным младенцем, который может только плакать и махать ручонками, "более взрослый" ребенок, который может сказать: "болит пальчик", или даже только: "здесь болит", - и показать пальцем, где больно, имеет гораздо более глубокое ощущение "возможностей, власти и влияния", ибо все необходимое можно выразить "языком взрослых". Способность осуществлять процесс коммуникации с помощью слов является таким богатством, которому ребенок приписывает исключительную ценность.

Однако ребенок заблуждается в своих суждениях, поскольку он еще не способен заметить условный характер языка. Он получает язык в наследство как нечто целое, готовое, каким-то магическим путем (ребенок усваивает язык бессознательно и, по крайней мере вначале, не замечает, что он ему учится), и это целое нельзя модифицировать. Довольно рано он усваивает истину, что "нужно говорить не так, а вот так". Он воспринимает социальные нормы не как что-то условное, относящееся к жизни общества, а как нечто заданное свыше, определенное высшей властью, по сравнению с которой человек есть ничто. Эти два элемента - магическая эффективность (в сравнении с невыразительным плачем) и монументальность языка в сравнении с индивидуумом - составляет аффектное, эмоциональное ядро концепции "язык".

Когда ребенок поступает в школу, процесс обучения родному языку и правилам правописания только укрепляет его убеждение в том, что язык - это не нечто созданное людьми, а что-то полученное ими в готовом виде. Возможность быть понятым не воспринимается им в качестве некоторого достаточного критерия правильности, корректности. Сигнал, который общество посылает и который ребенок воспринимает совершенно некритически, расшифровывается так: язык - это не просто некое средство коммуникации, это - священная традиция. По мере того как ребенок учится дальше, преуспевает в литературе и других предметах, к этим первым понятиям добавляется множество других эстетических соображений. Они завершают формирование своеобразного комплекса идей и чувств, и этот процесс, начавшись в раннем детстве, приходит к логическому результату - формированию единого целого, которое потом бывает так трудно поколебать, модифицировать или разрушить. Изучение иностранных языков только усиливает этот догмат: "следует говорить не так, а вот так".

Даже если ребенок иногда чувствует, что та или иная черта языка, который он изучает, не совсем правильна, логична или рациональна, ему никогда не приходит в голову, что кто-то имеет право сознательно здесь что-нибудь изменить. И в результате этот вывод, всеобщий, хотя и бессознательный, что язык появляется как магический дар, что его можно использовать, но ни в коем случае не изменять, приобретает силу непреложного закона. При этом все это окутано мистическим туманом, подразумевающим наличие некоей высшей власти, тягаться с которой отдельному человеку бессмысленно.

Дело усложняется еще и тем, что мы получаем этот магический дар от нашей семьи, наших близких, т.е. от тех, кто помогает нам сформировать свою индивидуальность. Постепенно ребенок обнаруживает, что среди людей имеются различия, и для него становится необходимым знать, к какой категории людей он сам принадлежит. Эти категории, которые определяют нашу индивидуальность, группы, к которым мы принадлежим, не очень многочисленны. В основном это пол, раса, религия, социальный слой, страна и язык.

Я хочу подчеркнуть следующее: язык столь тесно связан с нашим чувством принадлежности, что люди обычно отказываются приписать статус полноценного языка какому-либо средству общения, которое никогда не было связано с какой-либо этнической группой, и поэтому они реагируют на эсперанто так, как будто этот язык хочет отнять у них этническую или культурную принадлежность. При этом подсознательно имеется в виду примерно следующее: эсперанто не связан с какой-либо этнической группой; если я его восприму, то я должен буду воспринять образ мышления и ощущения, которые не связаны с моей этнической принадлежностью; следовательно, я стану человеком без какой бы то ни было этнической принадлежности.

Культура

Такого же рода рассуждения проявляются и по отношению к культуре. Последняя очень тесно связана с языком; она, как правило, имеет многовековые традиции. Поэтому если я выучил какой-то язык, за которым не стоят такие многовековые традиции, я должен буду научиться чувствовать и мыслить как человек без культуры, т.е. я тем самым становлюсь неким внекультурным человеческим существом.

Если встать на такую точку зрения, то эсперанто будет выглядеть как агрессор. Это грабитель, который хочет отнять у нас нашу языковую принадлежность и культуру, которой мы столь многим обязаны. Это какой-то бандит, который хочет разрушить результат многовекового творчества и даже каким-то образом разрушить нашу душу, которую он хочет превратить в нечто мертвое, унылое, безликое, некультурное, словом, в нечто безжизненное и тупое. Эсперанто даже более ужасен, чем какой-то грабитель; тот является по крайней мере живым существом, в то время как плановый язык лишен всех признаков живого: его сердце не бьется, его кровь не пульсирует. Это может быть только какой-то робот, какой-то чудовищный автомат, который, возможно даже, полон ревности к другим, настоящим языкам (живым или мертвым), и поэтому хочет их безжалостно разрушить.

Если все эти подсознательные образы облечь в слова, тогда сразу же станет очевидной вся абсурдность и иррациональность позиции, занятой по отношению к этому языку. Это будут страхи ребенка, ночные кошмары маленького мальчика, запуганного рассказами о чудовищах, ворах, волках, прокрадывающихся в его комнату, чтобы похитить и съесть его. Возможно, вы считаете, что я преувеличиваю и что такие абсурдные видения не существуют в умах людей, которые возражают против эсперанто. Однако, в ходе моих исследований я убедился в том, что очень часто, как только вы попросите какого-нибудь противника эсперанто свободно высказать свои взгляды, вы убедитесь, что весь ход его рассуждений неминуемо приведет именно к такому образу. Между прочим, вот одна из характерных цитат, взятых из текста, появившегося в журнале "Foreign Language Annals" (американский журнал для преподавателей иностранных языков), автором которого является некий Н.Д.Арбайза: "Язык, подобно любви и душе, является чем-то живым и присущим только человеку, как бы трудно ни было это определить; это естественный продукт духа одной расы, а не какого-то одного человеческого существа, работающего в одиночку... Искусственные языки омерзительны, подобно людям с металлическими ногами или руками или с кардиостимулятором, вшитым в их сердце. Д-р Заменгоф, подобно д-ру Франкенштейну, создал монстра, слепив его из деталей и частей живого организма".

В результате возникает естественный вопрос: правы ли эти люди? Возможно, они инстинктивно воспринимают некую реальность или опасность, которую сами эсперантисты увидеть не могут?

Этот вопрос заслуживает объективного научного рассмотрения, и метод ответа на него предельно прост: достаточно определить, обследовав людей, которые выучили эсперанто и пользуются им, действительно ли они испытывают такие последствия, как потеря культуры, национальной принадлежности, действительно ли они утратили некоторые человеческие качества и превратились в бездушные, бескультурные и безжизненные тени. Естественно, ничего такого обнаружить не удастся. Как раз наоборот. Как правило, эсперантисты обладают особенно сильно развитым чувством национальной (этнической) принадлежности, а зачастую и более высоким уровнем культуры, чем другие люди из того же социального слоя. Так что, подобно детским ночным страхам, эта угроза является чисто воображаемой.

дальше