Последний ход

    Ерошенко жил - путешествовал и писал - чуть ли не до последнего дня своей жизни. И до конца дней своих он при любых обстоятельствах оставался человеком, чье призвание было вести людей к свету, к солнцу.
    В июле 1945 года в дом Ерошенко в Обуховке постучался приезжий. Василий Яковлевич пригласил его в сад, заговорил с ним запросто, как со старым знакомым. История, которую рассказал о себе В. Богданов, была трагична. Почти всю войну он воевал, был танкистом, но незадолго до победы танк его загорелся. Танкист ослеп. Попал в госпиталь. Его оперировали много раз, но безрезультатно - зрение вернуть так и не удалось.
    - Я не хочу больше жить, - закончил свой рассказ Богданов. - Поймите, мне всего двадцать лет!
    - Когда я ослеп, мне было четыре года, - вздохнул Ерошенко. - А вы двадцать лет смотрели на мир, прошли войну, повидали Россию, Европу. Расскажите мне обо всем.
    Ерошенко старался ободрить бывшего танкиста, вспомнил незрячих ученых - профессора Коваленко, академика Понтрягина.
    - Слепой, если он трудится, может достигнуть очень многого, - сказал Ерошенко. - А вы еще не слепой, вы недавно ослепший, поэтому вам трудно. Но первая боль пройдет, и вы привыкнете к слепоте, ведь не один вы такой на свете.
    Во время первой беседы, вспоминал В. Богданов, Ерошенко настойчиво советовал учиться. Он помог Богданову освоить систему Брайля, а потом содействовал ему при поступлении в Курскую музыкальную школу. И впоследствии, когда Богданов уже работал председателем Старооскольской организации Всероссийского общества слепых, Ерошенко продолжал ему всячески помогать. "Он пробудил во мне веру в жизнь", - сказал Богданов.
    В жизни В. Богданова Василий Яковлевич сыграл такую же роль, как больной комиссар из "Повести о настоящем человеке" Б. Полевого в судьбе летчика Мересьева. Но встреча со слепым танкистом приободрила и самого Ерошенко, он понял, что, несмотря на недуг, который терзал его в последние годы, еще может быть полезен людям. В 1946 году он вернулся в Москву и начал работать учителем в школе слепых детей - той самой, которую в далеком уже своем детстве окончил сам.
    Время было тяжелое, послевоенное, в школе обучались "трудные дети" - вчерашние беспризорники. Сказать, что они увлекались английским языком, которому их обучал Ерошенко, было бы большим преувеличением. А заставлять учить языки он не умел - для него, полиглота, овладение каждым новым языком было радостью. И все-таки Ерошенко нашел путь к сердцам детей. Он гулял с ними вместе на переменах, учил плавать и нырять в Сокольниках, на Оленьих прудах, рассказывал о дальних странах, знакомил с языками, на которых там говорят - английским, французским, японским. Однажды он сказал:
    - Есть у меня, ребята, мечта: вырастить овчарку и пройти с ней от Москвы до Владивостока, как один слепой американец, который пешком пересек Америку. Кто пойдет со мной?
    Идея понравилась детям. Начались приготовления, больше похожие на игру. Среди учителей пошли разговоры о "несолидности" учителя, о том, что держит он себя с учениками запанибрата. Кое-кто стал поговаривать о необходимости подыскать другого педагога...
    Возраст мало изменил Ерошенко. Жил он легко, переезжал с места на место, не было у него постоянной крыши над головой. Отправляясь в Туркмению, он пустил в свою комнату молодоженов, а возвратившись, увидел, что они вовсе не собираются потесниться ради него, и Ерошенко жил у друзей. Узнав об этом, один из учеников рассказал Василию Яковлевичу басню о скворце, который, обнаружив в своем гнезде нахальных воробьев, вытолкнул их оттуда.
    - То птицы, - ответил Ерошенко. - А мы с вами - люди.
    Трудности Василия Яковлевича не пугали, он привык к ним, как солдат в походе. Одевался просто, почти бедно, жил чуть ли не впроголодь, а солидные деньги, получаемые за переводы, вносил в фонд помощи слепым. "Как же я могу жить иначе, - говорил он, - если людям вокруг так трудно живется". А когда хлопотами друзей он вновь получил комнату в Москве, то вскоре оставил ее, отправившись в новое путешествие.
    Какое-то время он жил под Москвой, в Загорске: ликвидировал неграмотность среди бойцов, ослепших на фронте. В 1948 году Ерошенко проехал через всю страну в Среднюю Азию. Там состоялся съезд слепых Узбекистана. На обратном пути он побывал в Ашхабаде и Красноводске, путешествовал по Каспию и по Волге. На старости ему хочется "увидеть" как можно больше. Через год Ерошенко уже работает в Ташкенте - и это несмотря на малярию! В 1951 году - новое путешествие, на этот раз по Якутии. У него была идея - поселиться там в колонии для прокаженных, остаток своих дней посвятить этим несчастным. Однако болезнь помешала осуществлению этих планов. Ерошенко мучали сильные боли в желудке.
    Врач, осмотревший его, не предполагал, конечно, что больной знает латынь. Он сказал ассистенту роковое слово - рак. Операцию не предложил. "Значит уже поздно", - подумал Василий Яковлевич и вышел на улицу. Был жаркий августовский день, солнце стояло почти в зените. "Сколько, - подумал он, - сколько раз я буду еще свидетелем его восхода?". Смерти Ерошенко никогда не боялся, ему нужно было лишь знать, сколько времени осталось, чтобы привести в порядок свои дела.
    Новый 1952 год Ерошенко встретил в семье Шаминых в Москве. О болезни своей никому ничего не сказал, но все заметили, что он был бледен и очень худ. Когда его попросили спеть 'что-нибудь, запел: "Як умру, то поховайтэ мэнэ на могыли, сэрэд стэпу шырокого на Вкраини мылий". Хозяйка Зинаида Ивановна даже всплеснула руками:
    - Не узнаю вас, Василий Яковлевич! Праздник сегодня или не праздник?
    Ерошенко заиграл застольную, весело запел, а потом сказал, что задумал поездку: хочет повидать всех своих родных. Кто бы мог подумать тогда, что он едет прощаться?
    В мае он заехал к сестре Марии в Харьков. Мужу ее, Дмитрию Ивановичу, рассказал обо всем. Из Харькова написал своей племяннице Вере Ивановне Серюковой, учительнице Обуховской школы, что болен и хотел бы умереть там, где родился.
    Затем он поехал в Донбасс, в Холодную балку - там работала врачом другая его сестра - Нионила. Оттуда - в Карелию, к третьей сестре - Нине. Он ездил по родной стране в последний раз, даже сейчас набираясь новых впечатлений. Нет, он еще не сдался, и даже в одном из писем просил Д. Алова устроить его работать в Ташкенте, как только он справится с проклятой болезнью. Но болезнь не отступала. По пути в Обуховку Василий Яковлевич заехал в Москву попрощаться с товарищами. Вот как вспоминает одну из последних встреч с Ерошенко В. Г. Першин.
    "...Сопротивление белых длилось недолго. Примерно через полчаса их позиция стала безнадежной.
    - Мат, - объявил я тихо, но внятно, чувствуя, как приятная волна торжества обдает меня от висков до лопаток стягивающим кожу морозом.
    Василий Яковлевич молча протянул мне руку. Пожимая ее, я невольно ощутил, как дрожат, словно от холода, его длинные пальцы. Во рту у меня вдруг стало сухо и горько.
    Мы перешли в кафе, уселись на диване в дальнем углу. Торжество мое улетучилось как дым, оставив по себе лишь немую, безголосо кричащую пустоту.
    Я поднялся с дивана и стал прощаться. Рука у Василия Яковлевича была уже теплой, пальцы не сильно, но крепко стиснули мою ладонь.
    - Будь счастлив, - напутствовал он меня с обычной своей ласковой грустью. - Всех тебе благ.
    Тяжелый ком застрял в горле, слезы обожгли мои веки. Я сжал его ладонь задрожавшими вдруг мелко-мелко пальцами.
    - Ну-ну, - только и сказал он, отпуская мою руку. У дверей толпились люди. Кто-то сказал вполголоса:
    - А у Василия Яковлевича, ребята, рак.
    - Да не болтай ты!
    - Он сам сказал. Вот тебе и не болтай. Я вышел из прокуренного подвала на чистый воздух. Лил надоедливый мелкий дождь. На душе у меня было, как в заброшенной церкви, - неприбранно, пусто, уныло, голо. А в ушах еще звучал высокий хрипловатый ерошенковский голос".
    "...Началась агония. Мучаюсь очень, и никто не скажет, когда это кончится: через день, неделю или, может, несколько месяцев", - писал Ерошенко из Обуховки.
    Умирал он так же скромно, как жил, работал днем и ночью, стараясь причинить поменьше хлопот окружающим. Незадолго до смерти он сказал своей племяннице В. И. Серюковой:
    - Вот эта книга - плоды моих раздумий, итог моей жизни. Теперь я могу спокойно умереть (23).
    6 октября 1952 года Ерошенко написал одно из последних писем 3. И. Шаминой:
    "Дорогая Зина!
    Внутри тетради, которую я посылаю, вы найдете мою фотографию. Все вместе отошлите в журнал "Эсперанто лигило" с заметкой о моем уходе из жизни. Конец ее, который был еще недавно так близок, неожиданно и не понятно для всех отдалился - болезнь приняла мучительный, затяжной характер.
    В этом письме я посылаю окончание "Чукотской сказки", начало которой вы уже получили. Рукопись переписал начисто, поэтому прошу вас - посмотрите ее, выправьте все неясности, исправьте ошибки.
    Бумага, на которой я пишу, очень толстая (24), и писать мне трудно. Пришлите мне более тонкую бумагу для писем. Я собираюсь написать "Корейскую сказку", но работа на толстой бумаге меня выматывает.
    Сообщите мне сразу, получили ли вы этот пакет. Попробуйте продать мои пластинки с уроками японского языка - в институте есть отдел Японии...
    Сердечный привет всем. В. Ер."
    Осенью, вспоминает 3. И. Шамина, Ерошенко прислал ей свою последнюю фотографию. На ней он сидит в глубоком плетеном кресле, устало откинувшись на подушку. Ссохшиеся узловатые пальцы держат тетрадь из брайлевских листов, словно он боится выпустить то, что еще связывает его с жизнью. Лицо Ерошенко спокойное, сосредоточенное, кажется, он прислушивается к звукам прошлого, вспоминает пройденный путь... "Таким он и сохранился в моей памяти, - пишет Шамина, - влюбленный в жизнь и спокойный перед лицом смерти".
    Умер Василий Яковлевич Ерошенко 23 декабря 1952 года. Похоронили его на сельском кладбище в Обуховке. И словно эпитафия на могиле Ерошенко звучат слова Лу Синя: "Я понял трагедию человека, который мечтает, чтобы люди любили друг друга, но не может осуществить свою мечту. И мне открылась его наивная, красивая и вместе с тем реальная мечта. Может быть, мечта эта - вуаль, скрывающая трагедию художника? Я тоже был мечтателем, но я желаю автору не расставаться со своей детской прекрасной мечтой. И призываю читателей войти в эту мечту, увидеть настоящую радугу и понять, что мы не сомнамбулы".

(23) К сожалению, пакет с книгой не дошел до адресата. Другая рукопись писателя, которую получила В. А. Лукашева из Петрозаводска, по свидетельству ее сестры Ф. А. Бурцевой, была утеряна.
(24) Речь идет о бумаге для письма по Брайлю.

<< >>