Александр Шаров. История Цветочного Острова      Как он был прекрасен, Цветочный Остров на Синем море!      Он весь зарос клевером, белым и красным, так что с палубы корабля казалось, что среди моря расстелен вышитый шёлком ковёр.      От клевера пахло мёдом, и казалось, что среди моря лежит огромный медовый пряник.      Тысячи шмелей гудели низкими красивыми голосами, вытягивая своими длинными хоботками нектар из цветов клевера, и казалось, что над островом гудит праздничный колокол.      А жили на острове клеверный гном Крэгг и семейство Мяу: Мяу Кот, Мяу Кошка и котёнок Мяу Крошка.      Каждый вечер они ходили друг к другу в гости. Один вечер семейство Мяу к клеверному гному Крэггу, а назавтра — гном Крэгг к семейству Мяу.      Крэгг угощал гостей клеверным мёдом, самым вкусным на свете, и рассказывал им клеверные сказки. Клевер бывает белым, как облако, и алым, как солнце; и сказки были задумчивые, как облако, и весёлые, как солнце.      А семейство Мяу угощало Крэгга молоком и мяукало ему кошачьи песни — задумчивые и весёлые.      Гном Крэгг работал днём: он обходил дозором остров, выпалывая сорную траву. А семейство Мяу работало ночью: оно обходило дозором остров, не давая бесчинствовать мышам.      Утомившись, гном Крэгг ложился на цветочный ковёр, дышал медовым воздухом, слушал шмелей и думал: «На каком же прекрасном, лучшем в мире острове я живу!»      Но всего этого не стало, оттого что Крэгг в тот несчастный вечер оказался грубым, упрямым и злым.      В тот вечер, когда так чудесно пахло клеверным мёдом и ничего не предвещало несчастья, Крэгг, как всегда, пришёл в гости к семейству Мяу. Перед ужином Мяу Кот и Мяу Кошка и котёнок Мяу Крошка, как всегда, сели в кружок перед весело горящей печуркой.      Мяу Кот, как всегда, взмахнул дирижёрской палочкой. И семейство Мяу, как всегда, очень приятно замяукало.      Но гном Крэгг, чего прежде никогда не случалось, вскочил, топнул ножкой и закричал грубым, злым голосом:      — Прекратите своё дурацкое мяуканье, оно мне надоело!      — Пожалуйста, не кричите, — сказала Мяу Кошка, — это невежливо и это вредно ребёнку!      А Мяу Кот спросил:      — Вы сказали «дурацкое мяуканье» или мне только так послышалось?      — Я сказал то, что думал — «дурацкое мяуканье»!      — Наверно, у вас болит голова? Или живот? Когда у меня болит голова или живот, я тоже говорю иногда совсем не то, что нужно, — сказала Мяу Кошка.      — Ничего у меня не болит! — закричал гном Крэгг и выскочил из кошачьего дома, сильно хлопнув дверью.      На самом деле у него действительно болела голова и болел живот. Но, к несчастью… да, к несчастью, он не захотел в этом признаться.      Гном Крэгг не попросил прощенья ни завтра, ни послезавтра.      А когда у него перестал болеть живот и прошла головная боль, и когда он наконец пересилил своё упрямство и собрался в гости к семейству Мяу, двери и окна дома были заколочены, а на дверях висела записка:      «Мы уезжаем, потому что котятам очень вредно, когда при них кричат, и потому что никому не хотим надоедать “дурацким мяуканьем”.   Мяу Кот, Мяу Кошка, Мяу Крошка».           — Ну и пусть! — громко сказал гном Крэгг, хотя на душе у него было невесело. — Обойдусь без несносного семейства Мяу с его дурацкими кошачьими концертами. Буду один жить на этом прекрасном острове, слушать прекрасное пение шмелей, и самому себе рассказывать прекрасные клеверные сказки, и самого себя угощать самым вкусным на свете клеверным мёдом!      Прошло неизвестно сколько лет и месяцев и ещё много дней.      Как-то раз, наработавшись, Крэгг лёг на траву среди цветущего клевера, чтобы послушать шмелиное пение. Но странное дело: остров больше не гудел, как праздничный колокол.      Было тихо.      И туча закрыла солнце, и стало холодно.      Было ужасно неуютно лежать в этой холодной тишине.      Гном Крэгг поднялся и взглянул на тучу.      Это была совсем необычная туча. Все шмели, какие только жили на Цветочном Острове, летели в открытое море.      — Куда вы?! — крикнул им вслед гном Крэгг.      — Мы улетаем навсегда, — прогудели шмели. Мы больше не можем жить на Цветочном Острове. С тех пор как не стало семейства Мяу, мыши разоряют наши гнёзда.      — Ну и летите! — сердито сказал гном Крэгг. — Обойдусь без глупых шмелей с их унылым гудением, как отлично обхожусь без несносного семейства Мяу. Тишина полезна для здоровья! И теперь мне одному достанется весь самый вкусный на свете клеверный мёд! И… и сто лет назад меня ведь укусил этот проклятый, ужасно невоспитанный шмель, на которого я наступил. Теперь уж никто и никогда меня не укусит!      Так он сказал, очень упрямый и злопамятный гном Крэгг. Но на душе у него не стало веселее.      Прошло ещё неизвестно сколько месяцев и дней. Однажды гном Крэгг вышел в поле и увидел, что все цветы клевера, и совсем старые и молодые, стоят понурив голову.      — Что вы невесёлые? — спросил гном.      — Это потому, что мы умираем. Умирать очень грустно…      — Не умирайте! — попросил Крэгг, который на этот раз встревожился и испугался. — Не умирайте, ведь я так люблю лучший в мире клеверный мёд!      — Мы не можем жить без шмелей, которые переносят пыльцу с цветка на цветок, — тихо ответили цветы клёвера.      И умерли…           …Недавно мы с сыном, который первый раз пошёл со мной в море, проплывали мимо Цветочного Острова.      — Ты говорил, что остров гудит, как праздничный колокол. Почему же я слышу только мышиный писк? — спросил сын.      — Раньше он гудел, как праздничный колокол, — сказал я.      — И ты говорил, что остров похож на ковёр, вышитый белым и красным шёлком. Почему же мне он кажется серой тряпкой среди Синего моря? — спросил сын.      — Раньше он был похож на прекрасный ковёр, — сказал я.      — Отчего же всё так переменилось? — спросил сын.      — Оттого, что в тот несчастный вечер гном Крэгг был грубым, упрямым и злым, — сказал я.      — Только оттого, что в какой-то несчастный вёчер какой-то гном оказался грубым, злым и упрямым? — недоверчиво улыбнулся сын.      Тогда я вспомнил и рассказал сыну всю эту историю. И мы задумались о разных разностях, очень печальных, — бывают и такие.      А остров между тем скрылся из глаз.

Aleksandr Sharov. La historio de la Flora Insulo tradukis A.Hhijhnjak      Kiel ghi belegis, la Flora Insulo en la Blua Maro!      Ghi tuta vepris de trifolio, la blanka kaj rugha, tiel ke de sur la shipa ferdeko shajnis, ke meze de la maro estas sternita tapisho, brodita per silko.      La trifolio odoris je mielo, kaj shajnis, ke meze de la maro kushas grandega mielkuko.      Miloj da burdoj zumis per la belegaj basaj vochoj, tirante per siaj longaj rostretoj nektaron el floroj de la trifolio, kaj shajnis, ke super la insulo sonoris festa sonorilo.      Kaj loghis sur la insulo trifolia gnomo Kregg kaj la familio Miau: Miau Kato, Miau Katino kaj katido Miau Ido.      Chiun vesperon ili intergastis. Vespere — la familio Miau che la trifolia gnomo Kregg, kaj morgau — la gnomo Kregg che la familio Miau.      Kregg regalis la gastojn per trifolia mielo, la plej bongusta en la mondo, kaj rakontis al ili trifoliajn fabelojn. Trifolio ekzistas blanka kiel nubo, kaj skarlata kiel la suno; do la fabeloj estis melankoliaj kiel nubo kaj gajaj kiel la suno.      Kaj la familio Miau regalis Kregg per lakto kaj miauis al li katajn songojn — la melankoliajn kaj gajajn.      La gnomo Kregg laboris tage: li patrolis la insulon, sarkante trudherbojn. Kaj la familio Miau laboris nokte: ghi patrolis la insulon, ne lasante la musojn banditi.      Lacighinte, la gnomo Kregg kushighadis sur la floran tapishon, spiradis la mielan aeron, auskultadis la burdojn kaj pensis: «Do sur kia belega, la plej bona insulo en la mondo mi loghas!»      Sed chio malaperis pro tio, ke Kregg en tiu malfelicha vespero estis kruda, obstina kaj malica.      Tiun vesperon, kiam tiel mirakle odoris je trifolia mielo kaj nenio antausignis malfelichon, Kregg, kiel kutime, gastovenis al la familio Miau. Antau vespermangho Miau Kato, Miau Katino kaj katido Miau Ido, kiel chiam, eksidis ronde antau la ghoje brulanta forneto.      Miau Kato, kiel chiam, eksvingis la taktobastonon. Kaj la familio Miau, kiel chiam, tre agrable ekmiauis.      Sed la gnomo Kregg (antaue tio neniam okazis) saltlevighis, stamfis kaj ekkriis per kruda, malica vocho:      — Chesigu vian stultan miauadon, tiu min tedis!      — Bonvolu ne krii, — diris Miau Katino, — tio ne estas ghentila kaj malutilas la infanon.      Kaj Miau Kato demandis:      — Chu vi diris «stulta miauado» au mi nur misaudis?      — Mi diris, kion mi pensis — «stulta miauado»!      — Vershajne, via kapo doloras? Au la ventro? Kiam doloras mia kapo au ventro, ankau mi iufoje parolas ion tute ne bezonatan, — diris Miau Katino.      — Nenio min doloras! — ekkriis la gnomo Kregg kaj ekkuris el la kata domo, forte batinte per la pordo.      Lin efektive doloris la kapo kaj ventro. Sed malfeliche… jes, malfeliche li ne ekvolis konfesi tion.      La gnomo Kregg petis pardonon nek morgau, nek postmorgau.      Kaj kiam lia ventro chesis dolori kaj pasis la kapdoloro, kaj kiam li fine superfortis sian obstinon kaj audacis viziti la familion Miau, la pordoj kaj fenestroj de la domo estis shlositaj, kaj sur la pordo pendis letereto:      «Ni forveturas, char kriado tre malutilas katidojn, kaj char ni volas neniun tedi per la “stulta miauado”.      Miau Kato, Miau Katino, Miau Ido».      — Ech pli bone! — laute diris la gnomo Kregg, kvankam enanime che li estis malghoje. — Mi bone vivos sen la netolerebla familio Miau kun iliaj stultaj kataj koncertoj. Mi sola loghos sur tiu chi belega insulo, auskultos la belegan kantadon de la burdoj, al si mem rakontos belegajn trifoliajn fabelojn, kaj sin mem regalos per la plej bongusta en la mondo trifolia mielo!      Pasis nesciate kiom da jaroj kaj monatoj kaj multaj tagoj plie.      Foje, satlaborinte, Kregg kushighis sur herbon meze de floranta trifolio por auskulti la burdan kantadon. Sed stranga afero: la insulo ne plu sonoris kiel festa sonorilo.      Estis silente.      Kaj nubego kovris la sunon, kaj farighis malvarme.      Estis terure nekomforte kushi en tiu chi malvarma silento.      La gnomo Kregg levighis kaj ekrigardis al la nubego.      Tiu estis tute neordinara nubego. Chiuj burdoj, kiuj nur loghis sur la Flora Insulo, estis flugantaj en altan maron.      — Kien vi?! — ekkriis al ili la gnomo Kregg.      — Ni forflugas por chiam, — ekzumis la burdoj. Ni ne povas plu loghi sur la Flora Insulo. De post malapero de la familio Miau, la musoj ruinigas niajn nestojn.      — Do forflugu! — kolere diris la gnomo Kregg. — Mi bone vivos sen la malsaghaj burdoj kun ilia morna zumado, samkiel mi bonege vivas sen la netolerebla familio Miau. Silento utilas al sano! Kaj nun mi sola ricevos tutan la plej bongustan en la mondo trifolian mielon! Kaj… kaj antau cent jaroj min ja mordis tiu malbenita, terure needukita burdo, kiun mi surtretis. Do nun min neniu kaj neniam mordos!      Tiel li diris, la tre spitema kaj rankora gnomo Kregg. Sed enanime che li ne farighis pli ghoje.      Pasis nesciate kiom da monatoj kaj tagoj plie.      Foje la gnomo Kregg ekiris en la kampon kaj ekvidis, ke chiuj floroj de la trifolio, kaj tute maljunaj kaj junaj, staras morne klininte la kapojn.      — Kial vi estas malgajaj? — demandis la gnomo.      — Char ni mortas. Morti estas tre malgaje…      — Ne mortu! — ekpetis Kregg, kiu chi-foje maltrankvilighis kaj ektimis. — Ne mortu, mi ja tiel shatas la plej bonan en la mondo trifolian mielon!      — Ni ne povas vivi sen burdoj, kiuj portas la polenon de floro al floro, — kviete respondis la floroj de la trifolio.      Kaj mortis…      Antau nelonge mi kun la filo, kiu unuafoje ekiris kun mi en maron, shipis preter la Flora Insulo.      — Vi parolis, ke la insulo sonoras kiel festa sonorilo. Kial do mi audas nur musajn bleketojn? — demandis la filo.      — Antaue ghi sonoris kiel festa sonorilo, — diris mi.      — Vi parolis ankau, ke la insulo similas al tapisho, brodita per blanka kaj rugha silko. Kial do ghi shajnas al mi griza chifono meze de la Blua Maro? — demandis la filo.      — Antaue ghi similis al belega tapisho, — diris mi.      — Pro kio do chio tiel shanghighis? — demandis la filo.      — Pro tio, ke en tiu malfelicha vespero la gnomo Kregg estis kruda, obstina kaj malica.      — Nur pro tio, ke en iu malfelicha vespero iu gnomo estis kruda, malica kaj obstina? — malfide ridetis la filo.      Do mi rememoris kaj rakontis al la filo la tutan historion. Kaj ni enpensighis pri diversaj diversajhoj, la tre malgajaj — tiuj okazas.      Kaj la insulo tiutempe malaperis el la vidpovo.