№ 4-5, 1999 г.
Л.Н. Мясников
ОБЩИЙ ЯЗЫК В УТОПИИ
Л.Н. Мясников
Сойдем же, и смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи другого. И рассеял их Господь оттуда по всей земле”. Книга Бытия, 11, 7-8
Вот уже какое тысячелетие не дают покоя человечеству эти строки из книги Бытия. На протяжении всей своей истории человек мечтал устранить последствия Вавилонского столпотворения и снова прийти к единению. Эта идея пронизывает историю всех культур и в особенности христианской, что показал, к примеру, У. Эко в своей книге “La ricerca della lingua perfetta nella cultura europea”. Однако, с этой универсальной объединительной идеей вполне уживается прямо противоположная уже не идея, а тенденция - тенденция к обособлению языков и культур. Для понимания чужих культур человек до сих пор выработал лишь одно практическое средство - перевод. Однако средство это не только сложно и громоздко, но и не всегда надежно, что выразилось в известном изречении “Traduttori - traditori” [1].
Проблема общего языка в наше время перестала быть проблемой только лингвистической или даже политической, она уже давно перешла в экономическую плоскость. Журнал “Европа” недавно отметил, что услуги по письменному и устному переводу обходятся Еврокомиссии в 250 миллионов экю в год. И это при том, что материалы в этом учреждении переводятся далеко не на все европейские языки.
Показателен факт, на который мне уже приходилось ссылаться. В 1967 году в издательстве “Наука” вышла книга Эрмара Свадоста “Как возникнет всеобщий язык?”. Но, интересное дело, во многих библиотеках и каталогах (даже в одном из каталогов Ленинки) в списках литературы и библиографиях книгу упорно называли “Как возникает всеобщий язык?” Случайна ли опечатка? Думается, что нет. Именно в ХХ веке с его беспрецедентным движением народов уже само человечество, а не отдельные его представители, начинает осознавать потребность в надежном средстве коммуникации между разноязычными сообществами и их культурами.
Исследователь-лингвист обычно имеет дело с двумя типами материала - “живой” языковой коммуникацией и “мертвыми” текстами. К последним относятся исторические и современные свидетельства - в нашем случае - свидетельства функционирования в качестве международного средства общения различных языков (арамейского, древнегреческого, латыни, французского, английского, русского и др.) и многочисленные проекты международных языков. Здесь же предлагается еще один источник, обычно игнорируемый исследователями - литературная утопия.
Именно утопии (а они суть модели) дают возможность мысленно представить себе альтернативность будущего. Нет ничего удивительного в том, что проблемы языка (общего, всеобщего, единого, международного, вспомогательного [2]) привлекают внимание утопических писателей. Во многих утопиях именно общий язык является одной из главных составляющих “счастья” и гармонии общества. Наличие общего языка подразумевает отсутствие этнических проблем, единство культурного процесса и, в целом, значительно большую предсказуемость развития общества, его большую управляемость. У целого ряда авторов введение общего языка моментально гарантирует социальную гармонию.
В данной работе приводится очень краткий и общий обзор трактовок проблемы языка в произведениях писателей-утопистов. Причем под утопией здесь понимается широкий круг литературных источников, в которых так или иначе рассматривается будущее человеческого общества в целом или же в отдельных его проявлениях: собственно утопические произведения, классика утопии (Т. Мор, Т. Кампанелла); социально-философские работы ранних социалистов (А. Бебель, В. Вейтлинг и др.). В ХХ веке классическая утопия (как вид литературы) дала три новые ветви, основы которых были заложены еще в предшествующие века. Это фантастика, антиутопия и футурология. Наиболее интересной областью для интерлингвиста и социолога является фантастическая литература. Именно здесь моделируются все мыслимые (и немыслимые!) возможности развития человечества, в том числе и в языковом отношении.
Даже самое беглое знакомство с соответствующей литературой выявляет определенный параллелизм в трактовке проблемы общего языка между утопической литературой и лингвопроектированием, т.е. теорией создания проектов искусственных языков. По подсчетам тартусского ученого Александра Дуличенко, пик языкотворчества приходится на XIX-XX века [3]. И в это же самое время создается великое множество утопических произведений. Оба процесса, очевидно, связаны между собой. Именно в данный период своеобразно переплелись две тенденции: становление всемирного рынка и связанная с этим ломка привычных национальных перегородок - и вызванное ею естественное стремление наций оградить себя и свою культуру и язык от других.
Впрочем, лучше начать ab ovo. Так, уже в античности, которая весьма интересовалась проблемами идеального общества, мы видим несколько интересных постановок интересующей нас проблемы. Например, в недошедшем до нашего времени трактате стоика Ямбулоса [4] описываются жители одного из островов, которые обладали весьма интересной особенностью: они имели раздвоенный язык (два языка?) и могли вести сразу два разговора, причем умели производить огромное количество самых разных звуков. Чтобы оценить последнюю способность, попробуйте правильно произнести звуки бушменских языков, произносимых на вдохе, а не на выдохе. Теория и сама по себе интересна - один резонатор (рот и нос), два активных органа речи (языки) и один мозг, обладающий способностью к двум параллельным (?) речемыслительным процессам. Исследователи неоднократно упоминали и Алексарха, брата Кассандра (родственника Александра Македонского), который разработал некую утопическую систему и около 316 г. до н.э. основал город Уранополис (Небесный город) на вершине Афона. Для нового общества был специально разработан и новый, искусственный язык. К сожалению, до нашего времени дошли только отрывочные сведения о данном проекте. Как утверждают [5], язык Уранополиса представлял собой смесь архаизмов со специально искаженными словами из ряда греческих диалектов. Примерно похожий прием создания лексики искусственного языка был повторен в XIX веке пастором М. Шлейером, создателем волапюка.
Однако интерес античности к идеальному обществу не распространялся на вопросы общего языка. Даже Платон в своих социальных утопиях ограничился простым упоминанием о желательности подобного языка. Но и это, очевидно, понималось как язык, понятный для всех греков. Все остальные - варвары, не стоящие умственных усилий. Искусственный язык, созданный римским врачом и фармацевтом К. Галеном, был, очевидно, одним из многих “тайных” языков, т.е. предназначался для засекречивания коммуникации, и потому нам здесь не интересен.
В эпоху Средневековья вопрос общего языка был решен вполне практически, во всяком случае, для образованной части общества, всеобщим распространением латыни. Однако теоретически проблемы универсального, философского языка разрабатывались, очевидно, на протяжении всего Средневековья. С утопией дело обстоит сложнее. Нельзя согласиться с известным исследователем утопизма А. Фойгтом, который писал: “...Мы можем смело утверждать, что все христианское средневековье не произвело ни одной социальной утопии” [6]. Только один пример - ведь именно в средневековье возникают во множестве монастыри, которые по замыслу, да и с точки зрения стороннего наблюдателя, представляли собой материальную утопию (модель горнего мира). Однако нас здесь интересует лишь утопия литературная.
На всей теорритории Западной Европы вплоть до Нового времени безраздельно господствовала латынь. Собственно средневековая латынь (период V-XIII в.) в течение многих веков являлась профессиональным международным языком Европы. Эпоха Возрождения вызвала интерес к проблемам языка, причем интерес двоякого рода - к национальным языкам и к языку общему - существенно изменила роль латыни. Формирующиеся языки европейских наций постепенно стали обслуживать все сферы общения, включая и профессиональные. Латынь классического типа становится средством международного научного общения, существуя наряду с национальными языками, которые постепенно вытесняют ее из национальных сфер, в частности из литературы. На долю латыни остается наука и философия, которые по своей сути интернациональны. И в такой роли латынь просуществовала довольно долго. Вспомним, что еще М. Ломоносов большинство своих работ писал на латыни. В настоящее время делаются небезуспешные попытки возродить интерес к этому языка как в Западной Европе, так и в России. Неудивительно поэтому то, что в целом ряде утопий языковая проблема решается в пользу латыни, поскольку это было уже готовое решение.
Так, жители Civitas Solis (Город Солнца) доминиканского монаха Т. Кампанеллы имеют некий общий язык, определить характер которого не представляется возможным ввиду скудости описания. Это, скорее всего, латынь. Люди, которые встретили рассказчика, а он был моряком-генуэзцем, вполне понимали его. Помимо общего языка граждане Города Солнца в детстве обязаны учить и иностранные языки, что впрочем вовсе не подразумевает всеобщего многоязычия. Иностранный же язык являлся всего лишь средством развития интеллекта ребенка. (Обратим внимание на такой подход к предмету, заметив, что просуществовал он в массовой практике школьного обучения вплоть до настоящего времени.) Для внешних сношений в утопическом городе Кампанеллы использовались квалифицированные переводчики. Автор пишет, “не так существенно [для должностных лиц - Л.М.] знакомство с языками, так у них имеется много переводчиков, коими служат в их Республике грамматики” [7]. В Христианополитанской республике Иоанна Андрэ детей помимо родного обучают еще трем древним языкам - латинскому, древнегреческому и древнееврейскому, т.е. языкам Библии.
Сторонником греческого языка был Г. Тард. В романе “Отырвки из истории будущего” он пишет, что “мало-помалу или, скорее, с быстротою свойственной вообще прогрессу нового времени, пользование греческим, переходя от одного слоя общества к другому, распространилось до самых низших общественных классов...” Причем, язык этот, скорее всего, был не ново-, а древнегреческим. Инициаторами принятия общего языка еще в ХХ веке явились ученые, которые “решили пользоваться во всех своих сочинениях международным наречием”. Из текста следует, что таковых наречий могло быть несколько, ибо существовала конкуренция между языками науки. Кстати, обратим внимание на то, что в настоящее время для того, чтобы быть услышанными, ученым приходится использовать один из очень небольшого набора языков.
Итак, сначала по Тарду, единый язык принимает научное сообщество, за ним и остальная часть человечества, но эти остальные останавливаются на греческом языке в качестве общего. Национальные, точнее этнические языки, постепенно начали отмирать. И только “в немногих деревнях, затерявшихся в горных ущельях, упорно продолжали, несмотря на запрещение преподавателей, коверкать [выделение мое. - Л.М.] прежние языки...”. В связи с волной неоэллинизма прежняя литература была забыта и читали исключительно древнегреческих писателей. Зато процветала и литература на новом языке, ибо “создается удовольствие выражать на новый лад вечные банальности” [8].
Реже встречается у утопистов санскрит. Например, в “Сердце Змеи” у И. Ефремова предлагается следующая схема: сначала санскрит, “построенный наиболее логически”, становится языком-посредником для переводных машин. Затем, “прошло немного (!) времени и из языка-посредника сформировался первый мировой язык нашей планеты” [9].
Можно привести десятки примеров использования латыни и иных “мертвых” языков в качестве общего языка в утопиях. В практике же лингвопроектирования латынь явилась основой для многочисленных проектов международных языков. Более того, факты говорят о том, что такие языки как латынь или же санскрит называют мертвыми по недоразумению (в Индии десятки тысяч людей считают санскрит своим родным языком). С другой же стороны, в истории утопии можно назвать и немало противников использования латыни. Так, одним из ее противников был Сен-Симон, который видел в использовании латыни признак духовного регресса (“латынь - язык духовной корпорации средних веков” или “национальное наречие католического духовенства”). Конечно, такие резкие высказывания - не более чем argumentum ad hominem. Своего же решения проблемы Сен-Симон не предложил.
Томас Мор, отец утопии и автор самого термина, решает языковую проблему существенно иначе. Жители его города помимо всего прочего осчастливлены и новым языком. Причем, Мор не останавливается на простом упоминании факта, а дает более или менее развернутое описание утопического языка, приводит его алфавит и целое четверостишие. Существенно то, что язык этот сконструированный, искусственный, намеренно введенный в обиход.
Этот язык по утверждению Мора “... не скуден словами, не без приятности для слуха и не лживей другого передает мысли” [10]. Ранее в Утопии существовал иной, старый язык. Косвенные данные говорят о том, что эти два языка совершенно различны. Можно попытаться дать типологическую характеристику “утопического” языка. Здесь же мы ограничимся просто констатацией того, что внешне язык Утопии Мора напоминает греческий. Об этом свидетельствует целый ряд названий, например, “цинамерные” и “гранемерные” дни месяца, названия ряда должностей (сифогрант, адем) и пр.
В ряду сторонников искусственного языка стоит и Дени Верас, который в своей “Истории севарамбов”, впервые опубликованной в 1674 (или 1672) году и переведенной на многие языки мира, дает описание языка страны севарамбов. Язык этот имеет явно выраженное искусственное происхождение, впрочем автор заявляет об этом сам. Верас говорит о том, что язык Севарамба несет на себе персидское и европейское влияние. заметим, что типологически персидский, как и большинство европейских языков, принадлежит к одной, индоевропейской языковой семье. Те данные, которые приводит Верас в своей книге, говорят, как нам кажется, об излишней усложненности как словообразовательной, так морфологической и синтаксической системы языка севарамбов. Например, язык этот сохранил родовые различия в системе существительного, что является с точки зрения лингвопроектирования явным излишеством. Вот несколько слов севарамбийского языка - “эдирнаи” (дети после 14 лет), “гардирнаи” (дети от 7 до 14 лет), “адирнаи” (дети до 7 лет). Сопоставление приводимых Верасом слов и фраз позволяет предположить, что язык этот агглютинативного типа. Для иллюстрации грамматики вот образчик - Erimbas imanto! (Да будет исполнена воля короля света!) - который показывает наглядно семантическую нагруженность грамматических и лексических форм языка [11]. Таким образом, будучи языком искусственным и, очевидно, довольно сложным, язык Севарамба несомненно доставил много хлопот первым поколениям жителей государства. Как свидительствует история лингвопроектирования, подавляющее большинство авторов лингвопроектов стремились к максимальному упрощению грамматической системы своих творений и наибольшей логичности системы словообразования.
Не следует забывать, что произведения Мора, Компанеллы, Вераса появились в XVI-XVII веках, когда и в ученой среде пробудился интерес к вопросам универсального языка, который мыслился в те времена как язык философский. Так, еще в 1617 году был опубликован трактат Г. Гюго, в котором разрабатывался ряд проблем всеобщего искусственного языка. 1629 годом датируется известное письмо Р. Декарта аббату Мерсенну, где закладываются основы универсального языка. В 1650 году появился проект Lingua Universalis Ф. Лаббэ который дал родовое название языкам такого типа. Одна за другой появлялись пазиграфии. Кстати, 1653-1666 гг. датируется проект Pycku jeзик Юрая Крижанича, творчество которого было связано с Россией. Это был первый лингвопроект на основе славянского материала и, более того, он предвосхитил апостериорное направление в лингвопроектировании, которое наиболее активно разрабатывается только в ХХ веке. В общей сложности в XVII веке в Европе появился 41 проект искусственных всеобщих языков разного типа. Авторы литературных утопий того времени вполне могли быть знакомы, по крайней мере, с некоторыми попытками создания искусственного языка, тем более, что среди создателей лингвопроектов и теоретиков искусственного языка были Р. Декарт, Я.А. Коменский, Ш. Сорель, И. Ньютон, Г. Лейбниц и ряд других не менее известных персон. Конечно, в те времена международная научная коммуникация осуществлялась главным образом через личную переписку ученых. В этой связи кажется вполне логичным предположить, что в ученой среде Европы господствовала некая лингвофилософская парадигма, основания которой были заложены еще в Средневековье, оживленная духом Ренессанса с его интересом к вопросам языков и культур. Это косвенно подтверждается и примером из Т. Мора, где мы имеем дело с явно искусственным языком, который “превосходит другие более верной передачей мыслей”. Последнее свидетельствует, что Мор был хорошо осведомлен о проблемах философского языка. Но у него есть одна инновация. Дело в том, что философские языки разрабатывались в основном как инструмент правильного мышления, как такой способ классификации понятий, который может порождать новые знания. У Мора же язык выступает в качестве средства коммуникации. Кстати выше мы отметили, что в ученой среде Европы вопросы разработки всеобщего [=философского языка] привлекли особое внимание в XVII веке. Работа же Мора датируется началом XVI века!
Век XVIII, принес 50, а XIX - уже 246 проектов искусственных языков [12]. Можно сказать, что “идея уже овладела массами”. Причем среди философов стало своего рода хорошим тоном хотя бы упомянуть об универсальном языке. Так, Дж. Вико ратовал за некий Умственный язык, общий для всех наций. Фактически, это призыв к разработке более совершенной философской системы классификации понятий, т.е. продолжение традиции предыдущего века. Ему вторит и маркиз Кондорсе, который в своем “Эскизе исторической картины прогресса человеческого разума” мечтает о создании логического языка, понятного всем нациям и переводимого на языки мира без потерь смысла. Фактически все более или менее крупные философы века отдали дань этой проблеме.
Такое общее умонастроение совершенно естественным образом находит отражение и в утопической литературе. Так Этьен Кабе в “Путешествии в Икарию” (1840) вводит в обиход, по пр примеру Мора, искусственный язык. Язык икарийцев прост, логичен и благозвучен. Это язык с фонетическим алфавитом, не имеет исключений из грамматических правил, с ограниченным запасом корневых слов, от которых, однако, можно образовать неограниченное количество производных. Изучить икарийский язык можно за четыре-пять месяцев (интересно до какого уровня? Ведь используя современные методики обучения языкам, за этот же срок можно обучить и основам любого этнического языка). Интересно отметить и такую деталь: критерии "простота, логичность и благозвучность", являясь в сущности субъективными, в новейшее время стали de facto формальными интерлингвистическими критериями в работах создателей проектов искусственных языков.
Кабе, как уже сказано, был не одинок в своем подходе к решению языковой проблемы. XVIII век принес и другие подходы. Один из них выражается в работах Луи Себастьена Мерсье (1740-1814). Так, описывая французское общество 2440 года, Мерсье ни на минуту не сомневается в том, что французский язык сохранится в будущем. Роман был написан в 1770 году, и целый ряд его положений можно считать реакцией на засилье классического образования в современной автору Франции. Интересно, что в дальнейших работах Мерсье отказался даже от мысли об изучении иностранных языков, целиком отдав приоритет и все внимание французскому. Мерсье пишет, что "французский язык повсюду взял верх. Древними языками... владеют у нас лишь несколько ученых" [13]. В новой Франции Мерсье основное внимание в школе уделяют французскому языку, хотя дети изучают и некоторые иностранные, живые). Подобные мысли можно проследить и у ряда других авторов-французов. (Вспомним, кстати, в этой связи недавний французский закон о чистоте языка). В XIX веке аналогично решается проблема общего языка в известном романе У. Морриса "Вести ниоткуда, или эпоха мира". Автор, как и Мерсье, рассматривает не глобальную, абстрактную утопию, а конкретное общество будущей Великобритании. Он полагает, что и через сотни лет на всей территории страны сохранится английский язык. Значительное количество жителей Британских островов будут владеть, помимо родного, 2-3 иностранными языками, что полностью решит проблемы сношений с материком. Помимо живых языков дети могут изучать дополнительно и мертвые, "если хотят знать больше" [14]. Прогноз Морриса, кажется, не сбывается. Через сто лет после выхода в свет его романа только 26% британцев владеют иностранными языками, в то время как в ФРГ - 40, в Дании - 61, в Голландии - 73%. По сведениям журнала "Европа", около 76% датских политиков и чиновников высокого ранга владеют двумя и более иностранными языками, что касается британских и ирландских, - среди них таких 28 и 22%, соответственно. Те же 28% характеризуют и французских политиков.
В теории "строя гармонии" одного из предтеч социалистической мысли Ш. Фурье мы тоже можем найти упоминания об общем языке. Злые языки поговаривали, однако, что у Фурье были большие трудности с изучением иностранных языков, многочисленность которых он считал злом человеческим и "при каждом удобном случае высказывался против существования многих языков" [15]. Посему одной из главных задач для нового общества [=объединившегося человечества] Фурье считал введение всеобщего языка. Такой язык, по мысли Фурье, возникнет стихийно, в результате совместной жизни человечества. Необходимыми предпосылками к языковому единению являются принятие "единых мер, типографских знаков и других способов общения" [16]. (Ох, если бы так! Все это есть в настоящий момент в Европе, даже больше того, однако унифицированное законодательство, единые меры, шрифты, стандарты и пр. ни на шаг не приблизили европейцев к языковой гармонии, а напротив только обострили проблему).
Многие из последующих поколений утопистов идут дальше и не просто постулируют саму необходимость будущего всеобщего языка, а и обращают внимание на целый ряд технических проблем введения такого языка в обиход, обучения ему, на характер развития единого языка и пр. Так, В. Вейтлинг в "Гарантиях гармонии и свободы" не только утверждает, но и пытается обосновать неизбежность введения всемирного языка. Однако, по мысли автора, такая возможность появится только в коммунистическом обществе, т.е. тогда, когда будут созданы предпосылки, экономические и политические, единого человеческого общества. Автор разрабатывает и схему внедрения всеобщего языка: первое поколение изучает местный язык (т.е. этнический, родной) и один из всеобщих, второе поколение вводит всеобщий язык в семейную и общественную жизнь и, наконец, третье поколение уже целиком пользуется им. Конечно, трудно судить о темпах развития человеческого общества в будущем, однако, как представляется, три поколения слишком маленький срок для полной "отмены" этнических языков и их замены всеобщим. Следует отметить и то, что под всеобщим языком Вейтлинг понимает либо один из древних, либо же новоизобретенный (искусственный). Автор полагает, что "создание нового, красивого, благозвучного, совершенного языка уже потому необходимо, что все известные современные языки имеют в себе много несовершенств" [17]. Обращают на себя внимание уже упомянутые критерии - красивый, благозвучный и совершенный [=логичный]. Они субъективны, может быть даже национально-субъективны. То, что благозвучно для русского уха, может вполне оказаться какофонией для уха французского и наоборот (ср. "лающий" немецкий язык в восприятии русского). Даже такой, казалось бы, бесспорный критерий как логичность требует уточнения. В общем-то, любой язык является логичным, в противном случае было бы невозможно ни учить его практически, ни исследовать теоретически. Проблема в том, что логика языка отлична от формальной, аристотелевой логики и пока еще с трудом поддается формализации. Историкам известно, что Вейтлинг даже написал социальную работу "Всеобщая логика и грамматика и основные черты универсального языка человечества", которая, к сожалению, оказалась утерянной. Известен и отрицательный отзыв об этой работе Ф. Энгельса (письмо к К. Марксу от 1835 г.). Классики, кстати, разгромили и еще одного оппонента из социалистического лагеря - француза П. Прудона, который как известно, еще будучи студентом, написал работу о всеобщем языке [18].
Уже упомянутый Лассвиц в другой своей работе описывает марсианское общество, где уже свыше ста тысяч лет (!) назад произошло языковое объединение. За этот воистину космический период новый язык предельно упростился, изменился даже сам характер мышления. Причем речь идет именно о механизмах мышления, его логике. Тем не менее, в марсианском языке Лассвица остался грамматический род и некоторые иные "избыточные" категории, характерные для многих современных языков. Вот несколько образчиков языка - "E najioh ke = Внимание, помеха. Что случилось?", Bate li war. Так а fil = В аберическом поле люди. Прекратить его действие, как только окажется возможным" [19] и т.д. Здесь, действительно, чуть ли не каждый звук является семемой. Еще в одном рассказе Лессвиц пишет, что в обществе 2371 года давно функционирует универсальный язык, однако наряду с этническими, на которых "выражают тончайшие движения сердца". Тем не менее, универсальный язык у Лассвица уже начинает развивать и эстетическую функцию, все чаще начинает употребляться в поэзии. Таким образом, по Лассвицу первичным назначением международного языка является его использование для "технических" целей - быт, бизнес, промышленность, техника и пр. Только после того, как заполняются эти сферы общения, язык начинает использоваться и в сфере художественной литературы. (А вот опыт использования так называемых плановых языков показывает, что дело обстоит в целом как раз наоборот. Эсперанто, практически никак не связан с материальной сферой человеческой деятельности.)
В ряду немецких писателей резко противоположную позицию занимает И.Г. Фихте, работа которого "Замкнутое торговое государство" может быть взята на вооружение политиками определенной ориентации. Фихте пишет совершенно незатейливо: "непосредственное сношение гражданина с любым иностранцем должно быть сделано невозможным" [20]. Ну, а коли так, то нет и проблем межъязыкового общения. Такой урок мы только-только начинаем забывать.
Интересна работа Паоло Мантегацци "Год 3000", переведенная на русский язык в 1898 году. Здесь, как следует из заглавия, автор пытается заглянуть почти на 11 веков вперед. В новом обществе уже пять веков функционирует всеобщий язык, причем все остальные мертвы, как сейчас древнегреческий. Всеобщим языком служит новый космический [в переводе космополитический] язык, т.е. язык всего человеческого мира. Все страны давно объединились в союз "планетарных штатов" (Соединенные штаты земли), своего рода конфедерацию бывших государственных образований. Для нашего времени это не бог весть какая оригинальная идея, для конца же века прошлого мысль о Соединенных штатах земли была, очевидно, весьма новаторской. В будущем дети изучают в школе не древних писателей прошлых веков (англичан, французов, русских и т.д.), а классических писателей "космического языка", т.е. новую всепланетную литературу. Но как же быть с явным пробелом в истории культуры от античности до XXV века новой эры? Мантегацци находит выход в создании особого театра "Панглосс", "...в котором давались представления на мертвых языках: санскритском, греческом, латинском, итальянском, английском..." [21]. Ход, конечно, любопытный, однако, не совсем понятно, кто же ходит в этот театр, и как зрители понимают то, что происходит на сцене. Тем более, что школа не дает никакого понятия о литературе "до космического периода". Нами был не так давно проделан любопытный эксперимент: группе студентов была показана видеозапись греческой постановки одной из пьес Аристофана. Причем ни один из студентов не знал ни греческого, ни Аристофана. Затем всех попросили кратко описать сюжет пьесы. Заверяю вас, что никакого отношения к Древней Греции и реальному сюжету описания не имели.
Любопытный материал дают фантастические романы Г. Уэллса. Так, например, в романе "Спящий пробуждается" описывается общество XXI века. На Земле остаются в ходу всего четыре языка - английский, немецкий, французский и русский. Причем доминирует, конечно же, английский. Относительно русского сказано, что он в значительной степени галлицизирован. Фантаст, несомненно порадовался бы, узнав, что на исходе ХХ века русский все больше и больше англицизируется. Помимо названных базовых языков на Земле, по Уэллсу, существует и несколько пиджинов - испано-американский, англо-индийский, англо-негритянский (?), англо-китайский и франко-негритянский [22]. Таким образом, в новом столетии 6000 языков, существующих в мире в настоящее время, редуцируются до четырех языков и пяти образований сомнительного качества. То, что предлагает Уэллс в этой работе, называется выделением региональных языков, и таковой процесс действительно имеет место, но он не отменяет местные, тем более, письменные языки. Несколько иной подход намечен тем же автором в романе "Современная утопия". Уэллс пишет, что "...этот язык будет результатом слияния... но грамматические его формы так же просты, как в настоящем английском, в нем находится обильный запас слов, который принадлежит множеству, по крайней мере, двадцати языкам" [23]. В приведенной цитате обращает на себя внимание цифра 12. Интерлингвист назвал бы это двенадцатью контрольными языками лексики. Можно сравнить с известным принципом DEFIRS (т.е., немецкий, английский, французский, итальянский, русский и испанский языки), который был использован при составлении словаря планового языка идо и стал выражением принципа международности в лексике искусственных языков. В целом же Уэллс, как видим, был довольно последователен относительно языкового будущего планеты. Если брать две упомянутые работы, то намечается следующий путь: сначала образуются путем слияния несколько региональных языков. На втором этапе, после решения ряда политических проблем, региональные языки сливаются в один всеобщий. И таковым будет язык, напоминающий английский по структуре и имеющий интернациональную лексику. Однако, вызывает сомнения путь образования такого языка - слияние существующих этнических языков. Пока не наблюдалось даже признаков слияния английского с французским, несмотря на общность истории.
Уэллс, конечно же, не одинок в своей оценке роли английского. Ему вторит, например, некий Д. Гей [Delile Gay], который в своем романе "Через триста лет, или голос будущих поколений" [Three Hundred Years Hence, or Voice from Posterity] пишет, что "в будущем постепенно сгладились различия языков", расы перемешались и возникли новые типы, но "с преобладанием англо-саксонских элементов". Отсюда делается и вывод о преобладании того же элемента в "сглаженном" языке. Незавидна роль желтой расы, которая в результате социальных катаклизмов погибает, но не полностью, а "за исключением помесей с белой". Говорят по-английски и в "Багровом царстве" Давида Пэрри, переведенном на русский язык в 1908 году с подзаголовком "Социал-демократическая фантазия". Но, слава Богу, у Пэрри есть одно новшество - словомер - прибор, который крепится на горле и позволяет произнести только определенное количество слов за сутки. Имеются особые инспекторы словоговорения, которые строго следят за тем, чтобы не был превышен лимит в тысячу слов в сутки.
Подчеркивание ведущей роли английского в языковом будущем планеты не является исключительной прерогативой англоязычных писателей. Например, сторонником английского языка был и такой известный русский философ, экономист и один из идеологов пролеткульта, как А.А. Богданов (Малиновский). В статье "Пролетарская культура и международный язык" [24] он пишет, что языком международного пролетариата может быть только английский. Такой выбор мотивируется распространенностью английского языка в мире, синтетичностью строения (под этим понимается близость к иным германским языкам по грамматической структуре и к французскому языку по лексике), пластичностью, под которой понимается "быстрое историческое развитие, наибольшая сжатость, простота форм" и, наконец, результатами первой мировой войны (sic!). Интересно отметить, что сначала английский будет являться как бы переходной формой международного языка, затем по мере его усвоения мировым пролетариатом он плавно перейдет к функционированию в качестве единого языка человечества. Более того, Богданов строит и программу практических действий. Стоит процитировать ее полностью:
1. "Борьба вообще против национально-кустарнических тенденций в области языка (особенно, где дело касается мелких или отсталых наций)". Фактически это означает сознательный отказ от национальных языков и следовательно от национальных культур. А это оказывается совершенно не под силу пролетариату (даже победившему!).
2. "Пропаганда в пролетариате всех стран, кроме англо-саксонских, изучения в первую очередь английского языка. Для пролетариев, напротив, рекомендуется ознакомление с разными языками, не исключительно с французским или немецким, как большей частью теперь бывает". Кстати, пролетарии, как выясняется, не очень то склонны изучать какие-либо языки. А что касается "англо-саксов", то я уже приводил данные по Британии. Неутешительны они и в США.
3. "Преобразование - по собственной инициативе пролетариата, не только англо-саксонского, но международного, варварской орфографии английского языка в рациональную, быть может, и с некоторыми грамматически упрощающими реформами". Вот так, ни больше, ни меньше! Международный пролетариат скажет и перфект отменят.
4. "После такого преобразования - объявление этого языка международно-пролетарским: и практические меры, отсюда вытекающие". Решение проблемы довольно кардинально. Но не будем забывать, что многие в то время бредили мировой революцией.
Довольно резко в этой же статье автор отзывается об искусственных, или же как их сейчас называют, плановых, языках типа волапюк, эсперанто, идо и пр. Он пишет, что "на каком-нибудь наивно-шаблонном эсперанто немыслимо выразить объективно, т.е. общезначимо, бесконечную сложность и разнообразие социальных отношений и переживаний с их оттенками..." [25]. Замечу, что к моменту написания статьи эсперанто функционировал уже более тридцати лет и сообщество эсперантистов, действительно международное, накопило богатый опыт общения на искусственном, нейтральном языке. Более того, существовала богатая переводная и оригинальная литература на этом языке.
Богданов затрагивает проблемы общего языка и в своем романе-утопии "Красная звезда", который хотя и описывает марсианское общество, но по сути является пособием по марксистской социологии. Здесь автор утверждает иной путь становления общего языка, а именно - слияние всех языков в один. Но есть одно важное отличие от предшественников из социалистического лагеря. Дело в том, что у Богданова слияние языков происходит задолго до социалистического переворота. Как пишет автор, "...уже за несколько сот лет до социалистического переворота все различные диалекты [=языки] сблизились и слились в одном всеобщем языке. Это произошло свободно и стихийно" [26]. [Ср., например, с В. Вейтлингом]. Несмотря на прокламированное слияние языков, марсианский язык имеет многие черты, которые характеризуют плановые [искусственные] языки. "Язык этот звучен и красив. ...Его правила вообще не имеют исключений, в нем нет таких разграничений, как мужской, женский или средний род" [27]. Однако, есть одна любопытная особенность, а именно, "все названия предметов и свойств изменяются по времени". Несмотря на экзотичность последнего, такая особенность не является всецело "марсианской". Целый ряд вполне земных языков имеют аналогичные категории.
Совсем уж фантастично решение проблемы у Якова Окунева в романе "Грядущий мир. Утопический роман". Вполне в духе эпохи звучат призывы к созданию "Всемирных Соединенных Штатов Советских Республик" (sic!). Человечество, по-видимому, сохранило звуковые языки, но проблема межъязыкового общения решается при помощи сканирования процессов в мозгу и расшифровки мыслей - как результата биохимических процессов. "Слова - это облачка, надстройка над всеми этими процессами. Идеограф... срывает оковы языка с мысли" [28]. Теория тоже вполне соответствующая духу времени.
В романе Николая Шелонского "В мире будущего" (1892), который описывает события 2892 года, предпочтение отдается русскому и французскому языкам. Оказывается, что еще 1000 лет назад (т.е. во времена самого Шелонского) Россия и Франция объединились, "проглотив Германию и Австрию, которых уже... нет как отдельных государств" [29]. После этого на Земле наступил вечный мир и цивилизованные нации (естественно, вместе с Россией и Францией) приняли общий язык для целей взаимных сношений и научных сочинений. Причем язык этот представляет собой слияние русского с французским (вот опять французский с нижегородским). Фактически для всех стран, кроме России и Франции, этот язык является языком вспомогательным, существующим наряду с государственными. Не очень понятна ситуация с нашими двумя странами. Получается, что русский и французский языки растворились в небытии, уступив место странной помеси. Роман оставляет еще и ощущение, мягко сказать, нелюбви к Германии.
Вообще же идея слияния языков была весьма популярна в России. Так и у В. Никольского в романе "Через тысячу лет" (1927) сначала образуется общеевропейский язык, затем он сливается с иными, восточными языками и в результате формируется общечеловеческий язык. Но при этом сохраняются и этнические языки, которые продолжают свою историю. В общем, а точнее, вспомогательном, языке, ибо дело идет о нем, "сочетались краткость английского и звучность итальянского языка". Влияние же восточное ограничилось тем, что увеличился звуковой состав общеевропейского языка, в котором появились новые сочетания согласных типа "сч", "сц", "зд", "дз" и др. Кстати, практически все они существуют в славянских языках, отсюда можно было бы сделать вывод, что общеевропейский язык сложился в целом без участия славянских языков. Это подтверждает и другая фраза, оброненная автором - "в котором [языке] мое ухо улавливало английские и латинские корни" [30]. Рассказчиком же является русский путешественник. Говоря другими словами, у Никольского речь идет о формировании своего рода лингва франка, о пиджине, который используется для межъязыкового общения и затем креолизуется.
Интересную проблему затрагивает Иван Ефремов, говоря об общем языке в романе "Час Быка". На планете Торманс многие столетия существует всепланетный язык, однако "с какими-то остаточными диалектами в разных полушариях планеты..." [31]. Этот язык семантически напоминает языки Земли, в частности, английский. Фонетическая система, однако, характеризуется носовыми гласными и изменением тона, как в ряде языков Юго-Восточной Азии или Африки. Письменность на этой планете идеографическая (типа китайской), что, по мысли автора, приводит к "смысловой окаменелости" и способствует "отставанию мышления, замедлению его развития". Если исходить из логики автора, то китайское общество, к примеру, застыло в своем развитии, ибо в Китае "сложное красивое письмо, выражающее тысячи оттенков мысли там, где их нужны миллионы". В этом романе любопытны рассуждения о соотношении языка науки и техники и так называемого общеэмоционального языка (?). Если сформулировать проблему несколько иначе, то она будет звучать так - не способствует ли прогресс науки и техники и сопутствующее развитие терминологической лексике обеднению языка художественной литературы и бытового языка? Кстати, которое десятилетие фразеологи заявляют, что повседневная речь беднеет, становится малообразной, "сухой", что находит свое отражение и в художественной литературе.
Много внимания проблемам языковой коммуникации уделяет Георгий Мартынов в романе "Каллисто", который впервые был опубликован в 1957 году. Но в отличии от И. Ефремова, лингвистические идеи автора довольно-таки наивны. Естественно, на планете Каллисто, откуда на Землю прилетел корабль с пришельцами, один общий язык. Более того, он всегда был единственным. Фонетической особенностью каллистянского языка является отсутствие твердых согласных, все согласные мягкие (нь, кь, пь и пр.). Автор пишет, что данное обстоятельство представило наибольшую трудность для землян, ибо "каждое слово было... чуждо земному слуху", хотя "в языке гостей оказались все буквы русского алфавита, ... за исключением "ш", "щ" и "ч" [32]. Писатель систематически путает звуки и буквы. С такой исходной позиции и английский язык покажется необычайно трудным, так как в нем нет мягких согласных. Описан Мартыновым и процесс изучения языка. Во-первых, в связи с тем, что "твердые звуки оказались совершенно непроизносимыми для каллистян", решили, что именно земляне изучат каллистянский язык. И вот "процесс пошел". Сначала люди изучали существительные (!) и "... казалось, что эта задача им не по силам. Что будет, когда придется перейти к понятиям (!?), они себе плохо представляли" [33]. Очевидно, писатель просто не знает, как вообще происходит изучение иностранного языка. Да и в целом, страницы, посвященные языку каллистян, поражают разного рода наивными рассуждениями. Впрочем, было бы слишком требовать от беллетриста быть еще и лингвистом! Их задачи совсем разные.
Коль скоро мы говорим о фантастике, нельзя не упомянуть роман венгра Фридьеша Каринти "Путешествие в Фаремидо", изданный в 1916 году и переведенный на многие языки (в том числе и на эсперанто) [34]. Роман представляет собой как бы пятое путешествие Гулливера, который на сей раз попадает в страну летающих разумных машин, называемых соласи. Если внимательно прочитать название страны, Фаремидо, то нетрудно догадаться, что говорят соласи на особом музыкальном языке из семи нот. При всей экзотичности такого способа общения он не является всецело утопическим. Дело в том, что источником языка соласи у Каринти является вполне реальный факт истории лингвопроектирования. А именно, язык сольресоль, представленный Ф. Сюдром в 1827 году в Париже и получивший целый ряд восторженных отзывов современником и наград разного рода. Фактически это была философская классификационная система, но с необычным способом выражения. Формой выражения служили семь нот. Например, "доредо", - время; "дореми", - день; "дорефа", - неделя; "доресоль", - месяц; "дореля", - год; "дореси", - век и т.д. В сольресоле оригинально были решены и некоторые чисто языковые проблемы. Скажем, антонимические отношения выражались изменением порядка слогов-нот. Так, "мисоль", - благо, а "сольми", - зло. Сдвиг ударного слога транспонировал слово в другую часть речи. "Сиреляси" - это конституции и т.д. Особенностью языка было и то, что помимо музыкальных звуков можно было использовать словесную запись нот, нотные знаки, семь цветов спектра и некоторые иные средства выражения.
Богатая футурологическая литература не очень богата прогнозами относительно языкового будущего человечества. Здесь следует упомянуть в первую очередь модного сейчас М. Нострадамуса, в "Центуриях" которого содержатся общие рассуждения о неком новом языке, призванном служить посредником между европейской латынью и восточными языками. Значительно более обширный материал можно найти у футурологов нового и новейшего времени. Ограничусь только Ш. Рише, который в очерке "Куда мы идем?" пытается проследить динамику роста народонаселения и следовательно языков мира и отдельных стран с 1893 по 1993 годы. Увы, в 1893 году автору не было дано знать исторические судьбы мира и предсказать две мировые войны и российскую революцию. Те конкретные цифры, которые автор приводит в своей работе, оказались далеки от действительности. Например, в Китае 1993 года живет только 550 млн человек. В реальности же население Китая уже давно перевалило за миллиард. Значительно больший интерес представляют рассуждения о развитии языковой ситуации.
Рише несколько раз подчеркивает исключительную важность родного языка и обращает внимание на его сопротивляемость. Он пишет: "ничто так не противится завоеваниям и разрушениям, как язык, на котором говорят у домашнего очага, и в будущем эта способность к сопротивлению еще возрастет" [35]. Как раз это мы и имеем возможность наблюдать сейчас. Рише высказал предположение, что у человечества в конце ХХ века будут определенные трудности с общим языком, на роль которого сможет претендовать английский. Это связано с динамикой развития англоговорящего общества, которое по Рише в 1993 году составит около 500 млн человек (Автор ошибся, но не на много). Вторая причина будущей популярности, согласно Рише, лежит в том, что лексика английского содержит значительное число латинских корней, что сближает этот германский язык с романскими, число говорящих на которых тоже исключительно велико. У английского, однако, есть один недостаток. Читатель, наверное, тот час же подумал - орфография! Но Рише так не считал, он пишет: "если бы не смешное произношение (выделено мной. - Л.М.), был бы весьма приспособлен для быстрого распространения". В принципе, Рише прав, если брать слова с латинскими корнями, то их произношение в английском действительно несколько отличается от такового во французском, итальянском, испанском и т.д. Рише пишет и о русском языке, алфавит которого сразу же воспрещает ему восхождение на языковой Олимп. Как и китайскому с его иероглифами и отличным от европейских языков словарем. Критически автор настроен как относительно латыни, так и искусственных языков: "Попытки оживить мертвый язык... или выдумать новый... останутся химерами. Приходится покоряться судьбе..." А судьба такова - на мировой арене будут употребляться языки больших наций, главным образом английский и романские языки. Эти языки будут все более и более сближаться и сливаться. Такое слияние, однако, не произойдет до 1993 года, а займет значительно больший срок. Идея слияния языков, как мы еще раз видим, была весьма популярна в конце века XIX - начале ХХ. Дополнительным свидетельством тому могут служить и работы русских философов Н. Федорова и П. Флоренского.
Антиутопия тоже дает интересный материал. Впрочем, антиутопия - это только вид утопии и мысли большинства авторов о языке ничем не отличаются от "чисто" утопистов. Например, у О. Хаксли в романе "О, дивный новый мир" в VII веке эры Форда, что соответствует XXVII веку нашего летоисчисления (в 1909 году была выпущена первая модель автомобиля Форд плюс семь веков) национальные языки более не существуют (читай, за исключением английского, который становится всеобщим): "Полагаю, вам известно, что такое польский?" - "Это язык, мертвый язык". - "Как и французский, и как немецкий", - заторопился другой студент высказать свои познания" [36]. Заметим, что русские авторы утопий (особенно послереволюционных) не "страдают патриотизмом" относительно русского языка, чего никак не скажешь об авторах-англичанах. Этот феномен требует изучения, ибо в нем, как видится, переплетаются история, психология, лингвистика, быт народа и многие другие самые разнородные сущности, образующие то, что модно стало называть "менталитетом".
Отдельного разговора заслуживает роман Дж. Оруэлла "1984" с его "новоязом", что мы оставляем для другой работы. Дело в том, что в данном случае трудно говорить о каком-либо предлагаемом решении языковой проблемы будущего. Высказывалось мнение, что здесь можно вести речь о пародии на плановые языки. В таком случае Оруэлл плохо представлял себе характер развития языка в человеческом обществе, во что трудно поверить. В "1984" речь идет о методах "промывания мозгов", о конгломерате психологических и языковых "технологий", которые могут быть применены и в настоящее время и, впрочем, довольно успешно применяются.
Подводя итог, отметим, что в утопической литературе на протяжении многих веков активно обсуждаются несколько путей развития мировой языковой ситуации в будущем - принятие в качестве мирового одного из мертвых языков (латынь, древнегреческий, санскрит), естественный отбор одного из мировых языков (в большинстве случаев это английский), будущее слияние языков либо в один мировой, либо в ряд региональных и затем последних в один мировой, политическое решение наций о принятии одного из языков в качестве вспомогательного мирового и создание искусственного языка для целей международной коммуникации. Таким образом, утопия следует за наукой или в ряде случаев впереди ее. Обратим внимание и вот на что: практически везде, где говорится о языке в утопии, последняя представляет собой весьма жестко структурированный социум, может быть за исключением утопий Фуаньи, у которого какие-либо учреждения отсутствуют вообще. Авторы утопий, несомненно, понимали значение бессбойной коммуникации, позволяющей свести к минимуму потери при передаче управленческой информации. Такая коммуникация как раз-то и возможна при наличии надежного средства, каковым и является общий язык и унифицированная на его базе и с его помощью культура. Вплоть до ХХ века большинство авторов говорили в основном о всеобщем языке. Идея радиальной отмены этнических языков была существенно поколеблена в конце XIX - начале ХХ века, когда в ученой среде вызрела идея о языке вспомогательном, который существует наряду с родным и используется только для целей международного общения. Но, в любом случае, в настоящее время мы имеем то, что имеем, а именно, более 6000 различных языков-культур на планете и совершенно неудовлетворительный уровень межъязыковой коммуникации. Более того, мы пока не можем создать в достаточной степени формализованное описание человеческого языка, что требуется для создания компьютерных систем перевода удовлетворительного качества.
А, впрочем, скучно, наверное, было бы без существующего богатства языков, разноцветия культур, без разноязычного гомона на улицах и площадях. Однако, реальность свидетельствует о парадоксальности развития: с одной стороны информационная революция превращает весь мир в "Мировую деревню" со всеми вытекающими последствиями для языков и культур, с другой же, мир дробиться. Так что же делать с общим языком? Pereat Lingua utopia? Или Pereant... Linguae!
Данная статья представляет собой переработанную и сокращенную работу, выполненную при финансовой поддержке фонда "Культурная инициатива" в 1993 году.
Литература
1. Переводишь - значит предаешь [обманываешь] (итал.).
2. Международный язык - язык, используемый в общении между разноязычными народами. Общий язык - язык, используемый в разноязычном коллективе. Всеобщий (универсальный) язык (использовался как термин в XVII-XVIII веках) означает искусственный язык для замены этнических с целью преодоления многоязычия. Вспомогательный язык - язык, существующий наряду с этническими для использования в качестве международного.
3. Дуличенко А.Д. Искусственные вспомогательные языки. Таллин, 1990. С. 13-14.
4. См., например, Фрейденберг О.М. Утопия // Вопросы философии. 1990. ? 5. С. 148-166.
5. Пельман Р. История античного социализма и коммунизма. СПб., 1910. С. 220.
6. Фойгт А. Социальные утопии. СПб., 1906. С. 44.
7. Кампанелла Т. Город Солнца. М.-Л., 1947. С. 43.
8. Тард Г. Отрывки из истории будущего. М., 1906. С. 9.
9. Ефремов И. Сердце Змеи. М.: Молодая Гвардия, 1965. С. 43-44.
10. Мор Т. Утопия. М., 1953. С. 209.
11. Верас Д. История севарамбов. М.-Л., 1937.
12. Дуличенко А.Д. Искусственное вспомогательные языки. Таллин, 1990. С. 14.
13. Мерсье Л.-С. Год 2440. Сон, которого, возможно, и не было. Л., 1977. С. 32.
14. Моррис В. Вести ниоткуда, или эпоха мира. М., 1923. С. 30.
15. Дворцов А. Великий социалист-утопист // Фурье Ш. Теория 4-х движений и всеобщих судеб. М., 1938. С. 9.
16. Фурье Ш. Теория 4-х движений и всеобщих судеб. С. 48.
17. Вейтлинг В. Гарантии гармонии и свободы. М.-Л., 1962. С. 189.
18. Proudhon P. Essai de grammaire generale. En: Nicolas-Sylvestre Bergier. Les elements primitifs des langues. Besancon, 1837.
19. Лассвиц К. На Земле и на Марсе (на двух планетах). М., 1903. С. 25-26.
20. Фихте И.Г. Замкнутое торговое государство. М., 1923. С. 140.
21. Мантегацци П. Будущее человечество. Год 3000. СПб., 1908. С. 94.
22. Уэллс Г. Спящий пробуждается // Утопия и антиутопия ХХ века. М., 1990. С. 201.
23. Уэллс Г. Современная утопия. СПб., 1906. С. 12.
24. Богданов А.А. Пролетарская культура и международный язык // О пролетарской культуре. Л.-М., 1924. С. 328-332.
25. Там же. С. 329.
26. Богданов А.А. Красная звезда (роман-утопия) // Богданов А.А. Вопросы социализма. Работы разных лет. М., 1990. С. 132.
27. Там же. С. 126.
28. Окунев Я.М. Грядущий мир. Утопический роман. Пг., 1923. С. 41.
29. Шелонский Н.Н. В мире будущего. Фантастический роман. М., 1892. С. 212.
30. Никольский В.Д. Через тысячу лет. Научно-фантастический роман. Л., 1927. С. 25.
31. Ефремов И. Час Быка. М.: Правда, 1991. С. 63.
32. Мартынов Г. Каллисто. Л.: Лениздат, 1989. С. 96.
33. Karinthy Fr. Vojago al Faremido. Capilario. Budapest, HEA, 1990.
34. Karinthy Fr. Vojago al Faremido. Capitatio. Bud.: HEA, 1990.
35. Рише Ш. Куда мы идем? (Looking Forward) // Эдуард Беллами. Через сто лет (Dans cent ans). Социологический роман. 4-е издание. СПб., 1901. С. 259 и далее.
36. Хаксли О. О, дивный новый мир // Утопия и антиутопия ХХ века. М.: Прогресс, 1990. Вып. первый. С. 322-323.
|
|