Старики-разбойники

Эсперанто из брянского леса, или Что сказал шаповал

Оксана Касаткина Дата публикации 5 марта 2004 г.

Понять, о чем ведут речь два шаповала, а именно так себя величают жители деревни Новый Ропск, что в Брянской области, не сможет ни ученый-полиглот, ни житель соседней области. Ремесленники из этого поселка до сих пор общаются между собой на секретном языке, который сотни лет назад в целях конспирации придумали их предки. Правда, людей, умеющих говорить на нем, с каждым годом становится все меньше. Язык умирает, ведь он существует лишь в устной форме.

И чтоб никто не догадался...

Поезд прямым сообщением "Москва - Климово" до конечного пункта назначения довез человек десять, не более. Остальные сошли по дороге, в основном в Брянске. Разбитной таксист, который вместе с собратьями караулил пассажиров с московского рейса и которому "повезло" с пассажирами, был весел и словоохотлив. Редкая удача улыбнулась сегодня парню - сразу сто рублей за рейс.

- Разбойники там раньше жили, - пояснил водитель, узнав, что нам требуется попасть в Новый Ропск. - Беглые каторжники, потомки староверов, цыгане, да еще невесть кто оседал в этой деревне за триста лет ее существования. Вот в Старом Ропске, там "нормальные" люди живут, а здесь - все чудные: хитрые, как цыгане, злые - как голодные волки, а уж богатые - как миллионеры.

Но главное, по словам таксиста, было не это.

- Язык у них здесь свой, деревенский, - рассказал парень. - Вроде и по-русски говорят, а все равно не поймешь. Мало того, что все слова словно наизнанку вывернуты, так они еще и говорят их скороговоркой. Даже если захочешь перевести, чего они между собой "балакают", так расслышать не успеешь. Вот такие люди...

Сколь ни рисуй деревенскую зиму, а все равно не передашь той звеняще-глухой тишины, которая лишь изредка нарушается фырканьем лошади. Древняя коняга с библейской смиренностью на грустной морде тянет такие же, как сама, старые сани. Впрочем, в этой деревне все старое: и дома, и церковь... Две трети ее населения тоже старики. Молодым в Новом Ропске делать нечего. Все, кто хоть на что-нибудь сгодился, давно переехали: кто в райцентр Климово, кто в Брянск, а кто посмелей - покоряет Москву. А ведь еще каких-нибудь двадцать лет назад Новый Ропск слыл на всю округу "шестнадцатой республикой". Их знаменитую кабачковую икру ела вся страна, а жителей этого поселка не то чтобы боялись, но крепко уважали, хоть и считали чудаковатыми да нелюдимыми.

Таким же чудаковатым и замкнутым, под стать своим односельчанам, был шаповал Николай Ульянович Побожий. Валял всю свою жизнь валенки и шапки из стриженой овечьей шерсти - вовны, да разговаривал при этом на языке лемезе, который перенял вместе с ремеслом от своего деда, тоже шаповальщика.

Сегодня Ульяновичу пошел восьмой десяток. В парадном лапсердаке (так на лемезе называется пиджак), скроенном в году эдак семидесятом, обутый в собственноручно свалянные антюхи - валенки, старик привечал московских гостей:

- Похляй, ряха, у хазу, - широким жестом пригласил он меня в дом.

То, что "ряха" - это про меня, сообразила я как-то не сразу. А потому топталась еще какое-то время на пороге горницы, безбожно выстуживая из избы драгоценное печное тепло. Зато другой гость - нахальный рыжий котяра, чья морда не вызывала доверия даже у меня, мгновенно прошмыгнул мимо моих ног в дом, а говоря языком хозяев, без приглашения "похлял у хазу".

- Бальбечка, волишь выкирять? - не разводя китайских церемоний, спросил меня дед и мгновенно материализовал на стол бутыль с прозрачной, как слеза, жидкостью.

"Выкирять" прямо с утра в мои планы не входило, да и сам Николай Ульянович, похоже, предложил самогон так - из русского гостеприимства. Сам-то давно не пьет ничего крепче молока - здоровье не позволяет. А вот в молодости, когда все колхозники получали за свою работу лишь мифические "трудодни", а потому не имели лишней копейки денег, он - знатный деревенский вальщик - имел с каждой пары валенок не меньше 10 рублей, гулял так, что сосед - прижимистый польский еврей - только "крякал" от зависти.

- Поедем бывало в шуст (на рынок) антюхи протарывать, - вспоминает старик, - а сами по сторонам озираемся. Как бы скитц какой (милиционер) не увидел да своим не настучал. - Ведь набежит вся милицейская братия, жадная до чужого добра, - и нету валенок. И "хлает" тогда обобранный до нитки шаповал домой без денег и без товара. По законам сталинского времени, когда еще не было такого понятия, как "частный предприниматель", все ремесленники попадали под статью о спекуляции, за нее можно было не один год тюрьмы схлопотать. Можно было, конечно же, оформить в райкоме патент, но стоил он очень дорого. Шаповалу, продавшему через патент валенки, едва хватало денег на обратную дорогу. Вот и выручал вальщиков их заветный дедовский язык. Как услышит продавец: "Бальбечка, скитц хлает" - значит, пора товар прятать, проверка по рынку ходит. А уж на вырученные деньги везли в село все то, чего в деревенской лавке не купить даже перед Новым годом: конфеты шоколадные, колбасу, игрушки детям и обновки женам. А один раз привез из города Ульянович диковину - трофейную радиолу с пластинками.

- Федька Подзыгун в нашей деревне тогда один на баяне играл, - рассказывает дед, - растягивал "гармазу" так, что мертвые поднимались.

Но была у баяниста "слабинка" маленькая, но существенная: как перепьет Федька лишку, так сразу спать укладывается.

- А с радиолой что станется, - смеется Ульянович, - она ж не пьет. Вот и веселились под нее до утра.

Впрочем, веселья у шаповальщиков были не частыми. Нужно было по деревням ездить, "маньку" - шерсть для валенок - скупать. Затем уже дома ее вычесывать, выравнивать и сбивать в формы. Но самым сложным в этом процессе было вымачивание валенок.

- В холодной воде валенок не собьешь,- делится своим мастерством шаповал, - в горячую, чтоб аж руки обжигала, воду добавляли серную кислоту и в ней уже формировали "антюхи".

Что после такой работы представляли из себя руки ремесленника, и говорить не приходится. Но в молодости кажется, что жизнь вечна, а здоровье бесконечно, вот и валяли дорогие валенки прямо в избе, не заботясь о том, что вокруг едкая пыль от шерсти столбом стоит да кислотные испарения витают.

- Это сейчас городские все брезгливые стали, как чего-нибудь в тарелке не то увидят, так сразу в помойку выливают, добру цену не знают, - говорит дед. - А раньше у нас в избах манька везде была - и по полу клубилась, и на печь залетала. Вытащить за обедом из миски клок овечьей шерсти было обычным делом. И никому в голову не приходило эти щи свиньям выливать. Вот и матряли бальбечки сморщ так, что за ушами трещало.

Впрочем, "сморщь", по-нашему - борщ, у шаповалов был особенным, без картошки, как это и принято у староверов.

Зачем попу Дом быта

Своих прихожан, в чьих жилах течет кровь староверов-раскольников, отец Владимир невзлюбил как-то сразу.

Баба Зина, жена Ульяновича - аккуратная старушка, все время, пока говорил муж, молчала. Не перебивала, как и подобает благочинной крестьянской жене. Сложив маленькие ручки поверх парадного, надетого по случаю гостей фартука, лишь изредка покачивала головой, соглашаясь со всем, что говорит хозяин. Но как только речь зашла о староверах, разволновалась и едва не расплакалась.

- Даже поп наш считает нас, шаповалов, разбойниками, - посетовала бабушка. - В церковь нашу не пускает. А где ж это видано, чтобы человеку не давали у креста покаяться, перед намоленной иконой Богу свечку поставить да здоровья себе и детям попросить.

Но у отца Владимира на сей счет свое мнение.

- Вам всем гореть в геенне огненной, - устрашал с алтаря прихожан-шаповалов батюшка. - Вы телевизор смотрите, деньги в чулок откладываете, на языке неблагочестивом говорите - не видать вам господней милости и благословения.

- Как же это не видать нам благословения? - Чуть не плача вопрошала меня баба Зина. - Мы же правоверные теперь. Те староверы давно уж вымерли все.

От староверов в деревне осталась лишь пятиглавая деревянная церковь, которую неизвестные древние умельцы триста лет тому назад сколотили без единого гвоздя.

От волнения, что задели за живое, баба Зина то и дело поправляла и без того идеально ровные рушники на киоте.

- Вот, смотрите - на эти образа я молилась еще когда девчонкой под стол бегала. С ними мы с матерью ходили к церкви нашей на Крестный ход. А теперь батюшка нас дальше Дома быта не пускает.

Отец Владимир, по одному ему ведомым соображениям, заколотил старую церковь, а службу править начал в специально отремонтированном Доме быта - маленьком одноэтажном здании.

- Там раньше вовну чесали, не раз за работой и шальное словечко вылетало, - жалуется жена шаповала. - Разве ж можно в таком грязном месте Богу молиться! А то, что язык у нас другой, так это не против Бога, а против лихих людей отцы наши придумали, - подчеркивает баба Зина. - А отец Владимир никак понять этого не может.

Но, похоже, что и у "отцов" были свои сложности в общении с официальными представителями Бога на земле, иначе не было бы в их языке обидного слова "кочет", что означает "поп".

Настоящих разбойников уже не осталось

В отличие от местного священника, автоматически записавшего своих прихожан в разбойники, у местных правоохранительных органов к потомкам разудалых раскольников претензий нет. Сейчас нет. Ну а когда-то на шаповальском языке слово "скитц" имело два значения: собака и ... милиционер. Не ладили вольнолюбивые мастеровые с законом и его представителями. Но не теперь. Сейчас большая часть мужского населения, которая еще осталась в Новом Ропске, за неимением другой работы подалась в милицию. И как шутят теперь сами местные жители, у них в селе на каждого приходится по три милиционера.

- Молодые валенки не валяют и на таинственном лемезе не говорят, - рассказал Василий Абошталов, начальник районного УВД. - А старожилы давно уж никакого криминального интереса для нас не представляют.

Постарели разбойники, успокоились. От былой шумной гвардии шаповалов, не дающей расслабиться бдительным стражам порядка, на этом свете остались единицы. Да и тем уж не до лихих разбойничьих кульбитов: зиму бы пережить да Пасху встретить.

По словам полковника милиции, последний нарушитель деревенской тишины и порядка умер еще в 1984 году.

- Помню, в нашем вытрезвителе был такой подучетный Сафонов, - вспоминает Василий Абошталов, - вот он-то и подраться с нами любил, и на лемезе своем крыл нас, чтоб мы не поняли.

Правда, учитывая, что в вытрезвителе работали тоже потомки шаповалов, "конспиративные" речи Сафонова переводились на русский язык тут же.

Когда был Кучма маленький, он тоже бегал в валенках

Про язык эсперанто, искусственно созданный только для "своих", дед Митяй, сосед Ульяновича, ничего не слышал, но про лемез, на котором говорит большая часть его деревни, знает точно: придуман он специально, чтобы чужие не поняли. Это сейчас он дальше своего двора выходит редко, а были времена, когда семнадцатилетний Митька со своим отцом да старшим братом тем и жили, что на долгие месяцы уходили из своей деревни на "божий" промысел.

Разумеется, что в селе, где почти в каждом дворе был свой шаповал, сбыть свой товар было делом нереальным. Да и на рынке в райцентре тоже продавать их было небезопасно. А потому, опять же по заведенной дедовской традиции, оправлялись шаповалы на заработки куда подальше от дома. Заходили в любое село, снимали в избе "угол" и валяли там валенки до тех пор, покуда не обуют всю деревню. И лишь когда последний страждущий радостно топал ногой, обутой в новенькие антюхи, срывались шаповалы с насиженного места и шли обувать народ дальше.

- Не обманешь - не продашь, - жуликовато смеется дед Митяй. - Не всегда мы честно поступали, но ведь и к нам тоже далеко не всегда по-доброму относились.

Не зря ведь до сих пор ходят легенды про пресловутую крестьянскую хитрость. "Добрые" селяни, у которых останавливались шаповалы, так и норовили нажиться на странствующих ремесленниках. То вовну потихонечку хозяйка умыкнет, то, ссылаясь на бедность, щи пустые перед работниками поставит, а сама за печкой мясо кушает. А бывали случаи, когда и целые бригады шаповалов, отработав в чужой деревне, пропадали вдруг невесть куда вместе с заработанными деньгами.

- Собирались мы как-то уже домой ехать, - вспоминает дед Митяй, - думали, переночуем, а наутро соберем инструмент, вещи и потихоньку домой двинемся. Но тут хозяйка, у которой мы останавливались, вдруг такая любезная стала. Варнака (курицу) зарубила, лупиху (картошку) с салом на стол поставила, висляков (яблок) в дом внесла. "Угощайтесь, мол, гости дорогие". А сама на нас не смотрит, а все к чему-то прислушивается.

Смекнули тогда шаповалы, что дело здесь нечисто, и, не дожидаясь утра, решили уйти из подозрительного дома.

-Бальба, наш кребень хоч бы скурбенить, надо хлевать, - прямо при хозяйке заявил отец деду Мите.

Ничего не поняли из сказанного хозяева, а парень скумал (понял), что надо быстренько брать заработанные деньги и "делать ноги" из этой поганой хаты. Выходили по одному. Сначала отец, якобы до ветру, а затем и сын "покурить".

- Только мы немного от этого дома отбежали, - вспоминает дед, - как смотрим, туда целая толпа мужиков направляется.

Но бывали случаи, когда и сам дед, выражаясь современным языком, "прикалывался".

- Сидим с напарником, валенки вымачиваем, - говорит шаповал, - и смотрю я, что не выходит у меня антюх. А хозяева при нас ходят, смотрят, как мы работаем, и при них не скажешь-то ничего.

- Бальбечка, схусили антюхи. Хлюем?- обращается на лемезе мастер к напарнику.

- Хлюем, - отвечает бальбечка.

А потом огородами, огородами...

Но недавно дед Митяй все-таки попался. Трудно старику на девятом десятке жизни привыкнуть к тому, что его родной лес, где все тропинки хожены-перехожены, и не его вовсе. Решил он лошади своей клевера как-то накосить. Отправился на присмотренный заранее лужок, да не успел как следует косу в росе замочить, а его тут как тут под белы рученьки пограничники и взяли.

Стал дед под старость лет "злостным" нарушителем границы. Клевер тот, видите ли, украинским оказался. На пограничной полосе рос. Паспорта у старика при себе не было, его и отвели "бдительные" пограничники для разбирательства на заставу, где и продержали до полудня.

- Я же ихнему Кучме валенки делал, - обижается дед. - Я ж тогда каждый год в Кожухи (село, откуда родом украинский президент) ходил, у них в доме останавливался.

Это сейчас село Кожухи Александровского района такое образцово-показательное на всю Украину. С асфальтированными дорожками и газом в каждой хате, а тогда, по словам деда, жили там бедно. Беднее некуда.

- Кучма молодой тогда в городе все больше был, учился, - рассказывает шаповал. - А сестра его с целой кучей ребятишек в селе оставалась. Бегали они мал мала меньше по избенке, да все босиком.

Жалел милосердный Митька сопливых малышей и валял им валенки. Порой и за просто так.

Не оставляет Митяй свою работу и по сей день. Все время, что мы с ним разговаривали, чего-то сбивал гребнем на широком столе да выравнивал. Трудно даже представить, что из этой непонятной пока кучи овечьей шерсти выйдет вполне достойная деревенская обувь. Хотя почему деревенская?

- Ходырки-то небось мерзнут? - С сочувствием и плохо скрываемой жалостью спросил старик, оглядывая мои сапожки. - Во! Бери антюхи, лет пятнадцать не сносишь!

Пришлось мне деду объяснять что-то про неустойчивую городскую зиму да про антигололедные реактивы, безжалостно превращающие снег в жалкую соляную кашу.

Выслушав про неведомую химию, что рассыпают под ноги горожанам, не привыкший пасовать перед обстоятельствами дед и тут нашелся:

- Дак ты с калошками бери! В калошках-то не промокнешь!

Не хотелось обижать доброго деда. Но и себя, радостно шлепающей по Москве в "калошках", я тоже как-то не представляла. Каюсь, пришлось придумать себе аллергию на овечью шерсть.

И напоследок, когда я уж совсем было собралась попрощаться с радушным дедом Митяем, на пороге его дома, по-видимому о чем-то вспомнив, появился неугомонный Николай Ульянович.

Оба старика пожелали сначала доброго здоровья мне, потом нашему фотографу. Потом моим родителям, потом родителям фотографа. Затем было велено передать от них привет "директору вашей газеты и его детям". Велел также кланяться добрым людям Савику Шустеру, Михаилу Осокину и Леониду Парфенову. Чреда искренних, я в этом ни капельки не сомневаюсь, пожеланий здоровья и успехов в личной жизни закончилась тем, что один из них попросил меня "обождать" еще немножечко и юркнул куда-то в сени.

- Щас, я только Путину подарочек налажу, - проговорил дед на фоне какого-то подозрительного бульканья. - Пусть попробует нашего, на бурячках.

То, что дед обозначил как "на бурячках", оказалось не чем иным, как домашним самогоном, который местные жители гонят из сахарной свеклы. Эту невероятных размеров бутыль старик внес в дом, заботливо обтер домотканым полотенцем, тщательно проверил пробку и все это "безобразие" велел мне везти в Москву.

- Ты, дочь, как увидишь его, так и передай ему от нас вот такой подарок. Нехай, бальбечка, выкиряет.

P. S.
Краткий словарь шаповалов
Бальбечка - друг, товарищ
Показник - хозяин
Чуз - мужик
Ряха - женщина
Шихта - незамужняя девушка
Макшейка - мать
Баштун - отец
Сбран - брат
Сбранка - сестра
Шкридька - дед
Ламонная ряха - молодица
Йорая ряха - старуха
Микриненок - ребенок
Куропец - земляк
Шпинсько - красиво
Кот - манек
Скитц - собака, милиционер
Скрипуха - кровать
Алыда - корова
Керха - свинья
Варнак - курица
Лупиха - картошка
Висляк - яблоко
Креса - сало
Сморщ - борщ
Кондер - суп
Выкиривать - пить
Лапсердак - пиджак
Бурдасы - брюки
Кашкет - фуражка
Русаха - рубашка
Матрать - есть
Скрыготня -машина
Скрыготник - поезд
Похляй - иди
Схлевать - убегать
Уяперить - украсть
Шуст - магазин