С. ДАНЕЛИЯ : Рационализация ли русского языка или недоразумение?, Тифлис (Тбилиси), 1927.

---

В журнале Закавказской Краевой Контрольной Kомиссии и Народного Комиссариата Рабоче-Крестянской Инспекции ЗСФСР «Нот и Хозяйство» (июнь 1926 г.) была напечатана статья А. П. Андреева: «Наша речь, как об'ект рационализации». Андреев до некоторой степени известен местной публике, как пропагандист Эсперанто. Еще в 1913 году он издал в Тифлисе книжку под заглавием «Международный язык Эсперанто», посвятив ее автору этого языка, доктору Заменгофу. Рационализация русского языка, предлагаемая ныне Андреевым, есть в сущности своей применение к нему методов построения Эсперанто. Тут именно и заключается, по моему мнению, основное недоразумение автора, которое следовало бы раз'яснить.

Создавая искусственный язык Эсперанто и пропагандируя его, доктор Заменгоф не раз отмечал, что это есть язык интернациональный, вспомогательный, существующий рядом с национальными языками и не посягающий на структуру последних. Заменгоф строил новый язык поверх национальных языков. Каждый народ пусть продолжает говорить на своем природном языке, но сверх множества национальных языков следует иметь особый условный язык, который будет помогать в международных сношениях — такова была мысль Заменгофа. Эсперанто не только не отрицал национальных языков, не только не думал вторгаться в их строй и изменять его, но свое преимущество перед другим искусственным языком, Воляпюком, видел отчасти и в том именно, что он не требует от своих адептов отказа от традиционно унаследованных материнских языков.

Рационализируя или, точнее, эсперантизируя русский язык, Андреев упустил из виду эту основную предпосылку Эсперанто, и в то время, как Заменгоф строил на рациональных основаниях новый язык, не посягая ни на один из природных национальных языков, Андреев хочет об’ектом рационализации сделать действительно существующий язык, на котором говорят десятки миллионов людей. Отсюда и проистекают все заблуждения Андреева: эсперантизируя русский язык, он отступил от принципа Эсперанто, и в результате получилась необычайная нелепость, которую автор наивно считает теорией «рационализации русского языка».

По существу говоря, теории в настоящем смысле этого слова никакой и нет у Андреева : есть только суб'ективное мнение о необходимости рационализировать русский язык. Но мнение это, помимо того что оно не подтверждено достаточными аргументами, не развито и не продумано до логического конца. Прежде чем выступить со своим предложением рационализации русского языка, Андрееву следовало бы продумать его хотя бы в основных чертах.

При построении языка Эсперанто Заменгоф брал существующие языки и посредством их сличения упрощал грамматику и словарь изобретаемого языка. Точно таким же образом предлагает действовать Андреев и над русским языком: он советует взять «два языка», литературный и народный (1), и выкинуть из них все «лишнее»; в результате этой операции, по мнению Андреева, останется рационализированный русский язык с упрощенной грамматикой и упрощенным словарем. Однако, что же нужно считать лишним ?

Лишние элементы Андреев находит, во-первых, в словаре. Он ополчается прежде всего против иностранных слов и требует их замены русскими словами. Это, пожалуй, единственная мысль Андреева, которую можно было бы принять, если бы автор не довел ее до абсурда. Каждый язык должен заботиться о своей чистоте. Да он фактически и заботится об этом : иностранное слово лишь с большим трудом прививается в национальном языке. Но если оно привилось там, очевидно — не без основания, и изгнать его оттуда — вещь, не только трудная, но и не рациональная. Совершенно не рационально например, устранять из русского словаря такие термины, как «метр», «килограмм», «буржуазия», «феодал», «галстук». Эти термины проникли в него из языков тех народов, у которых обозначаемые ими предметы и понятия были заимствованы. Изгонять подобные слова нет смысла, во всяком случае этого не требует рациональный принцип экономии энергии, на котором настаивает Андреев. Напротив, борьба с такими словами будет безплодной тратой сил. Русские так же не могут отказаться от слова «галстук», как грузины не могут отказаться, например, от слова «samovari » («самовар»). Это обстоятельство упускается из виду Андреевым, и его борьба с иностранными словами совершенно не рациональна, точно так же, как нельзя признать рациональным, когда из обихода грузинской речи хотят устранить интернациональные термины и вместо общепонятных слов «vagoni », «telefoni » («вагон», «телефон») насильно навязывают народу неудачно составленные слова «ronoda », «elsmeni» и пр. С иностранщиной нужно бороться, но осторожно, умеючи. И борьбу эту следует вести пoд руководством всеми признанных научных институтов; а дилетантам лучше прислушиваться, а не высовываться вперeд c необоснованной претензией поучать других.

Гораздо неудачнее остальные предложения Андреева. По его мнению, в русском словаре, даже после изгнания оттуда иностранных терминов, остается очень много «лишних» слов. Одно и то же представление обозначено там несколькими словами. Например, для выражения одного и того же представления русский язык имеет два слова, «купец» и «торговец». Разве это допустимо, спрашивает Андреев. Это капиталистическая путаница, которую нужно немедленно же устранить, думает он. Андрееву невдомек, что обилие синонимов, из которых каждый имеет свой оттенок, делает язык гибким, дает ему способность передавать едва уловимые и неподдающиеся рациональному определению нюансы мыслей.

Много говорит Андреев о суффиксах и префиксах. По его мнению, в русском языке имеются лишние префиксы и суффиксы, которые безполезно увеличивают состав русского словаря. Так, например, для обозначения человека той или иной профессии имеются несколько суффиксов: «столяр», «сапожник»,«купец», «учитель», «каменщик» — все слова, обозначающие представителей профессий, а между тем суффикс каждого из них не похож на суффикс другого. Далее, в целом ряде случаев один и тот же суффикс придает словам разное значение: в слове «молочник» суффикс «ник» обозначает посуду, а в слове «сапожник» тот же суффикс обозначает профессию. Не рационально ли будет, рассуждает Андреев, точно установить определенное количество суффиксов и, придав им раз навсегда определенное значение, составить такой словарь, где для каждого представления было бы только одно слово.

Выступая с таким предложением, Андреев, повидимому, не понимает, что оно невыполнимо. Чтобы его можно было выполнить, необходимо иметь готовый перечень всех возможных представлений. Между тем представления постоянно меняются, возникают и исчезают. У каждого человека свое представление. Более того, в разные моменты своего существования каждый человек имеет разные представления, разно апперцепируя окружающий его мир. Сегодняшнее представление не похоже на вчерашнее, а завтрашнее не будет похоже на сегодняшнее. И так будет до тех пор, пока народ живет и мыслит, пока в нем не иссякли творческие силы, пока не прекратился процесс нарождения новых поколений, пока в людях не застыла кровь и не окоченели суставы. Претензия дать полный перечень представлений русского народа равнозначна попытке трактовать этот народ, как нечто остановившееся, закончившее круг развития и застывшее в своем настоящем. Конечно, Андреев не сознавал всей нелепости своего предложения.

Доктор Заменгоф составил упрощенную эсперантистскую грамматику. Андреев тоже предлагает упростить русскую грамматику. Но как именно, с достаточной подробностью он не выясняет. Из всего, что он говорит по этому поводу, можно понять только следующее: нужно перестроить русский язык с самого его основания. В морфологической классификации русский язык является одним из видов флективного рода языков. Кроме флективных, есть языки корневые, в роде китайского, агглютинативные, в роде турецкого или татарского, и флективно-агглютинативные, в роде арабского. Андреев с похвалою отзывается об агглютинативных языках и, кажется, желал бы перестроить русский язык на татарский лад. Но конкретные соображения, приводимые им для иллюстрации своей мысли, вызывают одно лишь недоумение. Для чего, например, в русском языке существуют различия слов по роду и обозначающие эти различия родовые окончания, спрашивает Андреев. Говорят, что «дуб» мужского рода, «дубина» женского рода, а «дубье» среднего рода. Между тем ни один из предметов, обозначаемых этими словами, не имеет признака, по которому можно было бы судить об их роде. Родовые окончания слов являются пережитком отдаленнейшей старины, когда люди мыслили антропоморфистически и наделяли все предметы окружающего мира свойствами развитого организма. В наше время эти окончания утратили свой реальный смысл и лишь затрудняют усвоение языка не только для людей не-русского происхождения, но и для самих русских, принадлежащих к простонародью, в языке которого слово очень часто имеет не то родовое окончание, какое оно имеет в языке литературном. Русский язык есть язык международный для стран советского союза, и потому его изучение должно быть облегчено людям не-русского происхождения. Это есть требование, неизбежно вытекающее из политических задач социалистического строительства. А чтобы облегчить изучение русского языка для не-русских, а также и для самого русского народа, нужно, по мнению Андреева уничтожить в русском языке родовые различия слов.

Доктор Заменгоф устранил родовые различия имен, придав им всем одинаковое окончание. Можно было бы добиться того же результата, отбросив от имен всякое окончание, и вместо «добрый муж», «добрая жена», «доброе слово», говорить просто «добр муж», «добр жен», «добр слов». Какую из этих возможностей выбрал Андреев, его теория пока не выясняет: настолько эта теория обстоятельно продумана.

Кроме рационализации того отдела грамматики, который касается имен, Андреев предлагает рационализировать и другой его отдел, трактующий о глаголе. В русской грамматике царит полный хаос, там нет никаких законов, рассуждает Андреев. В ней масса форм, которые сталкиваются друг с другом и затрудняют усвоение языка. Такая путаница в грамматике «нарочно» была создана и умышленно поддерживалась буржуазией, чтобы легче было держать народ в темноте и угнетать его. Ведь человеку из народа стоит огромнейших (!) усилий преодолеть трудности русской грамматики и стать человеком грамотным. Еще труднее проникнуть в тайны русской грамматики для не-русских. Как же быть? Андреев предлагает такое решение: нужно приблизить грамматику к народу, упростив ее так, чтобы и не-русский человек мог справиться с нею. А для этого следует выбросить из русской грамматики все «лишнее», например, различие глагольных окончаний по лицам. В наше время обычно говорят так: «я пишу», «ты пишешь», «он пишет». Тут для обозначения действующего лица мы, «он»), во вторых, частицы «у», «ешь», «ет», да кроме того, корневой звук «с», который ясно слышится в форме «писать», почему-то вдруг изменился в «ш» («пишу»). Ведь тут для не-русского человека непреодолимейшая трудность : если основа слова «пис», а окончание «ешь», то он в праве ожидать «ты писешь». А тут вдруг не «ты писешь», а «ты пишешь»! Чтобы превозмочь эту трудность русской грамматики, не-русскому человеку нужно работать десяток лет: и то он не будет знать русского языка, как следует. Кто из кончающих ныне не-русские девятилетки знает по настоящему русский язык? Никто. А почему? Потому что русская грамматика хаотична, русская грамматика непреодолимо трудна. В интересах многомиллионного нерусского населения Советского Союза, где русский язык является языком интернациональным, следует упростить русскую грамматику. Да и для русских это упрощение необходимо в целях экономии энергии.

Но как именно упростить эту грамматику? А вот, например, как: раз (2) в выражении «ты пишешь» действующее лицо обозначено местоимением «ты», не для чего еще иметь особую частицу «ешь», которая прибавляется к основе для того только, чтобы обозначить это же самое действующее лицо. Если следовать рационализации Андреева, нужно было бы (если не ошибаюсь) вместо «я пишу», «ты пишешь», «он пишет» говорить просто так : «я пис», «ты пис», «он пис». Это и есть, оказывается, рационализация русского языка !

Андреев, повидимому, желал бы устранить не только личные окончания глаголов, но также и те окончания, которыми обозначается время действия. Мы говорим теперь так: «сейчас я пишу, вчера я писал, а завтра я буду писать». Здесь время действия обозначено особо наречием («сейчас», «вчера», «завтра») и особо глагольной формой. Совершенно нерациональная трата энергии! Если указано, что действие происходило «вчера», то не для чего обозначать это же время действия особо глагольным окончанием, и вместо выражения «теперь я пишу, вчера я писал и завтра буду писать», рациональнее говорить примерно так: «теперь я пис, вчера я пис и завтра я пис».

Таково содержание предлагаемой Андреевым теории рационализации русского языка. Опровергать эту галиматью не стоит, конечно, труда: само изложение этой странной теории в достаточной степени опровергает ее, как легкомысленнейший продукт дилеттантизма. Андреев не понимает, что русский язык, который создавался гением народа в течение тысячелетий, который врос в глубочайшую сущность этого народа и стал его природой, не есть царское правительство, которое можно было свергнуть революционным актом. Правда, язык, как и все в природе, меняется и до известной степени поддается планомерному воздействию индивидуальной воли. Однако не было случая, чтобы по чьему-либо плану, как бы по щучьему велению, вдруг пересоздавался весь строй языка и из флективного, например, он становился агглютинативным или же корневым. Это было бы чудом, а чудес наука не может включать в свое содержание, не отказавшись от собственного назначения. Андреев пребывает на той ступени понимания языка, которое, следуя терминологии Огюста Конта, можно назвать теологическим. Между теологическим и современным научным пониманием явлений, лежит огромная пропасть. Андреев остался по ту сторону пропасти, и ему совершенно чужд дух научного рассмотрения вещей. Он не знает, что в языке возможно лишь непрерывное, медленное, эволюционное движение, где каждый новый шаг опирается на предыдущий и из него черпает свои силы.

«Ну, а как же Заменгоф ?» спросит недоумевающий эсперантист Андреев : «ведь создал же Заменгоф язык Эсперанто. Отчего же не допустить возможности того, что путем планомерных усилий научных институтов, объединяющих множество ученых исследователей и при благосклонном содействии сильной советской власти удастся перестроить русский язык, т. е. проделать над ним то, что проделал над Эсперанто один только Заменгоф, не получивший даже специального лингвистического образования». Велико недоразумение Андреева : Заменгоф построил новый язык, т. е. систему искусственных знаков: Такие системы часто очень создаются в разных сферах общественной жизни : есть, например, система математических идеограмм, система телеграфных знаков, система морских сигналов и пр. Но рационализация русского языка, предлагаемая Андреевым, есть попытка не построения только нового языка, а изменения действительно существующего, живого русского языка, на котором говорят многие десятки миллионов людей. Вот этой-то разницы между Эсперанто и русским языком доморощенный рационализатор и наивный любитель науки Андреев не приметил ! Поистине, он похож на Крыловского любопытного в кунсткамере, который в поисках разных там букашек и таракашек пропустил мимо глаз слона.

Не мешало бы Андрееву подумать по крайней мере о том, что принцип приближения грамматики к народу был бы грубейшим образом нарушен, если бы мы последовали его предложению: для русского народа гораздо понятнее и ближе, когда говорят «сегодня я пишу, а завтра ты будешь писать», чем если бы стали говорить рационализированным способом Андреева: «сегодня я пис, а завтра ты пис». Упрощение грамматики по методу Андреев нисколько не приблизит ее к русскому народу и не облегчит ее изучения.

А что касается не-русского населения, если даже допустить возможность такой рационализации русского языка, чтобы изучение его стало легче для не-русских, то ведь этим не решается еще проблема рационализации. Дело в том, что, во-первых, вопрос об изменении русского языка касается прежде всего самих русских: им, конечно, принадлежит в данном случае право голоса в первую очередь. Ведь русский язык не может подлежать изменению, если бы даже, вопреки интересам русских, этого требовали интересы не-русского населения ! Во-вторых, и это главное, хотя в вопросе об изменении литературного русского языка, не-русское население не лишено совершенно права голоса, но этот голос оно может подать только в пользу современного литературного русского языка. Как бы ни был труден для изучения русский литературный язык (эта трудность Андреевым преувеличена), и как бы легок ни был рационализированный язык, составленный по принципу Андреева, ни один благоразумный человек не отдаст последнему предпочтения. Много труда не-русскому стоит, без сомнения, овладеть русской речью; но он не может жалеть этого труда, понимая, что знание литературного русского языка, не говоря о практических выгодах, с ним сопряженных (на что особенно напирают грубые утилитаристы наших дней), раскрывает душу целого народа и, знакомя не только с настоящим, но и с прошлыми судьбами этого народа, открывает широкие умственные и нравственные горизонты. Конечно, рационализированный русский язык, даже и в том случае, если бы его приняли для своего употребления современные русские, не мог бы дать не-русскому населению тех благ, какие оно имеет возможность получить от знания литературной русской речи. Поэтому апелляция Андреева к интересам не-русского населения совершенно неудачна.

2.

Теория рационализации русского языка, предлагаемая Андреевым, нелепа по своему содержанию. Но интересно рассмотреть ближе, как автор ее обосновывает, какие аргументы приводит он в пользу своего странного в высшей степени предложения. Андреев исходит из критики современного русского языка, при чем эта критика навеяна отчасти плохо усвоенными идеями Заменгофа, отчасти же плохо понятыми (думаю) идеями революции.

Андреев рассуждает приблизительно так. Существующий литературный русский язык есть язык буржуазии. Стремясь отгородиться от угнетавшегося ею народа, буржуазия создала особый язык, который совершенно непонятен для народа. Литературный русский язык, по утверждению Андреева, «не есть язык широких народных масс, а язык самой буржуазии или так называемых «высших» господствующих классов» («Наша речь, как об'ект рационализации», журн. Нот и Хозяйство, № 67, стр. 13). «Так как этот буржуазный язык обладал (3), естественно, и всеми свойствами буржуазного хаотического строительства, т. с. и сам был полным воплощением капиталистического хаоса по своей грамматической конструкции, то он оказался совершенно почти недоступным для народного изучения, и народ, в течение уже ряда лет, при всех героических усилиях и затрате массы средств, остается по существу таким-же безграмотным, каким он был и раньше». Вот в каком энергичном стиле пишет гражд. Андреев! Что же делать? Во имя пролетарской революции Андреев предлагает свергнуть литературный русский язык с пьедестала, а на его место поставить эксперантизированный язык. Вот и вся несложная аргументация нашего рационализатора!

В этой аргументации особенно любопытна ссылка на пролетарскую революцию. Мне кажется, Андреев слишком уж увлечен общим потоком времени, когда думают, что положение можно доказать, только связав его как-нибудь с идеей пролетарской революции.

На самом деле, рационализация или эсперантизация русского языка, предлагаемая Андреевым, не только не может принести какой бы то ни было пользы пролетариату, но принесет ему огромный вред. Откуда Андреев взял, что литературный русский язык создан буржуазией, в то время как всем хорошо известно, что корни этого языка прослеживаются до X столетия, когда никакой буржуазии, конечно, не существовало, а что касается современной формы литературного языка, она выступает уже в конце XVIII столетия под пером Карамзина? Утверждение, что русский литературный язык создан буржуазией и что он есть язык буржуазный, совершенно неправильно. Русский литературный язык есть не продукт русской буржуазии, а всего русского народа. Он создан всей нацией. Правда, многие писатели, принадлежавшие по своему общественному положению к господствовавшему классу, писали на литературном русском языке, внося в него посильный вклад свой. Но от этого язык не сделался буржуазным. Ведь на нем писали идеологи не только буржуазии, но и пролетариата. Как же можно утверждать, что русский литературный язык есть язык буржуазный?

Однако допустим, что литературный русский язык есть язык буржуазный. Вытекает ли из этого, что его нужно отвергнуть? Революционный свой пыл гражданину Андрееву следовало бы умерить в данном случае. Если бы все, что создано буржуазией и прочими господствовавшими некогда классами общества нужно было отвергнуть в интересах пролетариата, как это пишет Андреев, тогда пришлось бы отказаться не только от Гомера, Горация, Данте, Шекспира, Сервантеса, Гёте, но и от Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Тургенева и Толстого. Более того, следуя логике мыслей Андреева, нужно было бы отказаться и от книгопечатания, и от компаса, и от паровой машины, и от электричества и вернуться в первобытное состояние, опуститься ниже даже каменного века. Подобной quasi-революционной отсебятины Андреева ни один благоразумный человек не примет. Правда, Пушкин творил непосредственно для того общественного класса, к которому принадлежал и сам. Но силою гения он разбил рамки своего класса и, выступив за пределы последнего, стал поэтом для всего русского народа и даже для всего человечества. Пушкин не только русский писатель, но он писатель всемирный. Творения его дороги для русского сердца, но они волнуют и француза, и немца, и англичанина. Конечно, было время когда Пушкина могли читать только дворяне. Но прогрессирующая жизнь ставит целью сделать Пушкина доступным для всего народа. Не отмахнуться от Пушкина, как от дворянского писателя, по методу Андреева, а поднять до него весь народ, всем людям этого народа доставить возможность наслаждаться гением Пушкина, для всех сделать доступным то, чем раньше могла пользоваться только небольшая группа привилегированных лиц — так нужно понимать содержание общественного прогресса в толковании сведущих людей, включая сюда и наиболее авторитетных идеологов революции. Немецкая классическая философия выросла в атмосфере буржуазной культуры. Но Энгельс не отказался от нее, а об'явип наследником немецкой классической философии научный социализм. Лев Толстой сложился в условиях старой России. Но это не воспрепятствовало Ленину написать, что пролетариат принимает оставшееся от Толстого наследство, чтобы дальше работать над ним. Я не буду здесь приводить длинных цитат, ибо сказанное слишком уж очевидно.

Русский язык не есть вовсе буржуазный язык. Если относительно литературного языка это положение оспаривается Андреевым, то не может же он не согласиться хотя бы с тем, что существующие народные говоры по крайней мере не являются буржуазными измышлениями. А между тем рационализация Андреева посягает ведь и на эти народные говоры. Тут-то почему ?

Потому, отвечает Андреев, что хаос в языке нетерпим. Нужно иметь один и только один русский язык.

Единство языка желательная вещь. Но ведь оно может быть достигнуто совсем не тем путем, который, представляется фантазии Андреева. Если даже допустить, что рационализация русского языка, предлагаемая Андреевым, будет декретирована (предположение само по себе, конечно, нелепое), и народные говоры вместе с существующим литературным языком будут, уничтожены, а на их место будет введен в качестве языка, обязательного для всех эсперантизированный русский язык Андреева, то ведь достигнутое таким способом единство языка не может быть долговечно. Языкотворчество не может быть приостановлено, пока не приостановлено движение мысли. Поэтому введенный во всеобщее употребление рационализированный язык Андреева подвергся бы дифференциации, из него возникло бы вновь множество разных диалектов и желательное единство языка опять бы распалось.

Идти к единству языка нужно, но не тем путем, который представляется Андрееву, а совершенно иначе. Дорога к единству языка лежит только через существующий литературный язык, язык культуры и образования, который так неправильно подвергается Андреевым критике. Не снизить этот язык до народа по средством фантастического изменения его основ, как это предлагает Андреев (4), а поднять до него народ по средством рациональной организации системы народного образования, вот что является задачей дня. Если не-русское население да и сами русские люди не могут по утверждению Андреева (которого я в данном случае не оспариваю) овладеть в нужной степени литературным русским языком, причина этого не в «хаотичности», не в «отсутствии всяких законов и правил», не в «неуклюжести» литературного русского языка, как это утверждает увлеченный своей idee fixe Андреев. Литературный русский язык хаотичен лишь для Андреева, не знающего хорошо его правил и законов. Для людей же сведущих литературный русский язык имеет свои законы, которые об’ясняют даже и то, что человеку незнающему кажется случайностью, нарушающею правило. Литературный русский язык неуклюж лишь для тех, кто не владеет им в достаточной степени : в устах же знатока язык этот гибок и выразителен. Нет извивов мысли, нет тонких чувств, которых не сумел бы передать язык Пушкина и Тургенева. Значит, дело не в неуклюжести литературного русского языка, а в усвоении его в школе путем правильно поставленных занятий. «Берегите наш язык, наш прекрасный русский язык, этот клад, это достояние, переданное нам нашими предшественниками, в числе которых блистает Пушкин; обращайтесь почтительно с этим могучим орудием: в руках умелых оно способно производить чудеса». Эти замечательные слова писателя для Андреева должны иметь, кажется, всю прелесть новизны. Да, действительно русский язык (как и всякий впрочем язык) есть прекрасное орудие в руках умелых, действительно он есть клад, который на протяжении веков обогащался гениальными сынами народа. И этот-то клад по наивности своей, не моргнув глазом, предлагает нам сжечь гр. Андреев. Поистине, это было бы безумнее Герострата. К счастью однако, сокровищница языка сожигается не так легко, как Эфесский храм !

Не стоило, быть может, опровергать великолепную теорию гр. Андреева, если бы она не возбудила общественного внимания. Об этом внимании свидетельствует уже то обстоятельство, что статья Андреева была напечатана в журнале Закавказской Краевой Контрольной Комиссии и Народного Комиссариата Рабоче-Крестьянской Инспекции ЗСФСР. Не удовольствовшись однако этим знаком внимания, Андреев добился того, что ректор Тифлисского университета, к которому Андреев не имеет формального отношения распорядился представить от имени университета его соображения о рационализации русского языка Народному Комиссару Просвещения Луначарскому, находившемуся в Тифлисе истекшей осенью. В том же университете был по распоряжению ректора назначен диспут, на котором с докладом о рационализации русского языка выступил Андреев. Такое внимание к весьма оригинальной теории Андреева, по моему мнению, основано на недоразумении, которого нельзя было оставить без раз’яснения.

СНОСКИ

(1) Андреев, непочтительно отзывающийся об ученых, посвятивших себя изучению «фактов языка», сам настолько слаб в знании этих фактов, что он литературному русскому языку противопоставляет «один» народный язык. Ему, невидимому, неизвестно, что одного народного языка нет, а есть множество народных говоров. [назад]
(2) Нижеследующие примеры придуманы мною для иллюстрации выводов, вытекающих из принципиальных положений Андреева. [назад]
(3) Характерно, что о литературном русском языке Андреев говорит в прошедшем времени. Для его воображения это язык прошлого, язык, если не умерший уже, то умирающий или во всяком случае заслуживающий упразднения! [назад]
(4) Да разве рационализированный язык Андреева будет для народа ближе современного литературного? [назад]