Александр Харьковский

ОПАСНЫЙ ЯЗЫК
(заметки участника)

II.

 Уинстон Черчилль как-то заметил, что единственный вывод, который люди делают из истории, это то, что они не делают никаких выводов. История эсперантского движения в СССР интересна даже не сама по себе, а тем, как уроки прошлого не идут впрок.

В 1957 году, накануне Международного фестиваля молодежи в Москве, многим казалось, что годы сталинских репрессий ушли в прошлое. И вот, "озвененные зэки" (выражение Солженицына) с теми немногими эсперантистами, кого Сталин не успел посадить или уничтожить, собрали конференцию для восстановления Союза эсперантистов. Но ГБ показало, что оно не спит. Конференцию разогнали, но участников не посадили - новые времена, радость.

А зэки стучатся в "высокие двери", доходят до самого ЦК. Принимает их мелкий чиновник, некий Валентин Иванов (он "сидел на эсперанто" и четверть века спустя). И вот во время беседы входит в кабинет Суслов - из любопытства, что ли, мол, что это за звери такие - эсперантисты, которых не удалось "дострелить". И произносит во время встречи два слова: "Опасный язык". А потом добавляет: "Я знакомился с учебником. На этом языке и в самом деле можно заговорить через пару месяцев". И со вздохом заключает: "Опасный язык".

И сразу же после этого журнал, где инструктируют журналистов, "Юношеская печать", помещает статью, что вот, мол, Ильич, помимо прочего, очень не любил эсперанто.

Неужели же не ясен намек, особенно им, недавним зэкам. Но хочется верить, что "все в прошлом". И на фестивале состоится встреча эсперантистов разных стран - в Шахматном клубе, на Тверском бульваре.

В эти недолгие летние дни мы испытали то, что Антуан Сент Экзюпери называл роскошью человеческого общения. Мы, эсперантисты из более чем тридцати стран, общались без переводчика. И трудно было сдержать чувства. Помню, я подружился с бородатым трактористом-киббуцником из Израиля, и сопровождавший нас стукачок руками разводил - на каком это мы говорим языке.

Правда, уже тогда, в дни фестиваля, наша группа не нравилась властям. И некая Коротун из ЦК комсомола, видя наше возбуждение на встрече в Шахматном клубе, хмыкала кривым носом, повторяя: "Мне все это не нравится". Но Валентин Иванов из "большого ЦК" успокаивал ее: мол, свобода эта на пару недель, можно и потерпеть.

Окончился фестиваль, но остался на зубах какой-то вкус свободы. Мы и не думали распускать свои две группы - московскую "Искру" (возглавлял ее Корчагин - прямо Островский плюс Ленин) и питерскую "Аврору". Но власти вызывали членов групп по одному, объясняли, что фестиваль окончился и пора самораспуститься.

Многие бросили увлечение эсперанто, но не все. Взбунтовались прибалты. Они организовали туристские лагеря, в лесу, среди болот, приглашая туда эсперантистов всего Союза. Так получалось, что в Литве нас принимали за эстонцев, а в Эстонии за латышей (каждая из республик устраивала по очереди свой эсперанто-лагерь).

Похоже, вначале власти что-то проглядели: ведь туризм в Союзе - заменитель свободы, и трудно посадить по стукачу у каждого костра. Но в 1959 году в Варшаве состоялся очередной международный конгресс эсперантистов, посвященный столетию Л.Заменгофа, уроженца Польши. Пригласили коллег из страны победившего социализма. И тут им официально ответили: в СССР нет и никогда не было никаких-таких эсперантистов. "Может, и фестиваля 1957 года тоже не было?" - спросили мы.

Настырный народ эти поляки. Похоже, от них и впрямь придет погибель всему соцлагерю. Я и сам стал жертвой их коварства. Когда в 1961 году из Союза в Польшу отправлялся "поезд мира", меня, рядового проектировщика из "Гипротиса", включили туда, как мне потом признались в райкоме, "по просьбе польских товарищей". А когда я приехал во Вроцлав, в мае 1961 года, где состоялся очередной Всепольский конгресс эсперантистов, меня просто умыкнули из группы; начальство же поставлено было перед выбором - либо оно благословляет мое участие в конгрессе, либо будет скандал.

Начальство молча согласилось. Я участвовал в грандиозном митинге во вроцлавском Доме радио. А поляки выдавали меня, простого инженера, чуть ли не за официального представителя Союза. А потом, уже в тесном кругу, говорили откровенно о том, как душит их этот самый Союз и спрашивали, почему ЦК комсомола не приглашает их, представляющих TEJO, международную ассоциацию молодых эсперантистов, на всякие там форумы в Москве.

В самом деле - почему? Я не знал и обещал узнать в ЦК и КМО, комитете международных организаций. Когда я пришел в этот комитет на улице Богдана Хмельницкого в Москве, там меня, оказывается, уже ждали. Позвали "товарищей из ЦК" и попросили рассказать (а затем - написать), как это враги сумели меня запутать и затащить в свои сети.

"Какие враги? Польские товарищи просили узнать, почему их не приглашают на форум молодежи в Москве?"

"Так мы же их организацию не признаем", - вырвалось у одного из цекистов.

"Вот это я им и передам. А то непонятно".

"Тут начался скандал, который длился целый месяц, пока я связывался с Варшавой и Роттердамом, где находится Универсальная ассоциация эсперантистов. В конце ЦК принял соломоново решение: TEJO не признавать, а нас, москвичей, допустить на форум как наблюдателей этой непризнанной организации. Это была хоть небольшая, но победа.

ЦК надеялось, что после этого нас удастся как-то припугнуть, остановить. Снова заработали "первые отделы": мы-де вас в никакие-такие эсперантисты не выдвигали, кончайте свои контакты, а то отберем допуска. Но среди нас было много студентов, которые еще не знали, что такое допуск. И вот на одной из наших лесных встреч было решено объединиться, создать всесоюзную организацию молодых эсперантистов, сокращенно на эсперанто - SEJM (здесь польский дух, здесь Польшей пахнет", - заметил знакомый с Пушкиным кегебист).

Мы называли себя не организацией, а "движением" (movado), и поэтому не собирались нигде регистрироваться. Что же касается нашего печатного органа "Juna esperantisto", то он печатался без нарушений правил Главлита: в одном месте делалось десять экземпляров (на машинке), в других десяти центрах печаталось еще по десять - десять можно не литовать - и так далее.

Вышли мы и на международную арену. В 1963 году в Болгарии состоялся очередной международный э-конгресс, а так как это "особо братская" страна, то не послать туда большую группу было нельзя. А дальше - пошло: отобранные товарищи ездили на подобные встречи и в Голландию, и в Японию, и в Бразилию, и хотя в наши группы входили такие далекие от эсперанто люди как Ролан Быков (он ездил в Бразилию в 1981 году) и еще более далекие "товарищи в штатском", были в делегациях и рядовые эсперантисты - ведь должен же кто-то был выступать на встрече, где нет переводчиков.

(дальше)