1920 г.
К сожалению, 25-го
марта 1920 г. в школе из-за
повреждения печных труб
произошёл пожар и весь дом
сгорел. Школа была переведена в
другие помещения и обучение
затруднилось. В апреле я провёл
официальный экзамен своим
ученикам и получил
свидетельство школы об
исполнении своей задачи; по
этому свидетельству мне выдали
железнодорожный билет и 5 мая я
возвратился в Москву.
Передо мной вновь остро
встал вопрос, как дальше жить?
Все денежные сбережения, что у
меня были, утратили свою
ценность. Мы уже превратились в
миллионеров и миллиардеров.
Для каждого советского
гражданина основой питания
сделался "пищевой рацион",
получаемый рабочими и
служащими по месту работы. Я
стал серьёзно размышлять о
работе в каком-нибудь
учреждении. Но стать снова
финансовым или другим служащим,
как раньше, я не хотел. Мне
очень хотелось, чтоб моя новая
должность каким-нибудь образом
была связана с применением
Эсперанто.
В этом направлении мне помог
старый знакомый В.Ф.Жаворонков.
Во время гражданской войны он
был мобилизован в Красную
Армию и послан сопровождать
санитарные поезда. Служба
требовала от него постоянного
передвижения и поиска более
или менее подходящих вагонов
для комплектования санитарных
или военных поездов, т.к. в то
время железнодорожный
транспорт был так разрушен и
дезорганизован, что никто
точно не знал, сколько и где
находится хороших или
отремонтированных вагонов. Во
время своих путешествий он не
пропускал случая
пропагандировать наш язык.
Летом 1920 г. судьба забросила
его на московскую
железнодорожную станцию,
забитую разными вагонами и
паровозами. Возле станции
располагалась железнодорожная
начальная школа. Между дел он
навестил эту школу,
познакомился с директрисой и
учителями и предложил сделать
доклад о международном языке.
Поскольку в то хаотичное время
школы пребывали в положении
экспериментальных организаций,
старые программы были
отвергнуты, а новые ещё не
выработаны,учительство не
боялось, как прежде, испытывать
разные новые методы.
Итак, прослушав доклад и
обратив внимание на актуальный
характер международной идеи,
учителя решили ввести обучение
языку Эсперанто в старшем
классе школы. Жаворонков, из-за
своей службы, не мог принять
это обучение на себя и направил
в школу меня. Однако решение
школы нуждалось в одобрении
Отдела народного образования
Городского Совета. На удачу, у
меня уже был опыт языковской
школы, выдавшей мне
соответствующее свидетельство.
Это свидетельство ускорило
одобрение и я стал штатным
учителем Эсперанто с такой же
зарплатой и таким же рационом,
что у других учителей.
В школе я преподавал
несколько месяцев: с сентября
1920 г. до марта 1921 г. Благодаря
этой работе я не умер с голоду,
но школа была далеко от дома и
мне приходилось терять целые
часы на ходьбу туда из-за
бездействия трамваев и
извозчиков. Кроме того, в школе
была полностью расстроена
дисциплина учащихся. Они
чувствовали себя хозяевами
школы и позволяли себе на
уроках всё, что могут выдумать
12-14-летние дети. Из-за такого
отношения к дисциплине учителя
стонали и при первой
возможности оставляли работу.
К Эсперанто ученики относились
как к другим обязательным
предметам и весьма неохотно
загружали мозги новыми словами
и грамматическими правилами.
Наиболее сильное средство
привлечения к изучению
Эсперанто - международная
переписка - тогда не было
возможным, ибо Россия была
блокирована со всех сторон.
Кроме того, некоторые
родственники не благоволили к
Эсперанто и эти чувства не
прятали от потомков. Я видел,
что разбрасываемые мною семена
падали на бесплодную почву, и
при первом благоприятном
случае через несколько месяцев
прервал уроки в этой школе.
А случай был такой. Мне надо
было отдавать в школу своего
племянника. Обходя с этой целью
ближайшие к дому школы, в одной
из них я встретил знакомого
полуэсперантиста. Когда он
узнал о цели моего визита, то
сказал, что школа примет
племянника, если я найду
недостающего учителя, ибо
тогда, как я уже говорил,
учителя бежали из школ. Я в
шутку ответил, что могу
предложить только самого себя,
т.к. никого другого не знаю. Но
моя шутка дала предлог для
дальнейшего разговора на эту
тему и дело кончилось тем, что я
согласился вести четвёртый
класс по всем предметам при
условии, что школа позволит мне
ввести в программу класса язык
Эсперанто. Отдел народного
образования с радостью
утвердил меня в этой должности
и таким образом я стал
профессиональным учителем.
Первый год я преподавал все
науки - математику, русский
язык, историю, географию,
Эсперанто, - а затем я обучал
уже только математике, как
закончивший математический
факультет университета.
Многим мой рассказ покажется
не вполне заслуживающим
доверия, но следует помнить,
что то было время революции и
гражданской войны.
С того времени прекратилась
моя 100-процентная эсперантская
деятельность. Из-за новой
должности мне приходилось
много времени посвящать
преподавательской работе и
заниматься Эсперанто только в
свободное время. Однако
Эсперанто так укоренился в
моей душе, что я даже среди
забот о ежедневно необходимом
хлебе никогда не забывал о
нашей дорогой идее. Я верил, что
когда закончится гражданская
война и в России наступит
нормальное состояние,
Эсперанто станет развиваться
даже живее, чем прежде.
С этой надеждой я старался,
чтоб не погибли корни
основанных мною книжного
магазина, журнала и института.
Хотя в маленьких комнатах моей
новой квартиры я не мог
устраивать групповые курсы,
официально институт продолжал
существование и был внесён в
список новых государственных
образовательных учреждений в
качестве учебного заведения.
Его преподавательский
коллектив состоял теперь,
помимо меня, из д-ра
Корзлинского, С.Обручева и
Футерфаса. Д-р Шидловский в
марте 1920 г. тяжело заболел и
умер, а остальные
преподаватели были втянуты в
войну.
Во время моего почти
полугодового выезда в
провинцию в Москве оставалась
секретарь института З.И.Рейнштейн-Сахарова.
После моего возвращения в мае
1920 г. я старался как-нибудь
оживить курсы. И тут вовремя
представился очень хороший
случай. В почтовом
комиссариате весьма
заинтересовался и вдохновился
нашей идеей один из важных
чиновников Н.Д.Моденов. Он
пожелал организовать курсы
Эсперанто для почтальонов.
Меня познакомили с ним и в
результате мы устроили в одном
из почтовых домов курсы
Эсперанто под моим
руководством. Группа состояла
из 20 человек и была оформлена
как один из курсов института.
Деятельность института была
восстановлена, но возникло
новое затруднение: исчерпались
все издания учебников.Что
делать?
Прежний порядок
издательской деятельности был
уничтожен. Все частные
типографии были реквизированы
и стали госсобственностью.
Бумажные склады - тоже. Все
издания подлежали контролю
особого госучреждения -
Главлита. Чтобы что-то издать,
надо было прежде получить
разрешение нескольких
учреждений. Эти учреждения
были новые и располагались в
разных местах Москвы. Там
сидели чиновники, которые
ничего не знали об Эсперанто.
Их надо было долго уговаривать,
чтоб в конце концов они выдали
испрашиваемое разрешение.
После долгих хлопот в июле я
получил для института
разрешение переиздать учебник
Кара и Панье в типографии,
принадлежавшей прежде Сытину,
где уже печатали учебник
Девятнина. Наш учебник
набирали четыре месяца. Пришло
время его печатать. Но когда я
пришёл просить, чтоб отпустили
бумагу, чиновник,
распределявший типографскую
бумагу, перечеркнул все
прежние разрешения и заявил,
что не может тратить бумагу на
такую бессмыслицу. Один
никчемный человек одним
росчерком пера обесценил все
мои хлопоты!
Тогда я написал письмо Н.К.Крупской,
жене Ленина, с которым я учился
в Казанском университете и
который тогда болел из-за ран,
полученных в ходе покушения на
его жизнь. В письме я обратил
внимание на вредное поведение
чиновника, который
неправомерно аннулировал
предыдущие решения несмотря на
то, что книга была набрана. В
результате было отдано
распоряжение о выдаче бумаги.
Книга была напечатана в январе
1921 г. и мы запаслись учебниками
на несколько лет. Часть издания
забрал государственный
книжный склад и заплаченными
им деньгами я расплатился с
типографией. Остальные книги я
сложил в своей квартире, забив
ими одну из комнат.
К
ЗАГЛАВИЮ
ЧИТАТЬ ЕЩЁ
|