К ВОПРОСУ О ТИПОЛОГИЧЕСКОЙ КЛАССИФИКАЦИИ...

ТИПОЛОГИЯ И ЭВОЛЮЦИЯ МЕЖДУНАРОДНЫХ ИСКУССТВЕННЫХ ЯЗЫКОВ

С. Н. Кузнецов

К ВОПРОСУ О ТИПОЛОГИЧЕСКОЙ КЛАССИФИКАЦИИ МЕЖДУНАРОДНЫХ ИСКУССТВЕННЫХ ЯЗЫКОВ

Международные искусственные языки (МИЯ) представляют собой объект исследования двух интердисциплинарных теорий: теории международных языков (международного в языке) и теории искусственных языков (искусственного в языке). Первая теория известна под названием интерлингвистики;* вторая теория находится еще в процессе становления и не обособилась от сопредельных дисциплин.

Первый аспект изучения МИЯ является, главным образом, социолингвистическим: МИЯ исследуются с точки зрения их общественного функционирования и рассматриваются параллельно с другими явлениями, объединяемыми общей проблемой «язык и общество»: билингвизмом, интерференцией языков, проблемой стихийного и сознательного в языке, вопросами языковой политики и пр. Второй аспект является, главным образом, лингвосемиотическим: рассмотрению здесь подвергаются онтологические характеристики МИЯ, их сходства и отличия от других знаковых систем, типологические основы классификации МИЯ.

В связи с тем, что именно социолингвистическое и лингвосемиотическое изучение языка особенно интенсивно развивалось в последние годы, следует ожидать значительного повышения интереса к интерлингвистике, где две указанные теории оказываются обращенными на один и тот же объект.

Настоящая статья строится как лингвосемиотическое исследование, имеющее целью предложить некоторые основания для типологической классификации МИЯ. Данная классификация основывается на иерархически организуемой системе признаков, количество которых (а следовательно, и глубина классификации) может быть в принципе бесконечным - вплоть до получения классов МИЯ, состоящих из одного языка. Мы ограничиваемся здесь рассмотрением типологических признаков, относящихся лишь к верхним ярусам иерархии. Исходным классификационным признаком может быть признано соотношение МИЯ с естественными языками (ЕЯ) в плане выражения.

По традиции, восходящей к работам Г. Мока, но еще больше к знаменитым трудам Л. Кутюра и Л. Ло,* все МИЯ распределяются на два класса в зависимости от наличия/отсутствия их материального соответствия естественным языкам: если в план выражения МИЯ входят означающие, заимствованные из естественных языков, то такие МИЯ называются языками апостериори (например, в языке эсперанто большинство слов являются интернационализмами: ornamento, satiro, linio и др.); если же МИЯ не обнаруживают определенного материального соответствия естественным языкам, они носят название языков априори (так, названным эсперантским словам соответствуют следующие слова «философского» языка ро: febac, ferap, debab и др.).

Противопоставление данных двух классов МИЯ носит не абсолютный, а относительный характер: в апостериорных языках могут использоваться некоторые априорные элементы (например, в эсперанто iu 'кто-то', есо 'качество'), а в априорных языках иногда встречаются апостериоризмы (так, например, в ро названия рек образуются следующим образом: Buraga 'Ганг', Burajo 'Иордан', Burale 'Лена', Burevo 'Волга' и т. п., где последний слог воспроизводит начало натурального слова).

В силу того, что соотношение априорных и апостериорных черт неодинаково в отдельных МИЯ, противопоставление указанных классов принимает форму континуума, средним звеном которого будут языки с приблизительно равным соотношением априорных и апостериорных черт. Проектам этой группы Л. Кутюра и Л. Ло присвоили название смешанных языков (языков микст), причислив к ним волапюк и одноплановые с ним проекты. Однако однозначного определения языков микст до сих пор не было дано, что обусловило значительную произвольность в употреблении этого термина. Так, например, в одной из классификаций, упоминаемых М. Монро-Дюмэном,* волапюк отнесен к апостериорной группе, в то время как некоторые близкие ему проекты оказались включенными в группу микст. Наша позиция по данному вопросу будет сформулирована ниже.

Некоторые коррекции к схеме Л. Кутюра и Л. Ло должны быть сделаны в связи с тем, что за время, прошедшее с публикации их работы, были созданы и получили определенное распространение проекты, расширившие пределы указанного континуума в сторону большей апостериорности (латино-сине-флексионе, 1903; окциденталь, 1922; интерлингва-ИАЛА, 1951 и др.). В противоположность языкам типа эсперанто, данные МИЯ пользуются исключительно натуральными формами, отказываясь от применения априоризмов, а также отличаются и другими признаками, о которых подробнее будет сказано ниже. Таким образом, апостериорные проекты стали различаться по степени апостериорности: МИЯ, тяготеющие к полной, абсолютной апостериорности, называют обычно натуралистическими; МИЯ, обнаруживающие преимущественную (доминантную) апостериорность, получили название автономных или схематических.

Отмеченные колебания в употреблении термина «микст» в большой степени связаны с невыясненностью взаимоотношений между схематическими и смешанными проектами, поскольку и в тех и других проектах отмечается наличие априорных элементов. Выяснение различий между проектами обеих групп также является одной из целей настоящей работы.

Необходимость дополнительных изменений в классификации Л. Кутюра и Л. Ло вызывается тем обстоятельством, что после заката волапюка, начиная с последнего десятилетия XIX в., стали появляться проекты, представляющие собой либо коррекцию ранее созданного МИЯ (реформенные проекты: сначала волапюкоиды, а затем и эсперантоиды, из которых наиболее известен идо, давший свою серию продолжателей - идоидные проекты), либо попытку синтеза нескольких проектов (компромиссные проекты, например, проекты Э. Веферлинга, Э. Липмана, К. Шёстедта и др.). Таким образом, помимо «первичных» МИЯ, непосредственно возводимых (или невозводимых) к естественным языкам, возникли «вторичные» МИЯ, источником которых являются уже не естественные языки, а ранее созданные МИЯ. Серии проектов, возводимых к одному и тому же МИЯ, образуют «семьи» языков (иногда пересекающиеся между собой). Данные генеалогические объединения могли бы стать предметом особой, интерлингвистической, компаративистики.

С указанной структурно-генетической классификацией МИЯ пересекается автономная классификация, построенная по признаку количества и качества физических манифестаций, допускаемых данными языками. Эта классификация имеет градуальный характер: минимальное число возможных манифестаций равно единице (это, с одной стороны, пазиграфии, т. е. МИЯ, существующие только в письменной форме, а с другой стороны, различные системы международных жестовых языков). Максимальное число манифестаций не определено, но практически не поднимается выше семи (музыкальный язык сольресоль, 1817-1866 гг., который мог манифестироваться в форме нотных знаков и соответствующих им звуков, цветов спектра, специальных стенографических знаков, арабских цифр, жестов - в дополнение к обычной артикуляционной и письменной формам). Большинство МИЯ имеет, однако, не более 2 манифестаций (фонетическую и графическую); такие МИЯ часто называют пазилалиями.

Наличие двух манифестаций особенно характерно для апостериорных проектов, которые и в этом отношении следуют естественному языку. Однако встречаются также апостериорные языки, имеющие только графическую форму выражения и, следовательно, относящиеся к пазиграфиям. Примерами могут служить два проекта В. Чешихина - «нэпо идеографическое» и «нэпо международное». Первый проект представляет собой приспособление китайской иероглифики к роли международного письменного языка, второй проект предлагает пользоваться при общении письменной формой французских, немецких и латинских слов.*

В капитальных интерлингвистических трудах Л. Кутюра и Л. Ло, Э. К. Дрезена и М. Монро-Дюмэна* пазиграфии обычно противопоставляются всем прочим МИЯ и выделяются в особую группу проектов. По нашему мнению, для этого нет никаких оснований; структура пазиграфий, т. е. система свойственных им семиотических оппозиций, совершенно такая же, как и у прочих проектов МИЯ. Это доказывается, в частности, возможностью преобразования пазиграфий в фонографические языки: известно, например, что пазиграфия, предложенная И. Мемьё (1797 г.), в 1811 г. была переделана в пазилалию другим автором - Ф. Пери. Кроме того, надо иметь в виду, что в противоположность естественным языкам, где звуковая форма является генетически первичной, МИЯ характеризуются инвертированным соотношением звуковой и графической формы: последняя предшествует первой как в процессе создания языка, так и в процессе его изучения. На этом фоне специфика пазиграфий значительно сглаживается, и поэтому градуальная классификация МИЯ по количеству допустимых манифестаций кажется нам более обоснованной, чем бинарное разделение всех МИЯ на пазиграфии и не-пазиграфии.

Следующий классификационный признак относится к структуре знака в МИЯ. Можно разделить МИЯ на несколько групп в зависимости от того, каким образом строится в них соотношение инвентаря морфем и инвентаря слов.

МИЯ различаются прежде всего самим набором знаковых уровней. МИЯ типа идо располагают теми же уровнями, что и естественные языки синтетического типа: уровнями корней, сложных основ (корень + корень), производных основ (корень + дериватор) и словоформ (основа + грамматический показатель). Грамматические показатели в идо имеют синкретический характер, являясь одновременно признаком данной части речи и выразителем определенного категориального значения: rich-o 'богач' (-о - признак существительного ед. числа), rich-i 'богачи' (-i - признак существительного мн. числа), rich-a 'богатый' или 'богатые' (-а - признак прилагательного, не дифференцированного по числам).

В эсперанто все деривационные элементы являются по определению корнями, т. е. могут самостоятельно выступать в качестве основы слова (например, dom-et-o 'дом-ик' - et-o 'маленький предмет'), поэтому производные основы здесь интерпретируются как сложные и особого деривационного уровня не выделяется. Однако в эсперанто грамматические показатели часто не имеют синкретического характера и распределяются по двум знаковым уровням: уровню грамматической основы (лексическая основа + показатель части речи) и уровню словоформ (грамматическая основа + показатель конкретного категориального значения). Таким образом, в слове dometoj 'домики' выделяются следующие разноуровневые компоненты: корни (dom и et), сложная лексическая основа (domet), грамматическая основа (dometo) и словоформа (dometoj). В результате знаковые структуры данных двух языков (эсперанто и идо) тождественны друг другу в количественном отношении (так как имеют по четыре знаковых уровня), но весьма различаются качественно (поскольку состав уровней в них не совпадает).

В ряде проектов представлена более простая система знаковых уровней: в некоторых натуралистических проектах отсутствует уровень грамматической основы; в языке сума II деривация осуществляется аналитически и уровень производных основ специально не выделяется; в латино-сине-флексионе грамматические аффиксы в большинстве случаев не употребляются, словоформа приравнивается к основе и т. п.

Соотнося данную уровневую классификацию с разделением МИЯ на априорные и апостериорные, мы можем выделить классы языков, апостериорных на всех уровнях (окциденталь, интерлингва-ИАЛА), языков, априорных на всех уровнях (ро), и языков, апостериорных на высших уровнях (уровнях корней), но априорных на низших уровнях (деривационных и грамматических) (эсперанто, идо). Это связано с тем, что в таких языках, как эсперанто, корни обычно являются апостериорными, т. е. заимствованными из естественных языков, а форманты грамматической основы и словоформы - априорными (например, -о, -а, -е как показатели соответственно существительных, прилагательных и наречий).

Дальнейшая классификация МИЯ опирается на установление характерных особенностей минимальных знаковых элементов, т. е. морфем. В отношении к этому признаку априорные и апостериорные языки должны быть рассмотрены по отдельности.

Априорные языки можно разделить на две основные группы соответственно тому, какой характер имеют в них минимальные знаки - мотивированный или немотивированный.

МИЯ с немотивированным семиозисом представлены следующими разновидностями:

нумерационные языки, в которых планом выражения морфемы является определенный порядковый номер, присваиваемый данному содержанию; инвентарь морфем в этом случае обычно создается нумерацией единиц какого-либо достаточно полного словаря (первый раз этот способ был применен И.-И. Бехером в 1661 г.);

пазиграфии на априорно-иероглифической основе (например, язык К. Бергера, 1779 г.);

жестовые языки (например, «мимический язык» Ж. Рамбоссона, 1853 г.);

пазилалии с произвольно выбранными означающими.

Следует различать часто смешиваемые нумерационные и цифровые МИЯ. Первые образуются перечислением определенной совокупности содержаний, что и является принципом организации языка; при этом всякая морфема представляет собой в плане выражения определенное арифметическое число. Второй термин относится к языкам, использующим цифры лишь в качестве заместителей буквенных знаков; эти цифры обычно соотносятся с определенными звуками и не складываются в числа. Примером цифрового языка может служить проект АО, предложенный в 1920 г. В. Л. Гординым.

МИЯ с мотивированным семиозисом различаются типом избираемой мотивировки: одни языки отдают предпочтение формальной мотивировке, другие - семантической.

Формальная мотивировка заключается в установлении отношений подобия между означаемыми и означающими; языки этого типа могут быть названы иконическими (или, точнее, языками с иконическим семиозисом). К ним относятся:

рисуночные пазиграфии, в которых графические изображения предметов используются в качестве означающих (для примера можно привести рисуночный язык И. Нэтера, 1805 г., либо недавний проект известного французского художника Ж. Эффеля*);

звукоизобразительные МИЯ, морфемы которых представляют собой звуковые комплексы, в силу естественной символики соотносящиеся с означаемыми; в первую очередь сюда относятся звукоподражания, а также элементы «межъязыковой символики».*

Семантическая мотивировка заключается в расщеплении означаемого на некоторую совокупность сем и последовательном соотнесении их с элементами плана содержания; тем самым структура означающего мотивируется семантическим анализом означаемого. В языках этого типа (которые можно было бы назвать семовыделяющими) каждое означаемое бывает представлено в виде комбинации нескольких исходных идей. Так, в языке Дальгарно (1661 г.) исходные идеи N - живое существо, г) - животное, к - четвероногое порождают следующие комбинации: Nhka 'лошадь', Nhkh 'осел', Nhki 'мул' (характерно, что последний элемент в этой цепочке символов обычно не имеет выделимого значения, являясь простым различителем слов одного семантического класса, в данном случае класса четвероногих животных).

По тому же принципу строятся морфемы в языке ро (1908 г.): из mu - животное царство производятся muja 'рыба', muka 'рептилия', mula 'птица' и т. п.

Семовыделяющие МИЯ представлены двумя классами:

философские (или логические) языки строят некоторый логически правильный тезаурус с последовательным разделением рода на виды и с обозначением каждого выделяемого элемента содержания особым формальным знаком. Сочетание таких знаков и образует морфему, причем последовательность знаков в морфеме изоморфна уровневой структуре тезауруса: знак для рода обычно предшествует знаку для вида. Языки Дальгарно и ро принадлежат именно к философскому типу;

иной характер имеют МИЯ, в которых некоторое количество произвольно выделенных исходных идей комбинируется в морфемах по принципу психологической ассоциации, так что комплексное значение морфемы оказывается логически невыводимым из суммарного значения семантических множителей, но ассоциативно близким ему. Примером МИЯ данного типа может служить язык ку-джи, предложенный в 1921 г. С. А. Кукелем-Краевским. Сочетанием исходных идей U - воздух, А - любовь, J - мысль образуются сложные идеи UA - мечта, UJ - фантазия и т. п.

Перечисленные априорные принципы строения морфем иногда встречаются в определенной комбинации друг с другом: ср., например, нумерационно-логические системы типа проекта П. Дигбеуса (1653 г.) и нумерационно-иероглифические системы типа пазиграфии А. Ренци (1840 г.).

Более того, иногда данные принципы строения морфем переносятся и в апостериорные языки, образуя в них иноструктурные включения в виде априорных подсистем. Так, например, во многих схематических языках местоимения строятся по принципу «семантических множителей», образуя систему с симметричными коррелятивными связями: например, в эсперанто местоимения kiu 'кто', kio 'что', kia 'какой', kiel 'как', kie 'где', tiu 'тот', tio 'то', tia 'такой', tiel 'так', tie 'там', chiu 'всякий', chio 'всё', chia 'всяческий', chiel 'всячески', chie 'везде' представляют собой сочетания сем вопросительности (ki-), указательности (ti-) и всеобщности (chi-) с семами одушевленности (-u), неодушевленности (-о), качества (-а), образа действия (-el) и места (-е). Следует, однако, обратить внимание на то, что в априорных языках «семантические множители» используются для образования морфем как открытых, так и закрытых лексических классов; в апостериорных языках априорные подсистемы всегда имеют закрытый характер и составляющие их элементы могут быть заданы методом перечисления.

В большинстве случаев принципы строения морфем в апостериорных проектах подчиняются иным закономерностям, чем в априорных МИЯ.

Апостериорные языки делятся в знаковом отношении на подгруппы в зависимости от их лексической гомогенности или гетерогенности.

Лексически гомогенные языки имеем в том случае, если выбор морфем (слов) был произведен из какого-либо единого источника. Этим источником может быть:

лексика какого-либо одного естественного языка (так, на базе латинского языка был создан проект латино-сине-флексионе, 1903 г.);

общий вокабуляриум родственных языков (например, межславянские проекты);

интерлексика, т. е. совокупность интернационализмов, возникающая на базе не генетической, а культурной общности языков, принадлежности их к одному культурному ареалу; большинство проектов МИЯ имеют в качестве основы именно интерлексику.

Имеются и такие лексически гомогенные языки, в которых используется несколько источников разных типов: так, интерлингва-ИАЛА включает в свой вокабуляриум как интерлексику, так и лексику южно-романских языков (наряду с некоторым количеством латинизмов). Лексическая гомогенность при этом не нарушается, так как интерлексика в большинстве случаев строится на базе романских языков и латинского.

МИЯ с гетерогенной лексикой представляют собой результат соединения вокабул, не встречающихся совместно в пределах натуральных лексических систем. Примерами могут служить проект англо-франка, 1889 г., построенный на корнеслове английского и французского языков, и проект анти-бабилона, 1950 г., где использована лексика 85 языков Европы, Азии и Африки.

Апостериорные МИЯ могут быть классифицированы не только по источникам вокабуляриума, но и по способам его комплектования: большому числу языков с произвольно составленными словарями противостоит ограниченное количество проектов, пользующихся методом автоматического комплектования словаря путем применения особых алгоритмов. В качестве примера можно привести «нэпо международное» В. Чешихина (1919 г.), в котором используется франко-германо-латинский корнеслов (таким образом это - язык лексически гетерогенного типа). Словарь составляется путем сравнения французских, немецких, английских и латинских слов: если в сравниваемых живых языках имеются сходные слова с одним значением (например, фр. regne и англ. reign 'царствование', нем. Vater и англ. father 'отец'), то одно из этих слов усваивается языком нэпо, причем немецкое слово предпочитается английскому, а французское слово - немецким и английским словам (так, из названных пар сходных слов нэпо усваивает в первом случае regne, а во втором случае - Vater). Если же живые языки не обладают сходными словами (фр. ciel, англ. sky, нем. Himmel 'небо'), то усваивается слово латинского языка (coelum). Английские слова в словарь нэпо вообще не попадают, выполняя лишь роль регулятора при выборе французского или немецкого слова.

Апостериорные языки различаются также характером присущих им деформаций натурального слова (в фонографическом и/или морфологическом аспекте). Пазилалии (МИЯ, имеющие как звуковую, так и письменную манифестацию) вообще не способны обходиться без тех или иных деформаций на фонетическом уровне, поскольку точное сохранение национального произношения оказывается обычно невозможным; деформации на фонологическом уровне в принципе не являются неизбежными: если фонологическая система МИЯ изоморфна фонологической системе ЕЯ-источника, то фонемная структура заимствуемого слова может быть сохранена в оригинальной форме; однако, поскольку обычно МИЯ пользуются несколькими источниками, фонологические системы которых не совпадают, то сохранение оригинальных фонемных структур ставится в зависимость от имеющегося в данном МИЯ инвентаря фонем: если фонемный код включает столько же единиц, сколько фонемные коды языков-источников, то все необходимые фонологические оппозиции могут быть сохранены. Но при этом фонемный код МИЯ должен быть более обширным, чем каждый из национальных кодов; практически же МИЯ обычно включают меньше единиц дифференциального уровня, чем национальные языки; в этих условиях деформации натуральной фонологической формы становятся неизбежными. Отметим, однако, что деформации, вызываемые неполнотой кода, резко отличаются от деформаций, обусловленных какими-либо специальными причинами:

стремлением избежать труднопроизносимые звуки, или их сочетания; так, в языке волапюк звук r часто заменяется звуком l на том основании, что произношение r было бы затруднительно для тех народов, в языке которых этот звук отсутствует; в языке идо сочетания nkt, sts (граф. sc) упрощены в nt, ts (граф. с) и др.;

исключением звуков или звукосочетаний, признанных неэстетичными, даже если они удовлетворяют требованию удобопроизносимости; так, в языке панэдо устранен узкий гласный заднего ряда u и избегаются стечения многих согласных;

стремлением усилить дифференциальные различия; так, еще в проекте Карпофорофилуса, 1732 г., пары сходно звучащих звуков d - t, b - р, f - v заменяются одним элементом каждой пары - d, b, f; это свидетельствует, кстати, о том любопытном обстоятельстве, что акустическая корреляция согласных по звонкости - глухости воспринималась автором проекта - говоря современным языком - как фонологическая слабая, в противоположность корреляциям по месту и способу образования.

Эти и другие специальные виды деформаций избегаются натуралистическими языками, в которых допустимы лишь деформации, вызываемые неполнотой кода: так, в интерлингва-ИАЛА снимается противопоставление по открытости - закрытости в паре e/e (поэтому фр. cafe -> cafe), по лабиализованности/нелабиализованности в паре е/o (лат. coelum -> celo), по ряду в паре u/u (нем. Kummel).

Что касается графической системы языка, то здесь ситуация несколько иная в связи с большей интернациональностью графики по сравнению с фонетикой, ср., например, национальные произнесения слова simple: англ. [simpl], фр. [sepl], исп. [simple] и т. п. По этой причине МИЯ ориентируется в первую очередь на сохранение графического облика слова, приспосабливая к нему и само произношение (наиболее характерный пример - латино-сине-флексионе, восстанавливающий «классическое» латинское произношение, однозначно увязанное с графикой: в словах centro и causa буква с произносится одинаково как [к]; в словах ambitione и tabaco сохраняется единообразное произношение [t] и т. д.). Таким образом, для большинства МИЯ звучание слова является производным от его написания, а не наоборот. В результате и инвентарь графем, принятых в МИЯ, совпадает с инвентарем графем основных западноевропейских языков, а деформации графемной структуры слов встречаются гораздо реже, чем деформации их фонемного состава. То же относится и к апостериорным пазиграфиям (в языке нэпо, например, графический облик словарных единиц не отличается от графики языка-источника).

На фоне этой достаточно распространенной закономерности исключением является язык эсперанто, в котором применяется модифицированный романский алфавит, пополненный некоторыми буквами с диакритиками: g^ [дж], j^ [ж], с^ [ч], h^ [x], s^ [ш], u^ [у неслоговое]. Некоторые из этих букв позволяют различать конкурентные способы произнесения некоторых букв: так, в интернациональной норме сосуществуют два разных произношения для буквы g - эксплозивное (например, в слове globus) и спирантное (в слове gendarme 'жандарм'). Эсперанто передает первый вариант через g, а второй через g : globuso, g^endarmo.

Некоторые схематические проекты решают такие конфликтные ситуации тем, что отказываются от сохранения международной графической формы, выравнивая графику в соответствии с интернациональным произношением. Характерный пример - язык идиом-неутраль (1893- 1898 гг.), с его написаниями типа sentr, sirkular и др. Многие же натуралистические проекты вообще отказываются от приведения графики в соответствие с фонетикой, допуская позиционное чтение некоторых букв, например в интерлингва-ИАЛА: с [к] или [ts], g [g] или [ж] и др.

Таким образом, мы видим, что соотношение графики и фонетики строится в МИЯ четырьмя различными способами:

фонетика приводится в соответствие с интернациональным написанием (латино-сине-флексионе);

графика приводится в соответствие с интернациональным произношением (идиом-неутраль);

конкурентные варианты произношения отдельных букв сохраняются, но маркируются на письме специальными диакритиками (эсперанто);

конкурентные варианты произношения не подвергаются какой-либо стандартизации (интерлингва-ИАЛА).

Первые три способа позволяют сохранить принцип взаимно однозначного соответствия между графикой и фонетикой; четвертый способ применим только при отказе от этого принципа. Любопытно, что хотя натуралистические проекты обычно следуют четвертому способу, латино-сине-флексионе старается выдерживать взаимно однозначное соответствие между графической и фонетической системами.

Морфологические деформации (обычно не характерные для натуралистических языков) могут быть вызваны следующими причинами:

необходимостью адаптации морфемы к принятой фономорфологической структуре: в языке волапюк все корневые морфемы должны начинаться с согласного звука, поэтому заимствуемые морфемы с гласным началом либо получают протетический l (фр. echo -> lek), либо теряют начальный гласный (лат. academia -> kadem);

необходимостью адаптации слова к принятой морфологической структуре: в эсперанто все существительные должны оканчиваться на -о, что в ряде случаев вызывает изменение привычного облика интернациональных слов: tajgo/tajgao 'тайга', intervjuo 'интервью', kanguruo 'кенгуру'.

Помимо фонологических и морфологических деформаций, в апостериорных языках могут иметь место также и такие деформации, которые вызываются определенными требованиями к языку как семиотической системе.

Здесь прежде всего следует сказать о том, что международным искусственным языкам свойственно стремиться к преодолению семиотической избыточности (абсолютной синонимии, вариативности корней и т. п.). Например, если в интернациональном употреблении сосуществуют такие варианты корней как текст/тексту-(алъный), секс/сексу-(алъный), принцип/принципи-(альный), из которых первый является свободным вариантом корня, а второй - связанным, то в МИЯ часто сохраняется только один из конкурирующих вариантов: в эсперанто, как правило - свободный вариант (teksto, sekso, principo), в окцидентале - связанный вариант (textu, sexu, principi-e); в идо в некоторых случаях предпочитается свободный вариант (text-o, princip-o), а в других случаях - связанный (sexu-o).

В некоторых натуралистических проектах вариативность корня сохраняется, но вместе с тем подчиняется определенному формальному упорядочению: в тех случаях, когда оба конкурирующие варианта корня являются связанными (например, vid-/vis 'видеть'), в окцидентале не происходит выравнивания их и принимаются оба варианта, соотношение же между ними регулируется по так называемому «правилу де Валя» (regul deWahl): второй вариант корня регулярно производится из первого варианта по определенным фономорфологическим моделям, не имеющим исключений. Таким образом, «правило де Валя» автоматизирует порождение корневых алломорфов, позволяя утилизировать в искусственном языке серии производных слов типа provid-er, provid-ent, provid-en-tie; provis-ion, provis-or, provis-ori, где в первом ряду используется корневой алломорф vid-, а во втором ряду - алломорф vis-.

Однако стремясь к выравниванию или регуляризации корневых дублетов, окциденталь, как и другие натуралистические проекты, сохраняет семиотическую избыточность естественных языков в сфере деривационных элементов. Так, например, полностью сохраняются серии синонимичных суффиксов, образующих имена действия (-ion, -da, -ment, -ura: fabrication, currida 'бег', experiment, repartura), имена качества (-ta, -ita, -ie, -ore: bonta, novita, maladie, grandore), прилагательные (-al, -ic: national, linguistic), глаголы (-ificar, -isar: rectificar, realisar) и т. п.

Эта кажущаяся непоследовательность натуралистических проектов получает объяснение, если мы примем во внимание тот факт, что проекты данного типа стремятся к апостериорности не только при комплектовании инвентаря морфем, но и в синтагматике, где речь идет о сочетаемости морфем между собой. Попытка унифицировать деривационные элементы неминуемо должна была бы привести к появлению слов, в которых комбинации морфем отклонялись бы от международного стандарта: например, при замене суфф. -ic на -al и -ificar на -isar получились бы неинтернациональные морфемосочетания типа linguistal, rectisar. Стремление же утилизировать интернациональные морфемосочетания с необходимостью приводит натуралистические МИЯ к сохранению синонимических суффиксов, различающихся лишь своей сочетаемостью с разными классами корневых морфем.

Синтагматическая апостериорность свойственна только натуралистическим проектам и должна считаться их диагностическим признаком. Проекты, не отвечающие данному признаку, должны определяться как схематические (автономные), даже если они вовсе не используют априорных морфем. Именно такой статус имеют проекты идиом-неутраль и новиаль (1928 г.), которые иногда ошибочно причисляются к натуралистической группе. В этих языках все деривационные элементы имеют апостериорный характер, но, будучи унифицированными, они образуют неапостериорные морфемосочетания: redakt-ator вм. redaktor (идиом-неутраль), vidabli 'видимый', вм. vi-sibil(e) (новиаль).

Вместе с тем если мы рассмотрим схематические языки с точки зрения соотношения в них морфем и морфемо-сочетаний, то отчетливо выделим две подгруппы этих языков:

схематические языки типа идиом-неутраля или новиаля, в которых все используемые морфемы имеют апостериорный характер, и всякое слово складывается только из таких компонентов;

схематические языки типа эсперанто или идо, в которых некоторые морфемы имеют априорный характер (см. выше), и слово, как правило, представляет собой соединение апостериорного корня с априорными деривационными или грамматическими морфемами.

Во второй подгруппе схематичность выражена значительно сильнее, чем в первой; это дает нам основание называть языки типа эсперанто гиперсхематическими, а языки типа новиаля - гипосхематическими.

Как натуралистические, так и схематические МИЯ часто стремятся к преодолению не только семиотической избыточности, но и семиотической недостаточности (омонимии, а иногда и полисемии). Наиболее полное выражение данная тенденция получила в языке идо, который предлагает очень детализированную систему смыслов. Например, если в эсперанто предлог de имеет три значения, часто совмещающиеся также и в естественных языках, а именно значения принадлежности, агентивности и исходности, то в идо для этих значений предлагается три различных предлога - di, da, de (ср. эсперантские фразы libro de la patro 'книга отца', skribita de la patro 'написано отцом' и venis de la urbo 'приехал из города' с их соответствиями в языке идо: libro di la patro, skribita da la patro, venis de la urbo). Однако разница между эсперанто и идо заключается не в том, что в идо устраняется семиотическая недостаточность, сохраняемая языком эсперанто, а в том, что данные два языка имеют разное представление о релевантности данных семантических различий. Как правило, в идо считается релевантным большее число семиотических оппозиций, чем в эсперанто, поэтому абстрактным морфемам эсперанто часто соответствует целая серия конкретных показателей в идо, ср. эсперантские -i (аффикс инфинитива), -ad- (суффикс, образующий имена действия и итеративные глаголы) и их соответствия в идо: -ar, -ir, -or (аффиксы инфинитива наст., прош. и буд. времени), -if-, -iz-, -ag-, -ad- (глагольные суффиксы с более конкретными значениями).

В большом числе случаев преодоление семиотической недостаточности достигается формальной модификацией морфемы, которой приписывается одно из дифференцируемых значений: так для различения port- 1 'дверь' и port- 2 'нести' в эсперанто и идо port- 1 преобразуется в pord-. Таким же путем идут иногда и натуралистические проекты: например, омонимичный интернациональный корень leg- 'закон' (ср. легальный) и 'читать' (ср. легенда, лектор) усваивается языком окциденталь только в первом значении, тогда как значение 'читать' передается деформированным корнем lе-.

Сказанное выше позволяет сформулировать характерные особенности натуралистических проектов типа окциденталя. Как все натуралистические МИЯ, проекты этого тина отличаются синтагматической апостериорностью. Вместе с тем, в окцидентале и подобных ему проектах делается попытка провести определенную семиотическую регуляризацию интерлексики: частично преодолевается ее семиотическая избыточность и полностью - ее семиотическая недостаточность; тем самым, окциденталь отступает от последовательного проведения апостериорного принципа в парадигматике. Эта особенность окциденталя не находит соответствия в натуралистических проектах типа латино-сине-флексионе или интерлингва-ИАЛА; последние полностью отказываются от семиотической трансформации натурального материала, допуская как нерегуляризованные серии корневых алломорфов, так и морфемную омонимию, ср. в интерлингва-ИАЛА: -fer-/-lat-, leg 1-и leg 2.

Таким образом, мы получаем возможность и среди натуралистических проектов выделить две подгруппы, различающиеся неодинаковой апостериорностью лексического материала: гипернатуралистические проекты (латино-сине-флексионе, интерлингва-ИАЛА), характеризующиеся абсолютной апостериорностью как в синтагматике, так и в парадигматике, и гипонатуралистические проекты (типа окциденталя), апостериорные в синтагматике, но отступающие от апостериорности в парадигматике.

Произведенный анализ позволяет уточнить характер априорно-апостериорного континуума, о котором шла речь в начале статьи. Апостериорное крыло этого континуума, как выясняется, не обнаруживает одинакового сочетания апостериорных черт и позволяет выделить не только два подкласса апостериорных проектов (схематические и натуралистические), но и более мелкие разновидности этих подклассов, различающиеся разной степенью апостериорности. Образующийся континуум имеет здесь следующий вид: гиперсхематические проекты - гипосхематические проекты - гипонатуралистические проекты - гипернатуралистические проекты. Левая часть этой части континуума непосредственно соприкасается с языками группы микст, типологические признаки которых нам и предстоит теперь выяснить.

Выше говорилось о том, что апостериорные проекты иногда допускают определенные деформации исходного лексического материала: фонетические, графические, морфологические и семиотические. Данные деформации могут различаться по степени преобразования оригинальной морфемы или слова: можно выделить степени малую (эсперанто), среднюю (проект конкорде, 1952 г.) и большую (волапюк). Чем более радикальный характер имеет деформация лексического материала, тем меньшую опознаваемость проявляют деформированные морфемы. На определенной стадии деформации связи между исходным лексическим материалом и вокабуляриумом МИЯ начинают утрачиваться: лексика МИЯ становится неопознаваемой, не соотносимой с лексикой естественных языков, ср. например, в языке волапюк: balip 'борода' (<- фр. barbe), plepalon 'приготовить' (<- фр. preparer).

На опознаваемость лексики оказывает воздействие также и степень гетерогенности усваиваемого лексического материала: лексика эсперанто имеет гетерогенный характер, поскольку допускает сосуществование романизмов с германизмами и славянизмами (ср. германизм lando 'земля', русизм klopodi 'хлопотать'), однако, в тексте романский пласт абсолютно доминирует, что и позволяет в 90% случаев соотносить эсперантские слова со словами естественных языков. В таких же языках, как анти-бабилона, где используются корни 85 различных языков, опознаваемость лексики практически равна нулю.

Именно эти факты и позволяют нам определить МИЯ группы микст как такие языки, которые, комплектуя словарь из материала естественных языков, и будучи поэтому генетически апостериорными, не опознаются в качестве таковых в процессе изучения языка. Таким образом, языки этой группы являются апостериорными с точки зрения создателя языка, но не-апостериорными с точки зрения потенциальных носителей языка.

Отсюда становится ясно, что само по себе наличие априорных элементов в апостериорном языке еще не превращает этот МИЯ в язык смешанного, априорно-апостериорного типа.

Поэтому следует признать ошибочным включение в группу микст таких языков, как эсперанто или идо, в которых апостериорные компоненты абсолютно доминируют.

* О. С. Ахманова, Е. А. Бокарев. Международный вспомогательный язык как лингвистическая проблема. - ВЯ, 1956, № 6; В. П. Григорьев. И. А. Водуэн де Куртенэ и интерлингвистика. «И. А. Бодуэн де Куртенэ (к 30-летию со дня смерти)». М., 1960; Он же. О некоторых вопросах интерлингвистики. - ВЯ, 1966, № 1; М. Monnerot-Dumaine. Precis d'interlinguistique generale et speciale. Paris, I960.

* L. Couturat, L. Leau. Histoire de la langua universelle. Paris, 1903 et 1907; Они же. Lea nouvelles langues intemationales. Paris, 1907.

* М. Monnerot-Dumaine. Указ. соч., стр. 51.

* Иная классификация пазиграфий представлена в статье Д. Бланке - см. наст. сборник.

* См.: L. Couturat, L. Leau. Histoire de la langue...; Они же. Les nouvelles langues...; Э. Дрезен. За всеобщим языком (Три века исканий). М. - Л., 1928; М. Monnerot-Dumaine. Указ. соч.

* В. Иванов. Проект всемирного письма. «Техника - молодежи», 1970, № 6.

* А. М. Газов-Гинзберг. О возможном использовании межъязыковой символики. «Письменные памятники и проблемы истории культуры народов Востока. Краткое содержание докладов V годичной научной сессии Ленингр. отделения Ин-та востоковедения АН СССР», 1969.