НЕКОТОРЫЕ СЕМАНТИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ВЫБОРА И ОБРАБОТКИ ЛЕКСИКИ ДЛЯ ПЛАНОВОГО МЕЖДУНАРОДНОГО ЯЗЫКА
А.С. Мельников
Выбор лексики ПМЯ сопряжен с необходимостью решения целого ряда семантических проблем. Рассмотрим некоторые из них.
Одним из краеугольных вопросов выбора лексики для ПМЯ является определение критериев членения действительности. Следует ли в ПМЯ использовать какие-то принципиально новые способы дискретизации окружающего мира (и каждой выделенной единице присваивать графико-фонетическую "этикетку") или опираться на уже имеющиеся в этнических языках прецеденты, лишь выбирая и уточняя своего рода лидеров всеобщего списка референтов и их словесных соответствий. По первому способу действовали и продолжают действовать сторонники так наз.философских (априорных, логических) языков, которые делят весь мир на классы, подклассы и т..д. Отметим, по меньшей мере, два уязвимых места этой процедуры: 1) количество классов всегда конечно, а мир бесконечен; 2) классы определяются на основе состояния науки в данный конкретный момент времени, что резко затрудняет (или даже делает невозможной) эволюцию подобного языка при получении новых знаний, когда систему надо перестраивать (ср.: 11, 20). По этим и по другим причинам (см., напр.: 12) априорные языки не прошли испытания практикой. Сторонники же эмпиризма и апостериоризма (а среди современных интерлингвистов их большинство) придерживаются иного принципа: они обычно находят более или менее интернациональную форму слова, а затем уточняют его значение. Возможен и другой, видимо, более сложный путь: инвентаризация общечеловеческих референтов, а затем закрепление за ними соответствующих слов. Аналогично определяется значение аффиксов.
Особого рассмотрения требует проблема использования элементов априорного членения действительности внутри апостериорных языков. Обратимся к конкретному примеру. В дискуссиях о географических названиях и связанных с ними словах Дж. Кул высказал мысль о целесообразности введения в эсперанто специальных суффиксов для обозначения: гражданина какого-либо государства (в дополнение к уже имеющемуся суффиксу -an-- житель, приверженец, член); языка или диалекта; жителя страны, который не является гражданином данного государства и не рожден в нем; сравнительно независимой области внутри государства; лица, рожденного в данной области. Резко выступая против этого предложения, болгарский интерлингвист В.Ольянов справедливо указывает на то, что данный список можно продолжать до бесконечности. Почему бы, например, не ввести суффикс для обозначения "человека, который в данном государстве родился, но больше там не живет, являясь тем не менее гражданином этого государства" или того, кто "родился в данном государстве, живет в нем, но не является его гражданином" и т.д.? Давая оценку конкретному предложению, В.Ольянов одновременно высказывает принципиально ванную мысль, которая могла бы служить ориентиром при обсуждении целесообразности введения априорных элементов в апостериорный ПМЯ: все те эпизодические факты и явления мира, которые нам придется выражать словами чрезвычайно редко и которые выразимы существующими традиционными языковыми средствами, называть отдельными словами (и со специальными аффиксами) нет необходимости. Воздерживаться от таких особенностей в ПМЯ призвал и президент Академии эсперанто А.Альбо (см.: 25, 9-10).
Известно, что пока еще даже сама принципиальная возможность успешного крупномасштабного полифункционального применения ПМЯ вызывает у многих людей сомнения (хотя 100-летняя практика эсперанто дает основания для того, чтобы убедиться не только в реальности, но и в частичной реализации указанной возможности). В связи с этим пропагандисты и практики ПМЯ смотрят на все новшества с позиции того, как на это могут прореагировать люди, не вовлеченные еще в ряды сторонников данного ПМЯ. Поскольку всякое радикальное новшество вызывает первоначально негативную психологическую реакцию у очень многих людей и поскольку в этнических языках дискретизация действительности по-новому пока неизвестна (следовательно, может возрасти трудность изучения данного ПМЯ: уменьшится узнаваемость его слов, апостериорность, интернациональность лексики), постольку новшества рассматриваемого типа могут оттолкнуть от ПМЯ потенциальных адептов. С ростом "индекса приемлемости ПМЯ" для широкой общественности значение рассматриваемого принципа будет падать, В целом отказ от введения в ПМЯ какой-то лексемы, морфемы, семантемы только на том основании, что она не имеет аналога в этнических языках, был бы неоправданным. Если подобные априоризмы облегчают овладение ПМЯ и пользование им, если при этом увеличиваются функциональные возможности языка и растет адекватность языка целям коммуникации, познания и преобразования мира, новшество может быть принято. Простейший пример - слова, обозначающие реалии эсперанто, которые являются априорными (с точки зрения семантики) для всех этнических языков, но которые необходимы для описания эсперантской общности и жизни внутри нее.
Следующий спорный вопрос - какие референты (и сколько) следует выбрать за исходные при определении состава лексики ПМЯ на стадии лингвопроектирования. В дальнейшем, в случае превращения лингвопроекта в язык, этих слов обязательно окажется недостаточно. Но как определить тот словарный минимум, который необходим для начала процесса перехода проекта в язык? Какими возможностями роста словарного запаса надо его снабдить?
За ограничение лексикона ПМЯ выступал Э.Сепир; этот принцип применил в бейсик инглише Ч.К. Огден (в его проекте всего 850 базовых слов). О достаточности для ПМЯ тысячи общих европейских слов говорили Д.Г. Бринтон и др. (см.: 18, 352:, 34, 140; 10, 29).
Если авторы подобных предложений считают, что указанный минимум вечен, то они тем самым выступают за язык с большим количество многозначных слов и даже омонимов, за множество слов-описаний (блоков, состоящих из нескольких самостоятельных единиц, которые впоследствии, возможно, стали бы фразеологическими единицами).
В самом деле, в обиходе современного человека находится значительно более одной тысячи слов. Так, Д.Жуков утверждает, что образованный человек постоянно пользуется 3-5 тыс. слов, М.Пей - 10 тыс., Ю.С. Степанов определяет словарь культурного человека в 70-80 тыс. единиц бытового обихода, круга литературного чтения и терминов и от 4-5 до 20 тыс. фразеологических единиц (см.: 7, 58; 27, 452; 14, 27).
Трудно найти однозначную зависимость между количеством слов лингвопроекта и его коммуникативной (не)реализацией. Так, фиаско детища Э.Зидека под названием "Слован", наверно, можно объяснить, среди прочего, и скудостью его лексикона - в нем всего 440 коренных слов славянского происхождения (см.: 27, 440). Но ведь не получили признания и такие проекты, как романид, адли, нео, словарь каждого из которых содержал по 20-25 тыс. единиц. С другой стороны, в первом словаре эсперанто было чуть больше 900 морфем, а им пользуются уже пять поколений, и настоящей конкуренции этому языку со стороны других ИМЯ пока нет. Правда, оценивая успех эсперанто, следует иметь в виду следующее. По данным Мааса, в эсперантском тексте на 25,5 тыс. слов приходится в среднем 2800 корней, т.е. каждый корень дает 12,6 производных слов (25). В таком случае первоначальный лексикон эсперанто следует оценить примерно в 10 тыс. слов, что соответствует требованию М.Пея (см. 27). Важно также, что корнеслов эсперанто активно рос. За семь первых лет существования эсперанто он увеличился примерно в три раза. В 1930 г. в первом издании "Plena Vortaro" содержалось уже около 7 тыс. корней, а в 1970 г. в "Plena Ilustrita vortaro" - более 15 тыс. (34, 55; 28, IХ-ХI). Таким образом, за 83 года применения эсперанто его корнеслов вырос в 14-17 раз. Соответственно рос и запас слов. В целом богатство лексикона обеспечивалось внутренними возможностями языка (богатые ресурсы словообразования на основе имеющихся корней); адсорбцией новых корней; добавочной (или новой) семантизацией уже имеющихся слов.
Рассматривая вопрос о количестве и качестве исходных референтов, надо обратить внимание и на то, что в этнических языках имеются некоторые пропорции слов со строго определенной семантикой и с весьма расплывчатой. Должен ли ПМЯ быть в этом смысле отражением этнических прототипов?
Авторы проекта глоса считают, что это необязательно. Каждое слово глосы используется для выражения понятия и соответствует значению, присущему целой группе слов этнического языка. Точность же должна достигаться благодаря контексту и модифицирующим словам. В результате в словаре глосы 5 тыс. слов английского языка описываются всего 1 тыс. слов упомянутого ПМЯ. Аналогично каждое слово логлана переводится в среднем четырьмя английскими эквивалентами (17, 30; 20, III; 29, 3).
Расплывчатой семантикой неизбежно характеризуются слова ПМЯ, построенных по принципу упрощения этнического языка за счет сокращения "разрешенного лексикона".
Хотя Э.Сепир в некоторой степени прав, говоря, что словарь одного европейского языка проявляет тенденцию быть психологическим и культурным переводом словаря другого (30,33), все же между европейскими культурами, а тем более языками, есть существенные различия, которые вырастают до драматических размеров, если речь заходит о всех культурах Земли. Не случайно, хотя, на наш взгляд, излишне пессимистично, В.А. Звегинцев утверждал, что "семантические компоненты, вычленяемые из лексикона конкретных языков, не могут быть универсальными" (8, 12), Какие-то универсалии, пригодные для практических целей, вычленить все же можно. Иначе ставилась бы под сомнение сама возможность общения между носителями разных языков, что не соответствует реальности. Другое дело, что выделенные компоненты требуют дополнительной обработки, предваряющей их включение в систему ПМЯ.
Вопрос о выборе конкретных референтов сложен, по меньшей мере, из-за трех причин: 1) выбор референтов связан с дискретизацией континуальной действительности, следовательно, в данном случае неизбежен определенный субъективизм, а также значительное влияние родного (или изученного) этнического языка автора ПМЯ; 2) из-за чрезвычайно разнообразных условий жизни разных этнических групп для них важны разные референты (например, для жителей севера немыслимо обойтись без слов, обозначающих снег, лед и т.п.; а для африканцев - это всего лишь третьестепенная экзотика);* 3) по политическим мотивам выбор наиболее важных референтов и слов у проводников разной идеологии будет неодинаковым (ср. для примера словари немецкого языка, выпускаемые в ГДР и ФРГ).
Практически вопрос о выборе референтов решался авторами ПМЯ по принципу "от формы - к значению", зачастую интуитивно и в соответствии с их собственными познаниями в области различных культур и связанными с этим симпатиями и антипатиями. Наиболее последовательно следовали принципу "от формы - к значению" авторы интерлингвы из Ассоциации международного вспомогательного языка (АМВЯ). Для них решение проблемы выбора референтов вытекало из результатов экстракции общих для контрольных языков этого ПМЯ форм. Есть общая форма - определяется общий референт. Нет формы - референт остается без названия. Другой путь - выделение общечеловеческих референтов и закрепление за ними соответствующих слов - пока не вызвал достаточного интереса к себе. А вот выделением специальной лексики (из области фоновых знаний, реалий и т.п.) мировая лингвистика занимается довольно активно (см., напр.: 2; 3; 5; 26 и др.). В то же время проблема усвоения такой лексики ПМЯ обычно обходится стороной. Во всяком случае, система передачи реалий и подобных слов этнических языков в ПМЯ еще не разработана, хотя "интернациональных экзотизмов" в ПМЯ может скопиться довольно много (ведь ПМЯ мыслится как язык для всех народов, значит в нем должны отражаться реалии всех культур) - пример тому язык эсперанто.
Определение конкретных границ семантики избранных референтов - вопрос тоже непростой. При этом основываются, как минумум, на одном из трех значений слова: 1) существующем в языке, из которого данная форма заимствована; 2) соответствующем историческому этимону слова; 3) вытекающем из собственной системы организации семантических полей ПМЯ. Рассмотрим все три варианта.
В первом случае нас ожидают следующие проблемы:
1. В каждом этническом языке, из которого берется слово, имеются свои семантические поля. Мы как бы вырываем из этих полей отдельные "куски". А в ПМЯ "обломки" должны составить цельную систему. Но без специальной обработки исходного материала это невозможно, так как "семантические куски" взяты из разных языков и "не подогнаны друг к другу".
2. Невыводимы из этнических языков значения слов ПМЯ, описывающих специфические реалии, навеянные соответствующим движением за ПМЯ (об эсперантских реалиях см.: 9; 26).
3. При манипуляциях с международными словами следует учитывать семантику данного слова во всех языках, где имеется аналогичная форма. Но в том-то и дело, что полное соответствие семантики слов, имеющих сходную форму, встречается очень редко. Показательна в этом смысле позиция лингвистов из АМВЯ. Они считали семантически международными лишь те слова, которые имеют аналогичное значение (при сходстве формы), по крайней мере, в трех контрольных языках. Поэтому слово planger, например, в словаре интерлингвы не приводится, хотя близкие формы этого cлова имеются в итальянском, испанском, французском, архаичном и диалектном английском - piangere, planir, plaindre, to plain, - в каждом из них исходное латинское значение развивалось сугубо индивидуально. А вот значение фразеологизма planger se de, имеющего семантические соответствия в трех контрольных языках, в словаре зафиксировано (22, XXXIX-XL).
Стремление найти соответствия словам ПМЯ (в синтезе их формы и содержания) в возможно большем количестве этнических языков некоторыми исследователями даже осуждается. Так, И.Сердахейи писал: "ДЕФИРС-кампания** была не только фальсификацией, но еще и опасностью: она заставляла лиц, пользующихся эсперанто, поверить в то, что эсперантское слово совпадает со своим этимоном не только по форме, но и по содержанию, и что это совпадение, якобы, является каким-то ценным качеством языка". Эта дезинформация имела, по мнению Сердахейи, двойной эффект: ошибки в некоторых двуязычных словарях и порождение так. наз. натуралистического течения, стремящегося как можно более достоверно имитировать этнические языки (33, 314). Мысль И.Сердахейи об опасности полной адекватизации семантики формально сходных слов этнических языков и ПМЯ (в частности, эсперанто) можно только поддержать. (На практике из этого следует, кроме всего прочего, необходимость тщательного учета слов, называемых "ложными друзьями переводчиков".) А вот мнение о том, что совпадение с этимоном из этнического языка не является ценным качеством ПМЯ, весьма спорно. С социолингвистической точки зрения адекватность слов ПМЯ и этнического языка способствует большей приемлемости данного языка для соответствующей этнической группы. Ср., например, наблюдение, относящееся к решению языковых проблем Западной Африки, но сохраняющее свою силу и в случае ПМЯ: "научно установленный факт генетического родства языков (даже в случае очень далекого родства) может быть использован как вспомогательный аргумент в языковой политике, особенно если она проводится под лозунгом консолидации и интеграции" *** (4, 51). Совпадение значения слова ПМЯ с этимоном из этнического языка можно считать одним из аспектов генетического родства (хотя в применении к ПМЯ границы генетического, типологического и генетико-типологического родства с этническими языками весьма нечетки (ср.: 6, 108). Интересно, однако, что исследователи призывают не переоценивать значение коммуникативной открытости идиомов, так как в случае отсутствия общепринятых речевых норм (это весьма актуальная проблема и для ПМЯ) общение на уровне спорадических контактов индивидуумов ведет к ощущению дискомфорта, а на общесоциальном уровне может послужить причиной коммуникативного конфликта, когда носители двух коммуникативных открытых систем предпочтут общаться на каком-то третьем языке (возможно, даже, "закрытой" для двух рассматриваемых идиомов системе) (см.: 4, 51). Практика эсперанто показала, что генетическое родство лексики имеет определенное значение, но не является решающим при определений перспектив ПМЯ в данном этносе. Более важна позиция и сила соответствующего правительства и общественных организаций (значит, и общественного строя), распространенность и потенциальные возможности родного языка стать международным. Так, лексика эсперанто французам гораздо ближе, чем венграм. Но поддержка этого движения правительством и общественными организациями Венгрии несравнимо больше, чем во Франции. Венгры не могут рассчитывать на значительное увеличение роли их языка в международной жизни и "из двух зол" выбирают меньшее (эсперанто для них все же лучше, чем любой этнический). Франция же предпочитает способствовать распространению собственного языка.
Еще один побочный социолингвистический результат слишком большой близости лексики ПМЯ и словаря этнического языка - уменьшение экономической, политической и культурной нейтральности ПМЯ.
С лингвистической точки зрения адекватность слов ПМЯ и соответствующих этимонов оправдывается принципом легкости ПМЯ, но при условии, что в целом для всех изучающих и пользующихся данным ПМЯ легкость его, насколько это возможно, одинакова. Приведенные выше аргументы действительны только в тот период, когда ПМЯ еще не является общепринятым и даже общеприемлемым.
Рассмотрим теперь возможности определения значения слов через категорию исторического этимона.
При обсуждении проблемы выбора лексики для интерлингвы А.Гоуд приводит примеры слов, имевших в латыни один и тот же прототип, но постепенно утерявших очевидную континуальность полярных значений. В таких случаях А.Гоуд предлагает рассматривать соответствующие лексические ряды не как представителей одной семьи, а как совершенно несвязанные между собой группы, основной корень которых отличается и по форме, и по содержанию. Например: causa, cosa (< лат. causa), pesar, pensar (< лат. pendere) (22, XXXIV-XXXV). Таким образом, А.Гоуд опирается в данном случае не на историческое значение этимона, а на его нынешнее значение в этнических контрольных языках. Судя по всему, данный пример - не исключение, а выражение общетеоретических позиций А.Гоуда.
Х.Джейкоб также справедливо считает, что историческое происхождение слова не имеет большого значения. В доказательство этого он приводит списки слов, взятых Р.Верже из окциденталя: generar, generator, generation, generativ и др. Для неспециалистов многие из этих слов воспринимаются совершенно независимо друг от друга (24, 96). А раз так, продолжим мы, и раз ИМЯ предназначен отнюдь не только для специалистов-лингвистов, то в соответствии с принципом легкости ПМЯ историческое значение этимона не может играть решающую роль при определении семантики слов ПМЯ: легкость опознания и воспроизведения при этом не увеличивается, а вот омонимия может расти.
Подытоживая все вышесказанное, приходим к выводу, что ни ориентация на значение слова в языке-источнике, ни критерий соответствия историческому этимону не могут быть определяющими при фиксации семантики слов ПМЯ. Главную роль должна играть в этом случае собственная система семантических полей ПМЯ (разумеется, с учетом значения аналогичных слов в языках-источниках или контрольных языках). Рассмотрим воплощение этого принципа в жизнь на примере эсперанто. Слово horlogho (часы) заимствовано из французского (туда оно, в свою очередь, попало из латыни и греческого, в котором оно означает большие часы. В эсперанто же за этим словом закрепилось значение "любые часы". Поэтому, если мы вслед за И.Сердахейи составим таблицу слов, обозначающих разного рода часы, на эсперанто, французском, русском, немецком и венгерском языках, то окажется, что из семи рассмотренных случаев обозначения разного вида часов аналогия horlogho - horloge появляется только два раза, а в венгерском языке параллельно все семь случаев (хотя форма в венгерском языке значительно отличается от эсперантской) (33, 315). Правда, из того, что семь видов часов называются в эсперанто и венгерском аналогично, нельзя еще сделать вывода, что семантика этих слов в данных языках полностью совпадает. Ведь венгерское ora имеет, в отличие от эсп. horlogho еще и значения "час", "урок". Кроме того, мы совершенно не рассматривали метафорическое и фразеологическое употребление соответствующих слов в каждом из языков.
Подобное явление обнаружил М. Дюк Гониназ. Эсп. facila (легкий) совпадает со своим французским источником лишь частично (например, в ПМЯ отсутствует значение "легкий по весу"). Также частично оно совпадает с семантикой эквивалентного русского слова, но полностью не совпадает ни с одним из них (21, 84).
Расхождения могут иметь место не только в семантике коренных слов, но и в дериватах. Так, эсп. chevaleto (конек, маленькая лошадь; что-то любимое) во втором значении обусловлено, видимо, влиянием семантики, соответствующего слова в русском языке (возможно, в некоторой степени также и английского hobby-horse, немецкого Steckenpferd и др.), но не французским производным от cheval, послужившим прототипом для эсперантского корня (см.: 32, 9).
Таким образом, в эсперанто из семантики слова языка-источника извлекается лишь некоторая часть семантических долей (как правило, самая существенная). При необходимости к ним присоединяются новые доли (для обеспечения непрерывности семантического поля ПМЯ или для обозначения новых референтов). Собственная система складывается в отношении дериватов и сложных слов.
В случае приоритетности собственной системы семантической организации ПМЯ сравнительно легко решаются проблемы выражения специфических семантических долей, характерных только для данного ПМЯ, а также вопросы своеобразного наименования референтов, общих для ПМЯ и других культур. Так, для обозначения специфических только для эсперантского кзазиэтноса референтов использовались следующие возможности. К старой форме и старому значению добавлялась еще одна семантическая доля, характерная только для эсперантистов. Она могла быть мотивированной (например: samideano - дословно "единомышленник", впоследствие специальная форма обращения эсперантистов) или немотивированной (например: krokodilo - дословно "крокодил", впоследствие "тот, кто будучи среди эсперантистов, говорит на своем родном языке"). Авторство сугубо эсперантских долей иногда можно обнаружить. Так, по утверждению некоторых,слово krokodilo приобрело дополнительное значение благодаря инициативе Н.Феррари (Heroldo de Esperanto, Madrid, 1983, N 5, p. 4; N 9, p. 4).
Для обозначения чисто эсперантских реалий использовались также новые формы. Так, из эсперантского псевдонима К.Вейна (Kabe) образовано слово kabei - "в разгар своей эсперантской карьеры неожиданно покидать эсперанто-движение без всяких видимых причин"; из эсперантских суффиксов -it-, -at- образовано название сторонников видовой (соответственно - временной) трактовки сложных форм типа esti + страдательное причастие. На практике первые используют в упомянутых сложных формах причастие с суффиксом -it-, а вторые -at-. Отсюда названия сторонников соответствующих взглядов - itistoj, atistoj. (Специально об этом см. работу В.А. Корнилова в настоящем сборнике). Информация об этих спорах стала фоновыми знаниями типичного эсперантиста, см.: (26).
Возможность появления чисто эсперантских слов для обозначения общих с другими культурами референтов обусловлена и принципиальным неприятием исключений в системе эсперанто. Немецкий ученый Г.Ф. Майер, который описал примерно 4 тыс. языков (сорока из них он в разной степени владеет сам) отмечает, что не существует этнических языков, которые могут производить уменьшительные и увеличительные слова от всех существительные, прилагательных и глаголов. А в эсперанто подобная возможность не вызывает у его носителей ни малейшего удивления (Der Esperantist, Berlin, 1984, N 5).
Дополнительные семантические доли возникают также вследствие оценочных характеристик слова, свойственных только эсперантоговорящим. Если о языке какого-то произведения говорят fundamenta, zamenhofa, это эквивалентно оценке "классический, правильный, достойный подражания, хороший" и т.п.
Кстати, о проблеме коннотации в ПМЯ. На этот счет имеются совершенно противоположные мнения. Э.Вилборг, например, считает, что в словарях не должно быть места формированию мнения пользующегося той или иной лексемой, - только определение, которое дало бы возможность хорошо усвоить разницу между данным словом и его соседом (Fokuso, Goteborg , 1972, № 9, p. 3), т.е. он призывает не закреплять коннотации в словаре. Впрочем, возможно, он имеет в виду так наз. много-акцентные слова (о них см.: 13, 63), идиостили и т.п. Мы же ведем речь о коннотациях, общих для "типичных эсперантистов" (определение см.: 26, 99) и подобных квазиэтносов. Отсутствие "контаминации" с собственной или другой культурой (т.е. определенных коннотаций) считает заслугой своего проекта автор логлана Дж.К. Браун (19, 3 и др.).
Думается, однако, что нежелательность коннотаций в ПМЯ ошибочна. Скорее прав Э.Хауген, который говорит, что "адекватность языка возрастает не только за счет разветвленной научной и философской терминологии, но и за счет развития средств эмоциональной и поэтической выразительности" (15, 461), где роль коннотаций очень велика. Впрочем, суть вопроса в том, на какие функции претендует ПМЯ. Автор логлана, например, сразу отказывается от использования этого языка в литературе. Отсюда и его стремление к ликвидации коннотации. А вот английская исследовательница М.Хаглер считает, что коннотации в эсперантских словах - это достоинство данного языка, так как их наличие является одной из предпосылок использования эсперанто как языка художественного творчества (23, 166).
Но каковы источники коннотаций эсперанто (а на его примере и других ПМЯ)? Прежде всего, это коннотации, характерные для той культуры, которая послужила основным источником слов ПМЯ, для эсперанто - это индоевропейские ассоциации и традиции (23, 166). Кроме того, богатый источник коннотаций - социальное движение за принятие эсперанто (в частности, литературный фонд в оригинале и переводе, пословицы на эсперанто, принадлежащие общему фонду европейской культуры или созданные Л.Заменгофом, крылатые слова и т.д.). Как показывает практика, прежде чем человечество согласится на массовое использование того или иного средства общения, оно должно убедиться в его практической пригодности. Значит, существование организованного движения за принятие ПМЯ неминуемо предшествует его массовому признанию. Следовательно, значение подобного движения как источника коннотаций может быть очень велико, особенно если оно растягивается на несколько поколений.
Проблема полисемии нами уже затрагивалась (см.: 12). Рамки статьи не позволяют нам остановиться на таких вопросах, как принцип однозначного соответствия между означаемым и знаком, роль ассоциаций, а в этой связи - метонимии, метафоры, синонимизации и появления в ПМЯ неологизмов. Оставляем это для другого случая.
Резюмируя все сказанное ранее, отметим, что в решении семантических проблем ПМЯ, все еще очень много неясного. Поэтому не утратило актуальности следующее, более чем 30-летней давности, заявление Е.А. Бокарева и О.С, Ахмановой: "проблема выделения, инвентаризации и классификации всех значений и созначений еще далека от разрешения. Отсюда недостатки и непоследовательности в проектах международных языков" (1, 71-72).
Литература
1. Ахманова О.С., Бокарев Е.А, Международный вспомогательный язык как лингвистическая проблема. - Вопросы языкознания, М., 1956, № 6.
2. Верещагин Е.М., Костомаров В.Г. Язык и культура, Лингвострановедение в преподавании русского языка, как иностранного. - М.: Изд-во МТУ, 1973 (и переизд.).
3. Верещагин Е. М., Костомаров В.Г. Лингвострановедческая теория слова. - М.: Русский язык, 1980.
4. Виноградов В.А., Коваль А.И., Порхомовский В.Я. Социолингвистическая типология. Западная Африка. - М.: Наука, 1984.
5. Влахов С., Флорин С. Непереводимое в переводе. - М.: Международные отношения, 1980 (и переизд.).
6. Дуличенко А.Д. Несколько слов по поводу статьи Б.Г. Колкера "Вклад русского языка в структуру эсперанто", -In: Interlinguiatica Tartuensis 3. История и современное состояние интерлингвистики.(Ученые записки ТартуГУ. Вып. 671). Тарту, 1984.
7. Жуков Д.А. Мы - переводчики. - М.: Знание, 1975.
8. Звегинцев В.А. Зарубежная лингвистическая семантика последних десятилетий. - В сб.: Новое в зарубежной лингвистике. Вып. X. - М.: Прогресс, 1981.
9. Корнилов З.А. Лингвострановедческая теория слова и апостериорные языки. - In: Interlinguistica Tartuensis I. Актуальные проблемы современной интерлингвистики. (Ученые записки ТартуГУ. Вы. 613). Тарту, 1982.
10. Кузнецов С.Н. Основные понятия и термины интерлингвистики. - М., 1982.
11. Кузнецов С.Н. Развитие планового языка. - В сб.: Плановые языки: итоги и перспективы... Тарту, 1988.
12. Мельников А.С. К вопросу о логицизме в лингвопроектировании. - In: Interlinguiatica Tartuensis 5, Интерлингвистическая теория и практика международного вспомогательного языка. (Ученые записки ТартуГУ. Вып. 791). Тарту, 1988.
13. Современная идеологическая борьба и проблемы языка. - М.: Наука, 1984.
14. Степанов Ю.С. Основы общего языкознания. - М.: Просвещение, 1975.
15. Хауген Э. Лингвистика и языковое планирование. - В сб.:Новое в лингвистике. Вып. УП. - М., 1975.
16. Холмогоров А.И. Научное управление языковой жизнью народов СССР. - В сб.: Теоретические проблемы социальной лингвистики. - М.: Наука, 1981.
17. (Ashby W., Сlark R.) English-Glosa 1000: Examples. - Richmond, 1984.
18. Brinton D.G., Philippa H., Snyder M.B. The scientific value of Volapuk. - In: Mature, 1888, 9 August.
19. Brown J.C. Loglan 1: a logical language. 3-d ed. - Gainesville, Palmsprings: The Loglan Institute Inc., 1975.
20. Brown J.C. Loglan 4 & 5: a Loglan-English/English-Loglan Dictionary. 2-d ed. - Gainesville, Palm-Springs: The Loglan Institute Inc., 1975.
21. Due Goninaz M. Pri la influo de la slavaj lingvoj el leksikologia vidpunkto. - In: Interlingvistiko kaj esperantologio. - Sofio, 1985.
22. Gode A. Introduction. - In: Interlingua-English Dictionary. 2-nd ed. - Hew York, 1971.
23. Hagler M.G. The Esperanto Language as a Literary Medium, - Indiana-, 1971.
24. Jacob E.A. Planned Auxiliary Language. - London, 1947.
25. Мааз H.D. Kvanta karakterizo de vortara riceco de tekstoj. - In: Scienca revuo, Beograd, 1973, n-ro 2/3 (100/101).
26. Melnikov A. Specifeco de fonaj scioj de la personoj uzantaj Esperanton. - In: Acta Interlinguiatica. 12-a scienca interlingvistika aimpozio. Varsovio, 27.04. - 01.05.1984 j. - Varsovio, 1985.
27. Pei M. The Story of Language. - Hew York, 1966.
28. Plena Illustrita Vortaro de Esperanto. (Chef. red. G. Waringhien). - Paris, 1970 (2-a eld. - 1976, 3-a - 1981).
29. Plu Glosa Nota, Richmond, numera 17.
30. Sapir E. Language. - In: Culture, Language and Personality. Berkely University of California Press, 1960.
31. Sapir B., u.a. Memorandum zum Problem einer internationalen Hilfsprachen a.d. Englischen. - In: Plansprachen. Beitrage zur Interlinguistik. Red. Haupenthal R. Darmstadt, 1976.
32. Szerdahelyi I. Vorto kaj vortelemento en Esperanto. - Kuopio, 1976.
33. Szerdahelyi I. Signo, signifo, signifo-integrado. - In: Li kaj Ni. Festlibro рог la 80-a naskigtago de Gaston Waringhien (1901 29 Julio - 1981). Reinhard Haupenthal (ed.). - Antverpeno/ La Laguna, (1985).
34. Wells J. Lingvistikaj aspektoj de Esperanto. - Rotterdam: Centro de Esploro kaj Dokumentado pri la Monda Lingvo-Problemo (UEA), 1978.
* Один из примеров ненаучного выборы референтов - лексика бейсик инглиша. В нее вошли "обезьяна, сердце, картофель". Но, задает справедливый вопрос М.Пей, почему тогда не "лев", волк, печень" и др.? [27, 454].
** ДЕФИРС - символ принципа международности лексики. Аббревиатура составлена из начальных букв названий контрольных языков, использованных при составлении словаря языка идо: немецкого, английского, французского, итальянского, русского, испанского (10, 40).
*** Ср. также вывод А.И. Холмогорова о том, что наибольшее распространение в качестве языка межнационального общения в СССР русский язык получил среди носителей генетически близких славянских языков (16, 125).
|
|