С.Н. Кузнецов

ОСНОВНЫЕ ЭТАПЫ СТАНОВЛЕНИЯ ИНТЕРЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ

П р е д м е т и н т е р л и н г в и с т и к и. В последние десятилетия произошел существенный сдвиг в понимании предмета интерлингвистики. Термин «интерлингвистика» появился в 1911 г. и был определен его автором, бельгийским ученым Ж. Мейсмансом, как наука о «естественных законах формирования общих вспомогательных языков», под которыми он подразумевал любые языки, способные выступать в роли посредников межъязыкового и даже междиалектного общения, т.е. языки как естественного, так и искусственного происхождения [Meysmans]. По мнению Мейсманса, законы формирования международных естественных языков могли быть перенесены и на искусственные языки-посредники.

Еще более широко понимал задачи интерлингвистики О. Есперсен, благодаря которому этот термин и вошел в лингвистический обиход: по Есперсену, интерлингвистика представляет собой «отрасль языкознания, которая исследует структуру и основные понятия всех языков, имея целью установление норм для межъязыков (interlanguages) [Jespersen, 1931, с. 1], т.е. международных искусственных языков. Это определение предполагает сопоставительное изучение естественных языков и создание своего рода универсальной грамматики, которая должна послужить теоретической основой для построения искусственного языка, а также для оценки различных предложенных проектов. На этой платформе интерлингвистика фактически сближалась с типологией и общим языкознанием. Не случайно интерлингвистические исследования, предпринятые Э. Сепиром, М. Сводешем, У. Коллинсоном и другими по инициативе американской Ассоциации международного вспомогательного языка в 30-40-е годы, фигурировали под общим названием «основания языка» (Foundations of language).

В послевоенные годы интерлингвистика концентрируется на изучении международных искусственных языков как одного из средств преодоления языкового барьера. В связи с этим выявляется тенденция осмыслять интерлингвистику как раздел языкознания, изучающий международные языки в контексте общей теории межъязыкового общения. Для этого периода характерны утверждения, согласно которым к предмету интерлингвистики относятся исследование процессов взаимодействия национальных языков в современную эпоху и возникновения «интернационализмов», разработка искусственных языков разного рода и прогнозирование их структуры, анализ опыта их функционирования и определение их функциональных возможностей по отношению к естественным языкам (см. [Григорьев, 1966, с. 37]).

Налицо, таким образом, стремление расширить исследовательский диапазон интерлингвистики. Однако при этом центральной проблемой теории остается изучение искусственных языков, которые, в случае если они получили практическую реализацию в общении, называются «плановыми языками». Возможны два различных подхода к изучению языков этого типа.

Искусственный язык создается на базе определенных теоретических предпосылок - в этом случае теория предшествует языку. Однако, будучи принят говорящим коллективом, искусственный язык может изучаться уже принципиально иным образом - с точки зрения его реального употребления и развития в процессе коммуникации. При таком анализе язык предшествует создаваемой на его базе теории. В первом случае теория распространяется на международные искусственные языки любого типа, как реализовавшиеся, так и не реализовавшиеся в практике общения. Эту первичную по отношению к языку теорию будем называть теорией лингвопроектирования. Во втором случае теория является вторичной по отношению к языку и распространяется только на системы, реализовавшиеся в коммуникации (т.е. плановые языки). Эту теорию будем называть теорией функционирования планового языка.

Исторически лингвопроектирование (т.е. попытки создания искусственных языков) возникает раньше, чем теория лингвопроектирования, а теория лингвопроектирования - раньше, чем теория функционирования плановых языков. Первые опыты построения искусственных языков известны уже античной эпохе [Кузнецов, 1987, с. 52 и сл.], но они основывались лишь на общих филологических представлениях и не опирались на специальную теорию. Последняя возникает лишь много веков спустя, причем начало ее разработки точно документировано: первым теоретическим выступлением по данному вопросу считается письмо Рене Декарта аббату Мерсенну, датированное 20 ноября 1629 г. Теория же функционирования планового языка могла возникнуть лишь после того, как эти языки получили общественное признание и практическое использование. Как известно, первым плановым языком, открывшим эпоху коллективного движения за международный язык, был волапюк, проект которого был опубликован в 1879 г. Эти две даты, разделенные промежутком в 250 лет, составляют естественные временные вехи для периодизации истории и теории искусственных языков. Можно выделить три основных периода:

(1) до 1629 г. - отдельные изолированные лингвопроекты, между которыми, как правило, отсутствует теоретическая преемственность;

(2) 1629-1879 гг. - оформление и развитие теории лингвопроектирования;

(3) после 1879 г. - дальнейшее развитие теории лингвопроектирования и становление теории функционирования плановых языков.

Первые два периода относятся к истории искусственных языков, но не к истории интерлингвистики. История этой дисциплины как раздела языкознания начинается с третьего периода, когда теория лингвопроектирования и теория функционирования планового языка объединяются между собой как взаимно дополняющие друг друга: первая разрабатывает системы искусственных языков, вторая исследует коммуникативно реализовавшиеся системы в практике социального применения.

Последний период разбивается двумя мировыми войнами на три подпериода. На протяжении 1879-1918 гг. создаются основные интерлингвистические школы и возникает общая интерлингвистика, занятая сопоставлением международных искусственных языков между собой и с естественными языками. Появляется и частная интерлингвистика, исследующая конкретные плановые языки. Узловым моментом является здесь 1911 г., когда, с одной стороны, Ж. Мейс-манс в уже цитировавшейся работе дает первую дефиницию «новой науки» интерлингвистики, а с другой стороны, Рене де Соссюр (брат Фердинанда де Соссюра) закладывает основы частной интерлингвистики - эсперантологии. В рамках общего языкознания в этот же период происходят важные дискуссии по проблеме искусственных языков [Кузнецов, 1987, с. 183 и сл.], но интерлингвистика еще не получает официального статуса языковедческой отрасли.

В годы между 1918 и 1945-м интерлингвистика окончательно оформляется как отрасль языкознания. Развиваются связи ее с прикладными языковедческими направлениями, чему способствуют, в частности, развернувшиеся исследования по международной стандартизации терминов, а в СССР также по языковому строительству, т.е. созданию письменностей, литературных языков и научно-технической терминологии для многих языков народов СССР. Узловым моментом этого периода становится 1931 г., когда II Международный съезд лингвистов официально санкционирует появление интерлингвистики как новой отрасли языкознания.

После 1945 г. основной задачей становится определение места плановых языков в мировой языковой ситуации. Это связано с резким увеличением числа применяемых международных естественных языков (пять, а потом и шесть официальных языков ООН против двух языков, использовавшихся Лигой наций), а также с появлением нового класса искусственных языков - языков общения с ЭВМ.

В связи с этим изменился статус интерлингвистики, что отразилось в определении предмета этой науки (см. выше, с. 26). По положению на сегодняшний день интерлингвистика прочно утвердилась как наука о международных языках с преимущественным вниманием к той разновидности этих языков, которые выше были названы плановыми. Интерлингвистическая проблематика становится предметом рассмотрения на международных съездах языковедов и представителей ряда других специальностей. Вопрос о международном языке был включен в повестку дня VI Международного съезда лингвистов 1946 г. XIV Международный конгресс лингвистов, состоявшийся в Берлине в 1987 г., вновь обратился к этому вопросу: в рамках конгресса был организован «круглый стол» по интерлингвистике и плановым языкам, а также были сделаны доклады в других секциях (см., например, [Sakaguchi]). Доклады по интерлингвистике были представлены XI Международному конгрессу социологов в Нью-Дели (1986 г.), VIII Международному конгрессу по логике, методологии и философии науки в Москве (1987 г.) и др. (см. [Кузнецов, 1986 2; Kuznetsov, 1987]). IX Международный конгресс кибернетиков в Намюре (Бельгия), состоявшийся в 1980 г., принял эсперанто наряду с английским и французским в число своих рабочих языков; было заслушано 27 докладов на эсперанто, в которых поднимались разнообразные вопросы, интересующие как интерлингвистов, так и кибернетиков [KHL].

По мере расширения внешних связей интерлингвистики с другими науками приобретает все большее значение задача четкого определения предмета интерлингвистики и путей ее формирования. В настоящей статье мы проследим, как складывались составные части этой дисциплины: теория лингвопроектирования и теория функционирования плановых языков.

Т е о р и я л и н г в о п р о е к т и р о в а н и я. Как уже отмечалось, лингвопроектирование древнее соответствующей теории: с рубежа IV- III вв. до н.э. (когда предположительно возникает первый проект искусственного языка, составленный Алексархом [Кузнецов, 1987, с. 53]) до эпохи Декарта попытки построения искусственных языков делались неоднократно, но они велись вслепую, «методом проб и ошибок», поскольку общей теории лингвопроектирования еще не существовало. Более того, все проекты докартезианского времени проходили мимо внимания современников и все сведения о них были собраны в современный период - в конце XIX и на протяжении XX в., т.е. уже после возникновения интерлингвистики. Возведение теоретического лингвопроектирования именно к Декарту является поэтому вполне обоснованным, так как только после него создается более или менее устойчивая традиция исследований в области универсального языка.

Декарт и его продолжатели строят лингвопроектирование как прескриптивную теорию, предлагающую систему лингвистических предписаний и принципиальных требований к языку, еще не получившему коммуникативной реализации. По этой причине лингвопроектирование и языкознание того времени оказывались в своего рода дополнительной дистрибуции по их отношению к объекту исследования: языкознание занималось существующими или существовавшими языками, тогда как теория лингвопроектирования имела в виду язык будущего.

По цели исследования эта теория оказывалась еще менее сопоставимой с языкознанием. Декарт стремится к построению не просто рационализированного искусственного языка, но языка «философского», который был бы способен реформировать человеческое мышление. Такой язык должен был представлять собой «нечто вроде логического ключа человеческих понятий» [Дрезен, 1928, с. 42], пользуясь которым можно было бы «по некоторым правилам вывода чисто формальным путем получать новое знание, истинность которого заранее гарантируется философским характером языка» [Денисов, с. 10]. По мысли Декарта, «изобретение такого языка зависит от истинной Философии, ибо иначе невозможно исчислить все мысли людей и расположить их по порядку» (см. [Couturat. Leau, 1907, с. 11-14]).

Приравнивание лингвопроектирования к «истинной Философии» (с большой буквы), т.е. своего рода метанауке, объединяющей в единое целое все разновидности человеческого знания, разумеется, исключает мысль о рассмотрении лингвопроектирования как отрасли языкознания, несмотря даже на то, что рационалистическое языкознание картезианской эпохи само отличалось ярко выраженной логической ориентацией. Дальнейшая история лингвопроектирования, как и история языкознания, представляет собой процесс высвобождения их из указанного логико-философского комплекса, хотя эта эволюция в сфере интерлингвистики значительно задерживается по сравнению с разделами языкознания, занимающимися естественными языками.

Логическое направление лингвопроектирования, рожденное Декартом, разрабатывалось далее в трудах Лейбница, Коменского, Кондильяка, Мопертюи, Кондорсэ и других известных ученых.

Однако, несмотря на непрекращающиеся попытки построения планового языка на базе классификации человеческих знаний, постепенно все более стала осознаваться коммуникативная непригодность подобных систем: поскольку все классификационные языки основывались на общем принципе «сходные идеи должны выражаться сходными знаками», то для родственных понятий предлагались обозначения, малоотличимые друг от друга, см., например, в философском языке Делормеля (1795 г.): alvau 'имя' - alavau 'имя нарицательное' - alevau 'имя собственное' - alivau 'корень' - alidvau 'производное слово' - alizvau 'сложное слово'. Логические основы проектируемого языка вступали, таким образом, в противоречие с психологическими механизмами речи, требующими, наоборот, отчетливого формального противопоставления знаков, близких по значению [Couturat, Leau, 1910, с. 5]*.

Помимо логического направления с XVII в., почти одновременно с Декартом, возникает иное направление лингвопроектирования, которое можно назвать эмпирическим.

Представители этого направления стремились дать практически применимую систему вне зависимости от того, насколько совершенной она будет в логическом отношении. Таковы, например, первые проекты упрощенного латинского языка, а также некоторые системы всеобщего письма (типа нумерационной пазиграфии И.И. Бехера, в которой предпринята попытка создать новый язык путем перечисления латинских слов и присвоения им числовых знаков без какой-либо логической классификации понятий). Позже возникают проекты рисуночных, жестовых и подобных им искусственных языков.

Как можно видеть, логическое и эмпирическое направления различаются в функциональном отношении: из двух основных функций языка - общения и мышления - логическое направление выдвигает на первое место функцию мышления, пренебрегая коммуникативными недостатками создаваемой системы; эмпирическое направление, наоборот, имплицитно исходит из примата коммуникативной функции, отказываясь от существенной перестройки плана содержания естественных языков.

Если первое направление обычно отождествляло себя с философией и логикой, то второе с самого начала локализовалось вне указанных сфер, .послужив в дальнейшем тем центром, вокруг которого стала создаваться современная интерлингвистика на пути размежевания ее с сопредельными теориями.

Иными были у эмпирического направления и связи с языкознанием, поскольку обе дисциплины занимались естественными языками: языкознание изучало их структуру, эмпирическое лингвопроектирование старалось по возможности рационализировать эту структуру.

Надо сказать, что эмпирическое направление долгое время находилось на периферии поисков «универсального языка» и значительно уступало логическому направлению как по числу своих сторонников, так и степенью эффективности своих разработок. Анализ логической стороны языка если и не оказался перспективным в собственно интерлингвистическом смысле, то послужил важнейшим стимулом для развития логики, а в более поздний период - для некоторых прикладных разделов науки (библиотековедения, документалистики, теории тематических и энциклопедических словарей, в настоящее время - информатики).

Проекты же упрощения латинского языка и эмпирические пазиграфии оказывались неприменимыми на практике и не давали существенных теоретических результатов. По этой причине вплоть до появления волапюка логическое направление оставалось ведущим направлением лингвопроектирования. В 1856-1858 гг. претензии философских языков были поддержаны и первой лингвистической организацией, занявшейся проблемой международного языка, - Международным лингвистическим обществом, которое включало значительное число языковедов из Франции и корреспондентов из других стран. Образованный обществом комитет из 23 членов высказался в пользу логической системы, которая представляла бы собой «номенклатуру, основанную на универсальной классификации» предметов и понятий. Проекты же рационализации естественных языков отвергались на том основании, что язык, усовершенствованный таким образом, стал бы неузнаваемым и вместе с тем «оставался бы иррациональным, нелогическим, произвольным и трудным» [Couturat, Leau, 1903, с. 723].

Комитет впервые произвел классификацию всех ранее предложенных проектов на апостериорные (построенные на материале естественных языков) и априорные (лишенные связи с естественными языками). Эта классификация, позже дополненная третьим, смешанным типом, удерживалась в интерлингвистике до самого последнего времени. Каково соотношение ее с логическими и эмпирическими системами?

Определение проекта в качестве логического или эмпирического имеет, как уже было сказано выше, функциональный смысл: оно связано с тем, какая из языковых функций избирается в качестве определяющей - функция мышления или функция общения. Выделение апостериорных и априорных проектов опирается не на функциональный, а на формальный анализ - материальное соответствие лингвопроекта естественным языкам. По этой причине функциональная классификация может пересекаться с формальной: среди эмпирических систем могут быть как апостериорные проекты (например, проекты упрощения латинского языка), так и априорные (например, нумерационные языки). Среди логических систем в картезианскую эпоху преобладали лингвопроекты априорного характера, однако, как мы увидим ниже, апостериорные проекты также могут строиться на логическом принципе.

В докладах комитета Международного лингвистического общества мы находим любопытное замечание, позволяющее трактовать некоторые из априорно-логических систем как своего рода метаязыки, созданные для описания существующих естественных языков. Так, указывая на чрезмерную сложность априорного проекта Летелье (из Кана), авторы доклада замечают: «Можно сказать, что „универсальный язык" г-на Летелье создан не для того, чтобы на нем говорить, а для того только, чтобы анализировать известные языки, мертвые или живые, и возможно более точным способом передавать различия между ними» [Couturat, Leau, 1903, с. 74-75]. Понятно, что если язык «создан не для того, чтобы на нем говорить», то его коммуникативная функция отступает на задний план, а на передний выдвигается задача сопоставления понятийно-логических систем других языков либо иные задачи того же типа. Подобный примат функции мышления над коммуникативной функцией характерен не только для проекта Летелье, а для всех априорно-логических систем.

В середине XVIII в. возникает критика философских проектов (Мопертюи, 1756 г.; Михаэлис, 1759 г.), которая утверждала невозможность исчерпывающей систематизации понятий и обращала внимание на изменяемость понятий во времени, что должно было повлечь существенную ломку ранее произведенных классификаций. В законченной форме эта точка зрения была сформулирована в 1817 г. Д. де Траси, объявившим всеобщий (логический) язык невозможным по той причине, что он должен был бы быть совершенным. В силу этого де Траси высказывался за реформу существующих языков, которым следовало бы придать «недостающие у них качества» [Tracy]. Именно по этому пути идут авторы первых проектов реформированных живых языков: были предложены реформы славянских языков (Г. Сапель, 1790 г.; Б. Кумердей, 1937 г.; Я. Геркель, 1826 г.; М. Маяр, 1863-1865), французского (И. Шипфер, 1839 г.), английского (Дж. Бредшо, 1847 г.), немецкого (Лихтенштейн, 1853 г.).

Возникает также концепция создания искусственного языка путем извлечения совпадающих элементов из ряда европейских языков; впервые мысль о построении языка на этой основе высказана французским исследователем Ш. де Броссом (1763 г.): «Основа всеобщего языка реально существует; вместо того чтобы тратить время в бесплодных попытках найти то, что могло бы создать искусство, лучше попытаться открыть то, что уже создано природой» (цит. по [Stojan, 1929, с. 63]). Эту мысль повторяет член Международного лингвистического общества Вайян (Vaillant) из Бухареста: «Всеобщий язык существует, надо только объединить его разрозненные элементы» (цит. по [Couturat, Leau, 1903, с. 74])**. Практически этот принцип реализуется в апостериорном проекте «универсальглот» (Ж. Пирро, 1868 г.), основанном на объединении интернациональных элементов европейских языков.

Одновременно с расширением апостериорно-эмпирического лингвопроектирования происходит уточнение предполагаемых сфер применения искусственного языка: преодолевается первоначальное убеждение, что вновь создаваемый язык должен прийти на смену национальным языкам; возникает идея «вспомогательного языка», назначение которого состоит в том, чтобы дополнить существующие языки специальным средством международного общения; возникает и сам термин «международный язык». (Одно из первых употреблений термина находим у И. Шипфера [Schipfer, 1839г].)

Однако оба указанных процесса - апостериоризация лингвопроектирования и осознание вспомогательной роли будущего международного языка - еще не сливаются в единый комплекс: некоторые проекты, авторы которых весьма ясно представляют себе вспомогательные функции создаваемого языка, строятся еще на априорно-логической основе (таков, например, проект Летелье 1852-1886 гг.).

Более того, ведущим по-прежнему остается принцип, согласно которому искусственный язык должен представлять собой более совершенное орудие мысли по сравнению со всеми естественными языками и в качестве такового приходить им на смену. Это заблуждение было преодолено лишь после появления плановых языков и теории, описывающей их реальное функционирование.

Т е о р и я ф у н к ц и о н и р о в а н и я п л а н о в ы х я з ы к о в. Социальное применение искусственных языков начинается с волапюка, созданного в 1879 г. пастором И.М. Шлейером. Автор волапюка разделял все основные положения логической школы. Рассчитывая на всемирное распространение своего языка, Шлейер постарался снабдить волапюк разнообразными формами. В алфавите были предусмотрены знаки для обозначения звуков основных языков мира (посредством этих знаков собственные имена, в частности, должны были транскрибироваться с наибольшим приближением их к оригинальному произношению). Грамматика конструировалась на логическом принципе, словарь имел, однако, не классификационную основу, а строился путем заимствования слов из национальных языков (главным образом английского). Вместе с тем значительное фонетическое изменение каждого слова делало заимствованные корни неопознаваемыми, поэтому априорная грамматика оказалась совмещенной с фактически априорным словарем. Языки такого типа получили название априорно-апостериорных, или смешанных (см. [Кузнецов, 1976, с. 78]). Не будучи философскими (т.е. классификационными) языками, они в полной мере сохраняли особенности логических языков, для которых функция мышления была первичной по отношению к функции общения.

Широкий успех волапюка - появление активного языкового движения, создание оригинальной и переводной литературы - превратил его в социально-лингвистический организм принципиально нового типа: впервые в общественное употребление вошел искусственный язык, от начала и до конца сознательно сконструированный человеком. Однако именно общественное использование языка выявило неприемлемость той «инверсии функций», которая была характерна для всех логических систем: для социально используемого языка первичной, безусловно, является коммуникативная, а не когитативная функция (функция мышления). Возникает конфликт между социальным применением волапюка и его же логическим устройством. Этот конфликт в буквальном смысле слова разорвал язык на несколько частей: образуются три языковых стиля (получившие название классического, разговорного и просторечного), из которых только первый сохраняет логическую структуру волапюка, а второй и третий вводят большие или меньшие коммуникативные усовершенствования.

Вместе с тем само движение волапюкистов раскололось на два непримиримых лагеря: один - во главе со Шлейером, который остался на позициях первоначального волапюка с его логическими претензиями, а другой - во главе с О. Керкгофсом, который упростил язык с целью сделать его пригодным для широкого социального использования. Именно это крыло волапюкистов присвоило волапюку наименование «язык международных сношений» (нем. internaiionale Verkehrssprache, франц. langue commerciale universelle) вместо прежнего термина «всемирный язык» (нем. Weltsprache, франц. langue mondiale). Конфликт между Шлейером и Керкгофсом представляет собой (в лингвистических терминах) не что иное, как столкновение логического и эмпирического подходов в применении к одному и тому же языку.

Несмотря на быстрый закат волапюка (окончательный распад движения произошел вскоре после его кульминации - в 1889 г.), проект Шлейера открыл новый этап в истории лингвопроектирования: здесь впервые появились предпосылки для исследования создаваемых языков в практике общения, теория искусственного языка получила возможность опытной верификации выдвигаемых ею тезисов.

Только на этом этапе и создается интерлингвистика в ее современном понимании: прежняя теория лингвопроектирования (предписывающая формы будущего языка) пополнилась констатирующей теорией, предназначенной для изучения общественной практики ранее созданных проектов. Обе эти теории (предписывающая и описывающая) в известной степени соотносимы с методами дедукции и индукции, находящими применение в языкознании. Если раньше лингвопроектирование по отношению к языкознанию занимало внешнее .положение, то с появлением социально используемых лингвопроектов изучение естественных и искусственных языков было поставлено на одну плоскость: в обоих случаях предметом исследования становятся объективные лингвистические явления, данные в общественной практике. Теория международных искусственных языков превращается в раздел языкознания, что выразилось, в частности, в появлении самого термина «интерлингвистика».

С начала массового движения за международный язык социальный характер приобретает не только сам объект интерлингвистического исследования (т.е. язык), но и его «субъект»: на смену исследователям-одиночкам пришли организации ученых, специально созданные для изучения проблем международного языка. К числу таких организаций следует отнести в первую очередь Академию международного языка, Делегацию для принятия международного вспомогательного языка, Ассоциацию международного вспомогательного языка и др. (см. ниже «Краткий словарь интерлингвистических терминов»).

Нельзя не упомянуть и об организациях сторонников международного языка, возникших в нашей стране. Ранее всего создается сравнительно немногочисленный кружок волапюкистов (Zilak Volapukol, 1889-1905). Значительно более представительным было общество «Эсперо» (1892 г.), объединявшее несколько тысяч членов. Имелись также небольшие организации сторонников идиом-неутраля (Grup Neutralparlant, 1905-1909, позднее - Grup Neutralist) и идо (Rusa Mondolingual Uniono, 1921 г.). В 1916-1921 гг. в Петрограде существовало интерлингвистическое общество «Космоглот», почетным председателем которого был И.А. Бодуэн де Куртенэ.

Вопросы интерлингвистики в период, последовавший за появлением волапюка, стали предметом рассмотрения многочисленных специальных журналов: «Interpreter» (1889-1890), «Kosmopolit» (1891-1893), «Linguist» (1896-1897), «Discussiones» (1909-1913), «Academia pro Interlingua» (1921-1927), «The International Language Review» (c 1955 г.) и др. Проблемам интерлингвистики уделяли большое внимание журналы отдельных конкурировавших систем международного языка: «Le Volapuk»(1886-1889), «La Esperantisto» (1889-1895), «Lingvo internacia» (1895-1920), «Esperanto» (c 1905 г.), «Progresso» (c 1908 r.)s «Mondo» (c 1926 г.), «Kosmoglott» и «Cosmoglotta» (c 1922 г.), «Revista de Interlingua» (1966-1983), «Currero» (1964-1987) и др.

Следует сказать, впрочем, что описательная теория международных языков, опирающаяся на их социальное функционирование, возникла не сразу: первоначально значительный импульс получила лишь прежняя теория лингвопроектирования, поскольку все проблемы, появившиеся в процессе социального применения волапюка и последующих проектов, пытались разрешить привычным способом - путем реформирования функционирующего языка или предложением совершенно нового проекта. Возникают многочисленные серии реформенных проектов (волапюкоидов, эсперантоидов и т.п.), составляющие характерную особенность новейшего периода в развитии интерлингвистики. Отталкиваясь от языковой практики волапюка, Академия волапюка создала новый проект идиом-неутраль (1893- 1898), который был построен на последовательно апостериорном принципе. Близкие к неутралю языковые конструкции были позднее предложены А. Мишо (проект романаль, 1909 г.) и О. Есперсеном (новиаль, 1928 г.). Бывшие волапюкисты Ю. Лотт и Э. де Валь основали натуралистическую школу, в настоящее время представленную языками окциденталь (1921-1922) и интерлингва (1951 г.). От волапюка отталкивался и автор эсперанто, в эксплицитной форме сформулировавший примат социальной (коммуникативной) функции искусственного языка: уже в первом учебнике эсперанто он заявил, что интернациональный язык, как и любой национальный, составляет достояние общественное [Заменгоф, 1887, с. 2].

Обилие конкурировавших проектов с особой остротой поставило проблему выбора между ними; чисто лингвистические способы ее решения*** оказывались неэффективными, отчасти потому, что интерлингвистика еще не была готова предложить надежный критерий оценки искусственных языков, но главным образом из-за пренебрежения социолингвистической стороной вопроса.

С начала широкого движения за международный язык сложилась своеобразная ситуация, когда из конкурирующих проектов только один получал действительно массовое распространение; остальные проекты оказывались на периферии движения и в лучшем случае могли быть представлены небольшими коллективами сторонников.

С 1879 г. до начала 90-х годов основная масса сторонников международного языка группировалась вокруг волапюка; с конца XIX в. и по настоящее время действительно широкое распространение имеет лишь эсперанто. Таким образом, все предложенные лингвопроекты стихийным путем распределились по типу социальной организации, которую они представляют: языки широкого распространения (волапюк, эсперанто) - языки ограниченного распространения (идиом-неутраль, латино-сине-флексионе, идо, окциденталь, новиаль, интерлингва-ИАЛА) - языки, лишенные социального применения (все прочие лингвопроекты).

Констатирующая интерлингвистика, ориентированная на языки первых двух групп, могла возникнуть лишь после накопления большого эмпирического материала, относящегося к социально используемым языкам. Поэтому первые десятилетия, прошедшие после публикации волапюка и эсперанто, характеризуются интенсивным развитием прежней, прескриптивной интерлингвистики, опиравшейся на традиции картезианского лингвопроектирования.

В процессе разработки реформенных проектов лингвопроектирование новейшего времени разделилось на две различные отрасли. Прежде всего, были созданы основы научной критики и систематики ранее предложенных проектов. Важнейшими вехами на этом пути стали работы Л. Кутюра и Л. Ло «История всеобщего языка» [Couturat, Leau, 1903] и «Новые международные языки» [Couturat, Leau, 1907]. Одновременно были сформулированы новые концепции апостериорного лингвопроектирования, долженствующие заменить собой прежние теории авторов априорных и смешанных языков. Получили отчетливую формулировку принцип международности (в нескольких вариантах), принцип однозначности, принцип обратимости и т.д. (см. ниже «Краткий словарь интерлингвистических терминов»).

Констатирующая теория международных искусственных языков долгое время отставала от развития интерлингвистической критики. Социальное применение волапюка вообще не получило адекватного теоретического осмысления: период жизни этого языка оказался слишком коротким для отражения его в соответствующей теории. Другой «родоначальник» серии реформенных проектов - язык эсперанто также долгое время оставался без теоретического описания. «Теория» эсперанто существовала фактически лишь в критической форме как сумма многочисленных возражений на предложенные реформы эсперанто. К числу немногочисленных позитивных достижений можно отнести формулирование в 1905 г. «принципа фундаментализма», на основе которого отвергались вообще все реформенные попытки ради сохранения целостности языка [ЕЕ, с. 163]. «Принцип фундаментализма» являлся обобщенным возражением против антиэсперантской критики, но, разумеется, не мог заменить собой самостоятельную языковую концепцию.

Парадоксально, но становление научной теории эсперанто, явившейся важнейшим вкладом в интерлингвистику, произошло только в результате полемики эсперанто-идо, т.е. в результате раскола эсперантистского движения.

Не анализируя всего комплекса проблем, связанного с противопоставлением эсперанто и идо, рассмотрим только основное различие между обеими системами, проявляющееся в плане словообразования.

Как известно, в первоначальном проекте Заменгофа все морфемы были функционально уравнены между собой и на равных правах помещены в словарь. В силу этого различие между корнями и деривационными аффиксами было снято: последние получили возможность употребляться в качестве самостоятельных корней (ср. manghebla 'съедобный' - еblа 'возможный'; mirinda 'удивительный, достойный удивления' - inda 'достойный'). Если унификация распространялась на корневые и деривационные морфемы, то тем более унифицированными считались сами корни: согласно традиции, ведущей начало от работ Заменгофа, эсперантские корни образуют однородный класс и различия между словами создаются не различием корней, а противопоставлением показателей частей речи, присоединяемых к корням (bonа 'хороший' - bonо 'добро' по аналогии с patra 'отцовский' - patro 'отец').

В 1907 г. появилась работа известного французского логика Л. Кутюра, поставившая под сомнение логичность эсперантской теории словообразования [Couturat, 1907]. Действительно, рассмотрев такие, например, пары, как labori 'работать' - laboro 'работа', fondi 'основывать' -fondo 'основание', legi 'читать' - lego 'чтение', можно было бы сделать вывод, что замена глагольного окончания -i на субстантивное -о позволяет образовывать имя действия. Однако в других случаях это правило не выдерживается: verki 'производить' - verko 'произведение (как предмет)'; desegni 'рисовать' - desegno 'рисунок'; kroni 'короновать' - kronо 'корона' и т.п.; gaja 'веселый' и ghoja 'радостный' соотносятся с различными существительными - gajeco 'веселость' и ghojo 'радость', из которых только первое имеет субстантивный суффикс -еc. Наконец, есть и такие случаи, когда глагол соотносится с именем деятеля, но образованы они по-разному: friponi 'мошенничать' - fripono 'мошенник'; hipokriti 'лицемерить' - hipokritulo 'лицемер' (при hipokrito 'лицемерие').

Для преодоления указанных несоответствий Л. Кутюра вводит так называемый принцип обратимости, позволяющий единообразные семантические отношения выражать одинаковыми языковыми средствами. Например, значение «короновать» должно, по его мнению, передаваться формой kronizi (обратимой в имя действия kronizo по обычному правилу замены -i на -о).

Теория Кутюра, использованная при образовании языка идо, не была принята большинством эсперантистов, хотя и произвела большое впечатление на лингвистически подготовленную аудиторию и вызвала серьезные сомнения в правильности эсперантских принципов деривации. Критика Л. Кутюра действительно была вполне оправданна, ибо концепция унифицированных корней никак не могла объяснить наличия неунифицированных дериватов.

Принципиально иную концепцию эсперантского словообразования разработал Р. де Соссюр, швейцарский математик и эсперантист [Saussure, 1910]. Исследовав дериваты, находящие реальное употребление в языке эсперанто, Соссюр пришел к выводу, что необходимо отказаться от теории унифицированных корней. По теории Соссюра, все корни распадаются на определенные грамматические классы, изоморфные частям речи. Приняв во внимание эту дополнительную характеристику корней, можно весьма легко объяснить все кажущиеся несообразности, отмеченные Л. Кутюра. Действительно, в labori глагольным оказывается не только окончание, но и сам корень (в силу его процессуального значения); именно поэтому при замене инфинитивного аффикса -i на субстантивный -о образуется имя действия; с другой стороны, в krono субстантивно не только окончание существительного, но и предметный по значению корень; поэтому в kroni вполне закономерно появляется значение предметно-процессуальное ('наделять короной"). Форма же kronizi неприемлема, по Соссюру, так как в ней употреблены два тавтологических по значению суффикса: -iz- и -i. Аналогичным образом различие моделей hipokritulo и fripono объясняется тем, что в первом случае корень (hipokrit-) - глагольный (откуда закономерно hipokrito 'лицемерие"), а во втором случае (fripon-) - субстанциональный: чтобы образовать имя деятеля, соответствующий суффикс (-ul-) нужно присоединить только к глагольному корню.

Идеи Соссюра обозначали поворотный пункт в развитии интерлингвистики. Впервые было продемонстрировано отличие лингвопроекта от реально функционирующего языка: если в первоначальном проекте Заменгофа было проведено грамматическое унифицирование корней, то эта черта, как выяснилось, не была принята функционирующим языком, и в процессе коммуникации стихийным путем возникло разграничение трех лексико-грамматических классов корней. Тем самым было установлено различие между лингвопроектированием и констатирующей интерлингвистической теорией - теорией функционирования социально используемых языков.

Теория Кутюра стала отправной точкой для критики эсперанто с позиций логического совершенства языка. Последнего постарались достигнуть в языке идо не только путем изменения деривации по принципу обратимости. Последовательно проведенный принцип однозначности (предложенный В. Освальдом) означал не только ликвидацию омонимов и синонимов, фактически была сделана попытка устранить характерную для естественных языков полисемию введением весьма тонких семантических различий между словами и грамматическими формами. Существующие словари языка идо дают тому многочисленные подтверждения; например, различаются слова astro и stelo (первое в значении 'видимая звезда', второе - 'звезда' в противоположность значению 'планета*); intelektar 'понимать' (т.е. постигать разумом) и komprenar 'понимать' (воспринимать чувствами); asentar и konsentar '' 'соглашаться с чем-либо' (в первом случае - с мнением, с теорией, во втором случае - с практическим предложением) и т.п. [Dyer]. Весьма дифференцированную форму имеют предлоги (de, di, da, соответствующие эсперантскому de) и деривационные элементы, например глагольные суффиксы -iz-, -ig-, -if-, -ag-, соответствующие эсперантскому -(ig)i-. Таким образом, в идо осуществлен возврат к принципам прежней логической школы, исходящей из примата функции мышления. Конечный неуспех этой системы был вызван пренебрежением к коммуникативной функции (т.е. в конечном счете к социальному функционированию языка).

Коммуникативную усложненность идо весьма хорошо осознавали и многие идисты, в первую очередь Л. де Бофрон, возглавивший эмпирическое крыло идо-движения.

Доминирование эмпирического принципа в современной интерлингвистике хорошо иллюстрируется тем фактом, что если во времена волапюка эмпирическое течение оказалось в оппозиции к логическим установкам Шлейера, то двадцатью годами позже основным оказался эмпирический принцип, воплощенный в эсперанто, а логический язык идо был вытеснен в оппозицию, причем и в нем самом возникает эмпирическое крыло, поставившее логическое совершенство ниже практической целесообразности.

Полемика Л. Кутюра и Р. де Соссюра показательна еще и в том отношении, что логика лингвопроектирования оказалась противопоставленной имманентной логике структуры языка, стихийно складывающейся в процессе его функционирования. В самом деле, тезису Л. Кутюра о нелогичности эсперанто, его хаотическом характере было противопоставлено положение, фактически означающее, что социально используемый язык попросту не может быть нелогичным и что если он принят коллективом говорящих, то, значит, его логические основы сложились в процессе функционирования в соответствии с реальной логикой мышления.

Следует вспомнить в этой связи точку зрения О. Есперсена, выраженную в его «Философии грамматики». Говоря о взаимоотношении между логикой и грамматикой (естественных языков), О. Есперсен справедливо замечает: «Логика в том виде, в каком она до сих пор применялась к грамматике, была узкой, сугубо формальной логикой; обычно ее привлекали только для того, чтобы осудить те или иные процессы живой речи. Вместо этого надо развивать логику с более широким кругозором, которая признает, например, что с логической точки зрения косвенное дополнение может стать подлежащим пассивного предложения точно в такой же мере, как прямое дополнение, в связи с чем вопрос о допустимости таких предложений, как Не was offered a crown, переходит из юрисдикции логики в юрисдикцию реального употребления <...> отсюда вовсе не вытекает, что логику нельзя применять к вопросам грамматики; надо только остерегаться поверхностной логики, которая сочтет неприемлемым то, что при более тщательном рассмотрении может оказаться вполне оправданным» [Есперсен, 1958, с. 42].

Две мысли, выраженные здесь, имеют самое непосредственное отношение к интерлингвистике: положение о примате употребления над логическим совершенством языка и выдвижение на первое место имманентной логики языка по сравнению с логикой лингвистического анализа; последний тезис был высказан О. Есперсеном еще и в такой форме: «(Естественный) язык имеет свою логику». Вскрытие внутренней логичности естественных языков - логичности, которая необходимо связана с коммуникативной целесообразностью, - составляет существо того процесса отграничения лингвистики от логики, который вполне осуществился в теории естественных языков, но который запоздал с осуществлением в теории искусственных языков.

Сам О. Есперсен, вскрывающий имманентную логику естественного языка, не признает таковой за искусственным языком, хотя бы и получившим социальное применение. В «Философии грамматики» во многих местах сопоставляются эсперанто и идо, но оценка их производится всякий раз именно с позиций формальной логики, применение которой по отношению к живой речи О. Есперсен отвергает. Так, возражая против изменения эсперантских прилагательных по числам, О. Есперсен усматривает в этом лишь логическую непоследовательность (поскольку числовых форм не имеет ни глагол, ни артикль эсперанто [Есперсен, 1958, с. 241]). Совершенно иную постановку вопроса мы имели бы в том случае, если бы, обратившись к «живой речи», захотели узнать, какой коммуникативной ценностью обладают числовые формы прилагательного, насколько они необходимы в общении. Изучив реальное функционирование языка, возможно, мы пришли бы к выводу (совпадающему с наблюдениями многих эсперантистов), что числовые формы прилагательного позволяют легче установить синтаксическую связь между ним и согласующимся существительным (тогда как связь между существительным и артиклем не нуждается в подтверждении дополнительными синтаксическими средствами).

Р. де Соссюр, открывший имманентную логику в искусственном языке, подобно тому как О. Есперсен обнаруживает ее в естественном языке, освобождает тем самым интерлингвистику от априорных логических концепций, навязывающих плановому языку чуждые ему категории.

---

* Этот вывод, эмпирически полученный интерлингвистикой, находит любопытные параллели в экспериментальных исследованиях по нейролингвистике (см. [Лурия, с. 152-155]).

** Э.К. Дрезен неточно передает эту цитату [Дрезен, 1928, с. 102]. 32

*** Проблему выбора ставили перед собой, в частности, Делегация для принятия международного вспомогательного языка и Ассоциация международного вспомогательного языка. Обе организации пришли в конце концов к построению собственных проектов международного языка (идо, 1907 г.; интерлингва, 1951 г.).