"Вестник" N2(261), 16 января 2001

Александр ХАРЬКОВСКИЙ (Нью-Джерси)

ПРОФЕССОР ЧАХОТИН: ОПЕРАЦИЯ НА ЖИВОЙ КЛЕТКЕ

О профессоре Сергее Степановиче Чахотине (1883-1973) я впервые узнал из
исторических документов. Советские историки глухо упоминали о нём как об
одном из двух, наряду с Н.Устряловым, лидеров движения "Смена вех". Находясь
за рубежом, "сменовеховцы" в 20-е годы призывали российских эмигрантов,
деятелей культуры в особенности, возвратиться на родину. Многие из них так и
поступили. Судьба их былa трагична: большевики либо использовали их в своих
интересах, либо сразу же ставили к стенке.

Прочитав в сборнике "Смена вех" статью С.Чахотина "В Каноссу"*, я решил, что
он, конечно же, последовал своему же совету и еще в 20-е годы вернулся в
Россию, oкончив жизнь где-нибудь в застенкаx ЧК. И вдруг, занимаясь историей
Германии 30-х годов, я с удивлением узнал, что лидером пропаганды
антигитлеровского "Железного фронта" был некий русский по фамилии Чахотин
(за эффективность пропаганды его называли "красный Геббельс"). Неужели тот
самый? Ну, конечно, однофамилец! Ведь был еще Чахотин, сотрудник Рентгена,
затем ассистент академика Ивана Павлова, автор изобретения - операции на
живой клетке. Мне казалось, что один человек не мог так успешно заниматься и
наукой, и политикой. И при этом выжить как при Сталине, так и при Гитлере.

Я заинтересовался жизнью профессора Чахотина еще и потому, что был он - я не
знал, кто именно, политик или учёный, - видным эсперантистом. (Языком
эсперанто я увлекался и говорил на нём со студенческих лет).

Мою загадку разрешил советский академик Аксель Иванович Берг. После
организованного мною диспута об эсперанто в редакции "Техника-молодёжи"
академик, бывший вместе с преследуемыми эсперантистами в ГУЛАГе, спросил,
знаком ли я с профессором Чахотиным.

- Он что - жив?

- Более того: в добром здравии и полон сил. Могу пригласить на его юбилей.

И Аксель Иванович протянул мне приглашение в Академию наук на юбилей Сергея
Степановича Чахотина. В ту пору - а было это в 1963-м - моему герою
"стукнуло" 80 лет. Не берусь нарисовать его портрет, да и фото к очерку не
прилагаю. И всё потому, что внешность его ну никак не отражала его богатый
внутренний мир. Достаточно сказать, что был он малого роста, к тому же
горбат, но красив какой-то внутренней, весьма притягательной, и не только
для женщин, красотой. Не зря было у него шесть жен, не считая множества
любовниц. Последняя из них осталась в Париже. Она родила ему сына Пьера,
когда Чахотину было уже за 60. Пьер этот, он же Петя, вместе с отцом приехал
в Москву, где женился и закончил МГУ.

Обо всём этом я узнал, когда стал вхож в чахотинский дом, что стоял на
Ленинском проспекте напротив универмага "Москва". Дом этот академический, я
встречал там и А.Берга и других ученых.

Прямо в квартире (сделано это было для удобства немолодого уже ученого)
находилась руководимая доктором Чахотиным (он имел звание почетного доктора
АН СССР) биологическая лаборатория академического Института развития жизни.

Там же, в лаборатории, устраивались неформальные встречи, где обсуждались
выдвигавшиеся Чахотиным "безумные" и весьма крамольные, отнюдь не только
биологические, но и политические идеи. Как заметил один из присутствовавших,
некто в сером, "тут пахнет антисоветчиной". На что А.Берг, бывший зэк, а в
то время уже трижды Герой Соцтруда, заметил: "А что вы хотите? Чахотин - не
марксист. Он доктор философии буржуазного Геттингенского университета. Я же
возглавляю Комитет по кибернетике, которую ваш комитет считает
антисоветской".

В общем, как говорят в Одессе, обстановка была "та ещё". Моя же
журналистская задача состояла в том, чтобы придать и самому Чахотину,
который почти всю свою жизнь, до преклонных 75 лет, прожил за рубежом,
этакий флёр патриота - мол, всю жизнь стремился на родину, чтобы передать
павловскую эстафету молодым ученым. Последнее было верным. Но рассказывая о
Чахотине, я опускал многие детали его биографии, которые могли бы опорочить
его в глазах властей, - старался оградить от преследований этого, ставшего
мне близким человека. Писал полуправду - каюсь.

Мои очерки о Чахотине (с предисловиями или же с защитной визой А.Берга)
появились в "Литературной газете", "Огоньке", "Голосе Родины" и других
изданиях.

Всю правду о жизни этого незаурядного человека я мог бы опубликовать лишь в
свободном мире. Вначале это могло состояться в Париже, куда я собирался
иммигрировать по приглашению Пьера, - он ко времени моего выезда из Союза в
1981 году жил уже во Франции - или же в Нью-Йорке, где поселился я.

И все же летом 1998 года я, неожиданно для себя, побывал на родине моего
героя. Нет не в России, а в Турции. Вот как это было. Я приехал в Одессу на
конференцию эсперантистов. По окончании её решил вернуться в Москву, где
останавливался по дороге (и где живёт моя дочь). Будучи гражданином США, я
уже заплатил за две визы, российскую и украинскую. Теперь же, бы если бы
пожелал вернуться в Москву, предстояло купить еще и третью - так называемую
double reentry. Меня взяла злость: неужели не могли учесть, что родился я и
вырос в Одессе, а всю остальную, до эмиграции жизнь прожил в Москве? Не
учли. И я укатил в безвизовую Турцию - благо, она рядом с Украиной.

Стояло жаркое и душное турецкое лето, и мне захотелось провести день в
прохладе Принцевых островов, что вблизи Стамбула. Как только я со спутницей
сошел с корабля, нас окружили возницы, предлагавшие совершить прогулку по
острову на ослах. И тут я вспомнил...

Такое же жаркое лето 1883 года. Степан Чахотин, российский консул, по долгу
службы живший в Стамбуле, отвёз беременную жену в свой дом на этом островке.
А ночью случилось землетрясение. Гремел гром, ревели от страха ослики,
оставленные на берегу, и в этом шуме потонул крик новорожденного.

Сергей Чахотин появился на свет в громе и грохоте, в свете молний, подобно
герою из древнего мифа. Утром отец его вышел на берег и увидел, что ослов
смыло поднятой землетрясением волной.

- Ослы будут мстить моему сыну, - невесело пошутил Чахотин-старший.

- И другие, двуногие, ослы всю жизнь мстили мне, - - говорил мне смеясь
Сергей Степанович, рассказывая о своем первом дне рождения так, как будто
помнил его.

Утро его жизни было безоблачным, счастливым. Семья вскоре переехала в
Одессу. Он рос у того же Чёрного моря, но на его северном берегу, живо
интересуясь морскими обитателями, биологией, загадкой жизни - тем, что
станет делом его жизни.

Окончив гимназию в Одессе, Сергей поступил в Московский университет, на
биофак. Учеба там оказалась недолгой. Шел предреволюционный 1902 год.
Начались студенческие волнения - канун первой русской революции. И Чахотин
оказался в первых ее рядах.

Он - борец, он - за справедливость, даже если придется за это поплатиться
жизнью. Впоследствии это проявится в Германии, в его борьбе с фашизмом. А
пока это было чем-то вроде игры, фронды. "Мы покажем вам кузькину мать,
великий князь Сергей Александрович!"

Рассказывая мне о забастовке студентов университета, Чахотин и сам уже не
помнил, из-за чего разгорелся весь тот сыр-бор. Жгли парты, бросали их в
окна, из лабораторных химикалий сделали бомбы. Когда же в здание, окруженное
полицией, вошел Сергей Александрович (дядя царя, генерал-губернатор Москвы),
он обратился к главарю бунта Сергею Чахотину, которого помнил еще мальчиком
во времена приездов в Стамбул. Чахотин выкрикнул нечто вроде "Смерть
тирану!", а потом, когда в 1905-м великий князь был убит бомбой анархиста
Каляева, сокрушался: мол, мы видели революцию не такой. Он еще раз
сокрушался, когда я рассказал ему, что Каляевская улица названа именем
убийцы великого князя.

И надо же было, чтобы как раз в то время на пути в Ливадию в Москве
остановился царь Николай. Великий князь решил показать ему, как он
решительно расправляется с бунтовщиками, и приказал всех этих
забастовщиков - нет, нет не расстрелять (это большевики потом распространяли
ложь о "кровавом царизме") - а исключить из университета и выслать каждого
по месту жительства. Для студентов это было наказание. Чахотина же, как ту
щуку из басни, брошенную в реку, выслали ... в Стамбул -он ведь родился в
Турции.

Он, как только оказался по ту сторону границы, мог ехать куда его душе было
угодно. А душа тянулась в Германию, где незадолго до того великий Рентген
открыл свои икс-лучи - с этого и других открытий начала века и началась
революция как в физике, так и в биологии.

Чахотин вспоминал, как Рентген начинал свои лекции: "Ваше величество (среди
студентов был один принц), уважаемые господа!". Но был при этом удивительно
демократичен, доступен. Когда Абрам Иоффе, будущий академик, "папа"
российской физики, привёл "ещё одного русского", т.е. Чахотина, Рентген
сказал: "Пусть работает". А когда узнал, что нового русского интересует не
столько физика, сколько биология (точнее, применение физических методов в
биологии - такая постановка вопроса сама по себе была революционной), то
останавливался у стенда, где работал Чахотин, и подолгу с ним беседовал.

Рентгеновские лучи, проникнув в живую клетку, тем самым ее убивали. Хорошо,
если это была раковая, больная клетка. Но лучи эти не делали различия между
клетками здоровыми и больными, убивая и те и другие.

- Вот вам и проблема, герр Чахотин. Решите ее, и человечество будет вам
благодарно... Вы же, биологи, не умеете пока вести эксперименты над живой
клеткой - вы начинаете с того, что, разлагая ее на части, убиваете ее.
Впрочем, над этими проблемами работали и продолжают работать лучшие умы -
Р.Вихров, К.Бернар.

"Именно Рентгену, - вспоминал Чахотин, - я обязан тем, что во мне, биологе,
пробудился интерес к физике".

Рентген его "озадачил". Научил ставить перед собой трудные, но большие,
великие задачи. Но прежде чем взойти на вершину науки Чахотину предстояло
карабкаться по крутизнам.

Биофизику он изучал, как мы видим, у Рентгена, зоологию - у профессора
Бючли, известнейшего биолога, а философию - в знаменитом Гейдельбергском
университете.

В 1907 году 24-летний Сергей Чахотин был удостоен степени доктора зоологии
Гейдельбергского университета с высшей оценкой "сумма кум лауде", полгода
спустя - и степени доктора философии, там же.

А дальше в жизни его началось нечто необычное. Подобно одному гоголевскому
герою, был Чахотин человек исторический - в том смысле, что попадал из
истории в историю. В 1906 году он женился, и с красавицей-женой отправился
отдыхать на Корсику. Медовый месяц его был таким сладким, что он завещал
похоронить себя в будущем на этом острове.

Чахотин отдыхал и рисовал - он был хорошим художником. Корсиканцы наблюдали
за молодой парой, и тут у них возникла идея, как на этом можно неплохо
заработать. Они взяли в заложники жену его Нину. А когда Сергей отказался
оставить её и возвратиться в Париж за выкупом, в заложники взяли и его.

В Париж отправили его картины, и там, на аукционах были собраны деньги,
чтобы вырвать молодожёнов из лап корсиканских бандитов. Так Чахотин приобрел
известность, правда, отнюдь не как учёный.

Выпутавшись из одной истории, Чахотин влип в другую, более опасную.

В конце декабря 1908 года его пригласили на остров Сицилию возглавить
кафедру в университете города Мессины - завидное приглашение для 25-летнего
профессора. Он отправился туда вместе с женой и годовалым сыном. И надо же
так случиться, чтобы 28 декабря разразилось знаменитое Мессинское
землетрясение.

В ту ночь сон к нему не шёл. Взял тулуп, привезённый еще из России. Запахло
чем-то родным, знакомым с детства. Накрылся с головой. Проснулся от гулкого
тупого толчка. Что-то тяжелое придавило ноги и грудь. Где жена и сын? Так
сдавило, что не крикнешь. Все тело пронизывала боль, а между тем он видел,
как к нему приближалась смерть: между потолком и головой расстояние с
ладонь, потолок понемногу прогибался. И вот когда он коснётся головы,
выдавит мозги... Надеяться было не на кого и ждать нельзя...

Сергей заработал левой, пока ещё свободной рукой. Удалось облегчить грудь,
вытащить ногу.

Когда он выбрался наружу, был полдень. Ярко светило солнце, на месте
Мессины - развалины. А со стороны моря приближались корабли под русским,
андреевским флагом.

- Я что, в России? А где мои?

- Вы в Италии. Мы с русского корабля. Были поблизости - пришли на помощь.
Жена и сын спасены, они в надёжном месте. А вам предстоит операция.

"Операция. Скальпель проникает в живую клетку, - бредил Чахотин. - Что-что?
Ну да, господин профессор шутит".

Но это не было шуткой. Произошло страшное потрясение всего его существа, в
особенности нервной системы, и в недрах его мозга зародилось открытие.

Вот что рассказывал мне сам его автор:

- Незадолго до Мессины я, по совету Рентгена, прочёл труд Р.Вихрова
"Патология клетки", где писалось, что все главные законы жизни сосредоточены
в клетке. В то же время я задумался над идеей Клода Бернара: в биологии
нужно экспериментировать так же, как в физике и в химии... Ныне - это
общепринятая истина. А тогда, в начале века, сама эта мысль считалась
крамольной. И вот - катастрофа в Мессине. Меня оперируют, а я одержим
мыслью, что нужно оперировать живую клетку, как людей, мышей и лягушек, не
убивая их, но методами не обычной макро-, а микрохирургии. Такой хирургии
еще нет, но в моей голове слагается схема такой операции.

- У вас искривлён позвоночник. Придется жить с горбом, - голос доктора.

- Смогу ли я работать?

- Сможете. Работе горб не помешает.

- Для меня это самое главное. Кажется, я накануне открытия...

От идеи до её оформления и воплощения оставалось четыре долгих года.



Чахотин стремился в Россию. И не просто в Россию, а в лабораторию академика
И.Павлова, следившего издалека за работами первого в истории микрохирурга.
После принятия законов 1906 года (" царь испугался, издал манифест...")
Чахотин, наконец, в России, в лаборатории Павлова. Создав набор
микроинструментов, Чахотин начал оперировать живую клетку; брал
оплодотворённую яйцеклетку, удалял ту или иную бластомеру и смотрел, что
получалось дальше, при ее росте.

И хотя микроинструменты были таковы, что ему мог бы позавидовать лесковский
Левша, клетка нередко погибала во время операции - механические инструменты
все же были грубыми. Нужно было нечто другое. Но что именно? И тут он
вспомнил открытие Рентгена. А что если использовать его икс-лучи?

Как изучают клетку под микроскопом? Лучи света, отражаясь от клетки,
проходят через группу линз и дают увеличенное изображение на сетчатке глаза.
А если все изменить, поставить с ног на голову?

На место глаза Чахотин поставил источник жестких, убивающих все живое
ультрафиолетовых лучей. (Лучи Рентгена в этом месте - был следующий этап).
Лучи он пропустил через крохотное отверстие в диске, а кварцевый объектив
собрал их в точку. Так в руках Чахотина оказался лучевой скальпель для
операций над клеткой.

Просто и гениально, как Колумбово яйцо! Академик Павлов высоко оценил
открытие Чахотина, выдвинул его на Нобелевскую премию. Но случилось это уже
в советское время, когда советским (а Чахотин с 1922 года имел советское
подданство) такую премию еще не давали (вплоть до 50-х годов, до открытия
химика Н.Семёнова).

Итак, перед 30-летним Чахотиным открывалась блестящая научная карьера. Но
мешало идти вперёд революционное прошлое. Чахотин был одержим идеями
Французской революции и считал, что монархию в России следует уничтожить. Он
только не знал, каким путём.

Чахотин никогда не занимался "чистой наукой" и научную деятельность от
ненаучной никогда не отделял (что, по-моему, пагубно в конце концов
сказалось на его занятиях наукой). Пример? Еще до возвращения в Россию в
1912 году, он работал на биостанции в Вилла Франко, в Италии. Иван Павлов
поставил перед ним задачу - доставить в Колтуши живые оплодотворенные яйца
морских ежей. Путь неблизкий - доживут ли? Но Чахотин, к радости Павлова,
нашел необычное решение: погрузил их в контейнеры с цианистым калием и
отправил их в состоянии анабиоза.

Ох, если бы все дело ограничилось наукой! На биостанцию наезжал Азеф,
известный провокатор. Там для него делались бомбы с нитроглицериновой
начинкой - материалы списывались с биоэкспериментов. И хотя Чахотин отрицал
свое участие в этом деле (уже после того, как Азеф был разоблачен), какие-то
дела у него с Азефом были. Тот на него донёс, и у Чахотина "вырос хвост". А
так как и в лаборатории Павлова он занимался нелегальными делами, в
частности, печатал прокламации, то однажды в лабораторию нагрянула с обыском
полиция. Полицейская собака, учуяв пропахший псиной халат Павлова, - он как
раз проводил эксперименты над собаками - набросилась на ученого, повалив его
с ног. Павлов поднялся и выговорил Чахотину:

- Вы же знаете, что посторонними делами заниматься у нас нельзя. Выбирайте -
либо политика, либо наука.

Но ассистент Павлова уже сделал свой выбор. Увы, не в пользу науки.

Была осень 1914 года. Шла война. Чахотин считал, что перед Россией стоят две
задачи: победить Германию и свергнуть царя. Лозунг большевиков о поражении в
войне своего правительства считал в корне неверным.

Чахотин работал в Союзе городов, возглавляя там Военно-технический комитет.
И когда революция, наконец, состоялась, он сделал многое, чтобы армия в
столице перешла на сторону народа.

В один из мартовских дней отряд солдат химических войск подошел к Павловским
казармам. Командир отряда - это был все тот же Чахотин - приказал им надеть
маски. Решив, что начинается газовая атака, солдаты покинули казарму и
смешались с революционным народом.

Успех Чахотина не имел серьёзных последствий, но был достаточен, чтобы
большевики считали его врагом.

Сразу после октябрьского переворота Чахотин уехал на Юг. Был министром почты
и телеграфа в правительстве Каледина. Однако недолго: ему попалось письмо,
из которого следовало, что атаман Каледин "снюхивается с кайзером", главным,
так считал Чахотин, врагом России. И Чахотин решил зачитать письмо перед
Донским Кругом. Поделился этой идеей с Богаевским, вторым после Каледина
лидером Донского Войска. Богаевский, уважавший Чахотина, сказал, что Каледин
застрелит его прямо перед Кругом, и поэтому надо бежать. Выправил ему
документы, пропуск, и Чахотин через порт Новороссийск покинул Россию. Думал,
ненадолго. Оказалось - на долгие сорок лет.

Поселился он в Загребе - все же Хорватия, славянская страна, как бы
преддверие России. Получил работу на кафедре Загребского университета. Но
русские эмигранты встретили его враждебно: он казался им террористом,
бомбистом и вообще красным.

Чахотин уехал в Париж. Затем в Берлин, организовал просоветскую газету
"Накануне". Как корреспондент этой газеты поехал в Италию на Генуэзскую
конференцию. Встретился там с хорошо ему знакомым Л.Б.Красиным
и...запросился в Россию, домой. Красин, одобрявший линию "Накануне", сказал
ему, что в соответствии с новым соглашением в Рапалло скоро откроется
советское представительство в Германии и Чахотин с его знаниями был бы
полезней для большевиков в Берлине. Так Чахотин стал сотрудником российского
посольства и получил советский паспорт.

В Берлине он занимался проблемами рациональной организации труда, тем же,
чем в России занимался Гастев. В 20-е годы это было модно. Однако работа эта
имела непреходящее значение. Уже в 1938 году в Париже вышла его книга
"Organisation Rationelle De La Recherche Scientifique".

Была первая половина 20-х годов. Статья Чахотина "В Каноссу" получила
резонанс в России, была одобрена самим Лениным. Он говорил Горькому: "
Скажите интеллигенции - пусть идёт к нам". Многие эмигранты так и сделали, и
закончили свою жизнь в застенках ЧК.

Чахотин считал своим долгом вернуться на родину. Но у него была еще одна
цель - вернуться к науке. Приехав в Россию, он сразу же отправился к
академику Павлову в Колтуши.

Павлов встретил его неприветливо:

- Вы зачем вернулись?

- Понимаете, тот великий социальный эксперимент..., - начал было Чахотин.

Но Павлов вылил на него ушат воды:

- Если то, что большевики делают с Россией, вы называете экспериментом, то я
такому эксперименту не подверг бы даже своих собак.

Чахотин сник:

- Но я хотел бы вернуться в науку.

-Правильная мысль. Помню и высоко ценю ваши операции на живой клетке.
Советую продолжить работу. Но где? В России нет условий для научной работы.
Я сам достаю для себя подопытных собак. Поезжайте-ка в Италию. Мы выпишем
вам командировку. И не думайте возвращатьтся - здесь у нас нет условий ни
для работы, ни для самой жизни. Встретимся за границей.

Так оно и оказалось, Чахотин в последний раз видел Павлова в Риме, на
Международном конгрессе психологов в 1932 году. А возвратился уже 75-летний
Чахотин только в 1958 году. Но до этого прошло немало прямо-таки эпохальных
событий: война, крах фашизма, смерть Сталина. И всё это не без участия
Чахотина....

Однако прежде всего Чахотин многого добился именно в науке. Известно, что
Павлов изучал рефлексы у человека и собак. А перед своим ассистентом он
сформулировал задачу: на каком этапе развития живого у организма появляются
условные рефлексы? И Чахотин поставил эксперимент, который стал
классическим.

Парамеция-туфелька, одноклеточное животное, движется внутри капли по эллипсу
или кругу, что можно увидеть в микроскоп. Чахотин поставил на ее пути
преграду из жестких рентгеновских лучей. Наткнувшись на преграду, туфелька
получила удар и изменила траекторию движения. Но вот что интересно - когда
преграду убрали, туфелька стала обходить место, переставшее быть для нее
опасным. Значит, у одноклеточных тоже есть память, условные рефлексы! Они
могут помнить и забывать: ведь когда преграду убрали, то через некоторое
время туфелька возобновила свой прежний ход.

В римской лаборатории Чахотин продолжал работать с яйцами морских ежей. Они
крупные и уже поэтому (но не только) представляют удобный материал для
генетических экспериментов.

Обычно он брал уже оплодотворенные яйца, причём в оплодотворении участвовала
как мужская, так и женская особь. На этот раз он решил ограничиться одной
женской яйцеклеткой. При этом роль сперматозоида взял на себя луч
ультрафиолета. Клетка начала делиться, на свет родился морской ёж, у
которого была только мать, но не было отца!

Когда информация об этом попала в печать, вокруг чахотинского открытия
(весьма важного для генетики) начался ажиотаж. Один журналист спросил, может
ли таким образом зачать женщина, без мужчины, от луча. Чахотин ответил, что
подобное возможно, но только в принципе. В данное же время это есть чудо,
которое мог бы осуществить разве что Бог.

Ученые из Папской академии написали, что, видимо, так и произошло непорочное
зачатие: лучи Духа Святого попали в чрево Девы Марии, она зачала и родила
Иисуса, причем лучи эти и были мужским, божественным началом.

За это свое открытие Чахотин получил денежную премию Папской академии,
которая помогла ему пережить нелегкие годы в Италии, в затем в Германии.

- Ах, деньги, деньги! Они-то нас и портят, - говаривал Сергей Степанович. -
Мало денег плохо, много - еще хуже.

Наукой занимался он, конечно же, не ради денег, а, как он любил говорить,
ради удовлетворения собственного любопытства. Было в его жизни и нечто
такое, что было для него много важнее науки.

Живя в Европе он подружился с Альбертом Эйнштейном. Эйнштейн считал, что
Чахотин первым проник в атом жизни, т.е. в живую клетку, не расщепив ее. Как
и Павлов, он выдвинул Чахотина на Нобелевскую премию, которую тот, увы, не
получил (помешало его советское гражданство).

Будучи в Риме, Чахотин наблюдал марш фашистских отрядов на Рим, в результате
которого король Италии передал власть Муссолини. Чахотина как ученого
интересовало поведение масс: фашистские приветствия, парады - все это
вырабатывало в людях ответные рефлексы, а в итоге - подчинение дуче. Стоило
фашисту в форме войти в пивную или ресторан и поднять руку в римском
приветствии, как ему автоматически отвечали люди, в общем с фашистами
несогласные. Эффект толпы, социальная психология масс - термины эти появятся
потом. Действовали условные и привитые рефлексы. Люди в своей массе немногим
отличались от парамеции-туфельки в опытах Чахотина.

Свои наблюдения над массами Чахотин продолжил в Германии накануне прихода
фашистов к власти. Он видел, как искусно они используют рефлекс страха, как
играют на низменных человеческих инстинктах. Эти свои наблюдения он обобщил
в главном труде своей жизни, в книге "Насилие над массами путем политической
пропаганды" (La Viol Des Foules Par La Propagande Politique). Её первое
издание появилось в Париже в 1938 году незадолго до начала Второй мировой,
второе осенью 39-го, когда война уже началась. Оба издания он посвятил
своему другу Герберту Уэллсу.

В предисловии к первому ее изданию Уэллс писал: "Я с гордостью признаю, как
точно совпадают мои идеи с теми, что выражены в этой книге", а в предисловии
к ее второму изданию добавляет: "Теперь уже ничего исправить нельзя - война
уже идет".

Книге этой суждена долгая жизнь: она переиздавалась много раз (в последний
раз в 1971 году) на французском и на английском, но, увы, - не на русском. В
Москве ее перевод опубликовать не удалось: цензоры понимали, что, разоблачая
методы политической пропаганды фашистов, Чахотин походя разоблачает и
коммунистов - обе идеологий имеют много общего.

Книга эта после войны была настольной у министров правительства Шарля де
Голля.

Однако Чахотин был не только теоретиком, но и борцом. Пожалуй - Дон Кихотом.
Некогда он пытался остановить приход к власти большевиков, затем - Гитлера.

Когда Эйнштейн бежал из Германии, Чахотин встретил его в Лондоне. Он
говорил, что ученые должны объединиться и остановить фашизм и войну.
Эйнштейн сказал, что война неизбежна, а Чахотину посоветовал вернуться к
науке.

- И вот я запрусь в лаборатории, - возражал Чахотин, - сделаю открытие,
нужное человечеству. А когда я открою дверь лаборатории, то увижу там одни
только трупы: люди перебили друг друга в войне.

Эйнштейн уехал в США, Чахотин в Германию - бороться с фашизмом, Там он
становится шефом пропаганды антигитлеровского "Железного фронта", организует
демонстрации, митинги протеста, выпускает на немецком книгу "Три стрелы
против свастики", на обложке которой Гитлер, убегающий от стрел рабочих.

Итог известен - Гитлер пришел к власти. Чахотин, уже во Франции, попал в
фашистский концлагерь, из которого ему, к счастью, удалось бежать.

Уэллс в романе "Облик грядущего" изобразил ученого, напоминающего Чахотина.
В романе герой борется против фашизма и погибает. А в реальной жизни герой
остался жив. И Уэллс в письме к Чахотину признается, что был недостаточно
оптимистичным.

Окончилась война, наш герой вернулся к науке, больше стал заниматься своим
любимым языком эсперанто (на котором обычно разговаривал с ним автор этой
статьи). Чахотина избирают президентом Всемирной ассоциации
ученых-эсперантистов.

Прошли десятилетия с той поры, как он покинул Россию, а тоска по родине в
нем так и не умерла. Хотелось хоть перед смертью пожить на родной земле.

В 1958 году 75-летний ученый вернулся домой. Он стал заведующим лаборатории,
почетным доктором АН СССР. Но власти ему не доверяли. И когда в 1962 году в
Англии состоялся международный симпозиум в связи с полувековым юбилеем его
методики операции над клеткой, Чахотина просто не выпустили из страны.
Теперь он сам стал одной большой клеткой, над которой власти ставили
бесчеловечный эксперимент.

- Вот я и вернулся в свою Каноссу, - сказал он возвратившемуся вместе с ним
сыну Петру. - Но я не король, и Москва не Париж - не стоит она мессы. А ты
возвращайся к маме, во Францию.

Петр с семьей так и сделал.

Чахотин умер в Москве в 1973 году, отметив незадолго до этого своё 90-летие.
Он пережил фашизм и лишь немного не дожил до краха коммунизма. Похоронить
завещал себя на Корсике. На острове первой своей любви...